— Стасик... Стелла... я слышу... Слышу листья...
— А что если здесь, в пустующей первой колоночке стенгазеты, поместить воспоминания участника войны?— подумал я.
— Хорошая идея! — сразу же согласился Сервер Мамбетов и хлопнул крышкой парты. — Давай спустимся в библиотеку. Это же секундное дело! И никаких хлопот...
— Зачем в библиотеку?— удивил я Сервера.
— За воспоминаниями, конечно,— Сервер окинул меня взглядом, в котором читалось недоумение. Он как бы говорил сейчас сам себе: вот не думал, что редактор нашей стенгазеты такой бестолковый и непонятливый...
Но вслух он произнес совсем другое:
— Попросим у библиотекаря какую-нибудь книгу фронтовых воспоминаний и перепишем кусочек. Можно еще из газеты. В газетах часто такие материалы печатают. «Бойцы вспоминают минувшие дни…» — что-то в этом роде.
— Не пойдет! — возразил я.— Нужно другое... Нужно, чтобы это был наш ветеран, свой, поселковый. Как думаешь, Стасик?
Стасик Барханов был третьим, кому совет отряда поручил выпустить стенгазету, посвященную Дню Советской Армии. Для того мы и остались после уроков, чтобы наутро газета висела на стене — ведь праздник уже завтра.
— Прав Володя,— сказал Стасик. — Давайте с моим дедом посоветуемся. Он подскажет...
— Слушай!— обрадовался я.— Не надо никаких его подсказок. Ведь твой дед в войну был танкистом, так?
— Танкистом!— подтвердил Стасик и не без гордости добавил: — Старший сержант запаса!
— Вот и говорю!..— продолжал я, словно спохватившись. — Давай запишем воспоминания не кого-нибудь, а твоего деда. Случай фронтовой запишем. Интересно ведь, а?
А газета была почти готова. Оставалось заполнить лишь первую колонку.
И мы отправились за этой колонкой к Стасику домой. Портфели и рулон оставили в классе, решив, что вернемся сюда через часик-другой, чтобы довершить дело и прикнопить газету к стенду. Захватили с собой лишь тетрадку с ручкой — воспоминания бойца записывать.
Но во дворе дедушки Абдурахмана не было. Обычно он возился в саду.
—Чай пьет, — со знанием дела сказал Стасик. — Зеленый. Девяносто пятый. Около телевизора. Наверное, что-нибудь про войну показывают.
Но не оказалось деда и на застекленной веранде, у ступенек которой стояло два ведра, прикрытых листом фанеры. Телевизор скучал в углу, невостребованный. Стасик толкнул дверь, ведущую с веранды в комнату, и окликнул тишину:
—Дедушка, ты где-е?..
До нас донесся приглушенный голос из спальни.
— Уснул, что ли? — удивился Стасик. — Странно. Он к тихому часу не привык.
Мы протиснулись в спальню. Дедушка Абдурахман полулежал на двух высоких подушках поверх цветного одеяла. Он был в полосатом халате, в руках держал толстый альбом, а по одеялу рассыпались десятки фотографий.
—Дедушка, ты чего? — насторожился Стасик. — Заболел, что ли?
Дедушка Абдурахман как-то виновато улыбнулся и постучал пальцем в плечо.
—Колет? — догадался Стасик, — Осколок фронтовой опять беспокоит?..
Он поправил сползающие подушки и наклонился к деду:
— Тебе удобно?
— Все хорошо... Пройдет... А я вот фотографии посмотреть решил, вспомнить. Как праздник военный подходит — тянет меня к этому альбому, тянет. Душа болит, сердце ноет... А посмотрю снимки, загляну в глаза фронтовых друзей — и полегчает, отпускает. Это как перекличка наша боевая. Я их окликаю и они меня тоже. И живые, и...
Абдурахман-бобо умолк.
Я подтолкнул Стасика локтем: говори, мол, самое время.
Стасик понял, сел на край кровати и сказал:
— Дедушка, ты помоги нам, ладно?
— А что случилось, сынок? — сынками он называл всех — и собственного сына, и внуков, и всех нас — друзей Стасика.
— У нас задание — газету надо повесить завтра ко Дню Советской Армии.
— Хорошее дело!— кивнул дедушка Абдурахман. — Доброе дело. А я вам зачем?
— Колонки у нас не хватает. Первой колонки. Понимаешь?
— Вот и допишите, если не хватает.
Тут я не выдержал, уж больно долго Стасик раскачивался.
— Помогите нам, дедушка Абдурахман!— взмолился я.— Без вас у нас ничего не получается.
— Это как же?
Я с готовностью объяснил:
— Мы не простую колонку задумали, а чтобы живой она была.
— Живой?
— Ну да. Бойцы вспоминают минувшие дни... Понимаете?.. Воспоминания чтобы ваши...
— Мои воспоминания?..— вздохнул дедушка Абдурахман.
— Ваши — подтвердил я, торопясь убедить Абдурахмана-бобо согласиться и рассказать нам какой-нибудь потрясающий эпизод. Я уже представил, как завтра сгрудятся все наши у этой колонки.
— Газету эту завтра будут все читать,— весело добавил я.— Мы ее сегодня вечером допишем и повесим.
— Завтра, дедушка, у нас будет сочинение!— подхватил Стасик.
— А тема какая? — спросил дед.
— Праздничная. «Памяти павших будьте достойны».
Дед поднял на него глаза;
—Праздничная, говоришь, тема?
Стасик, поняв, что сказал не так, заметался:
—А как же, дед? Завтра праздник. Так ты помоги нам, ладно? Вспомни что-нибудь. Ведь войну не забывают, правда?
Абдурахман-бобо не ответил, собрал разбросанные по одеялу фотографии и стал их перебирать, вглядываясь в каждую и молча думая о чем-то. Молчали и мы. На моих коленях наизготовку лежала тетрадка, куда я собирался записать воспоминания танкиста.
Наконец Абдурахман-бобо протянул нам одну из фотографий.
Перед двумя грозными танками, увешанными для маскировки густыми ветками, стояли, обнявшись, два танкиста. Одного из них мы узнали сразу — это был сам дедушка Абдурахман. Но, конечно, еще не дедушка, а молодой улыбчивый парень. Второй был незнаком нам.
— Это Гияс,— тихо сказал дедушка Абдурахман.— Гияс Абдуганиев. Брат мой фронтовой. Тот самый...
— А где он сейчас?— выпалил Сервер и осекся, заметив, как побледнел дедушка Абдурахман, как дрогнули его брови.
—Под Прохоровкой он, сынок. Под Прохоровкой. Слыхал о такой?
Сервер напрягся и судорожно закивал:
—Да-да! Слыхал... Я в кино видел... Там танки воевали... Одни только танки... Самое большое танковое сражение. Верно?
—Верно, сынок. Так было. Вот там Гияс и остался... Его машина впереди моей шла. Прямое попадание... Загорелся как свечка... Может, враг в меня целился... Выходит, заслонил он меня, Гияс. Танком своим заслонил. Собой заслонил.
Абдурахман-бобо умолк, взял снимок, молча кивнул, будто спрашивал о чем-то Гияса, глядевшего на него со снимка, и сказал:
—Перед тем боем сфотографировались. Корреспондент из дивизионки снял.
—Для газеты?— спросил я.
—Нет, так просто. Гияс его уговорил. На память. Вот у меня и хранятся оба снимка.
—Почему оба?— встрепенулся Сервер.
—А тебе непонятно? Снимки корреспондент тот где-то через месяц привез, по случаю. Для нас обоих привез. Оба мне и остались,— и он показал второй снимок.— А что, сынки, не слыхали о таком? Об Абдуганиеве Гиясе, говорю, впервые что ли слышите?
Мы смущенно переглянулись. Нет, не слыхали мы о таком герое. Вот рассказал о нем дедушка Абдурахман — и узнал немного.
Абдурахман-бобо сунул снимки в альбом, положил его на тумбочку и спросил:
—Сочинение, значит, писать собираетесь завтра?
—Сочинение, дедушка! — подтвердил Стасик.
—Как, говоришь, название его?
— «Памяти павших будьте достойны».
—А готовились?
—Конечно, дедушка. Книжки про героев прочитали. Нам эту тему Эммануил Львович еще месяц назад сказал. И список книжек дал про погибших. Чтобы каждый про кого-нибудь прочитать успел.
Абдурахман-бобо, кряхтя, приподнялся с подушек п спустил ноги на палас.
— Молодцы, — сказал он.— Молодцы, что готовились.— В голосе его, впрочем, не было радости и тепла, а сквозила какая-то горечь и грусть.
—Не удивляйтесь, сынки. Я ведь тоже готовился к этому дню... и этому сочинению,— продолжал он,
изумляя нас тем, что говорил.
Он сунул ноги в шлепанцы, морщась, встал и пригласил следовать за ним.
—Да-да, я тоже готовился... Пошли, покажу.
Мы вышли на веранду. Абдурахман-бобо спустился по ступенькам и зачем-то поднял фанерку, прикрывавшую ведра.
—Вот моя подготовка,— сказал он.
Ведра были полны доверху. В одном ведре был песок, во втором — цемент. Дедушка Абдурахман вновь прикрыл их фанеркой.
—Что это? — не выдержал я, теряясь в догадках.
—Сказал же. К сочинению готовлюсь. Как и вы.
—К-какое... с-сочинение?
—Именно это. Памяти павших...
Удивительно ли, что все мы испуганно молчали, в недоумении переводя взгляды с ведер, укрытых фанеркой, на спокойное и грустное лицо дедушки Абдурахмана. Наконец он сказал:
—Непонятно, да?
—Честно говоря, не очень,— признался я.
—Значит, придется объяснить подробнее, — вздохнул дедушка Абдурахман и, стряхнув шлепанцы, сунул ноги в туфли и принялся зашнуровывать их. Управившись с этим, он молча двинулся к воротам. Мы послушно последовали за ним, гадая, куда он ведет.
Путь, впрочем, был недолог. Дедушка Абдурахман привел нас к центру поселка и остановился у серого обелиска с выбитыми в граните именами. Бронза имен порыжела, выцвела, но читать было можно.
Это был памятник землякам, не вернувшимся с войны.
—Вот здесь...— тяжело сказал Абдурахман-бобо.— Здесь буду Я завтра писать сочинение. Вот ваше, к примеру, кто будет проверять?
—Эммануил Львович,— ответил вконец обескураженный Сервер.— Учитель.
—А мое сочинение память проверит. И друг мой тоже... Читайте шестую строчку.
Мы глянули на рыжие ложбинки и разобрали: «Абдуганиев Гияс». Гияс?! Абдуганиев?! Неужели тот самый танкист с фотографии?
—А разве он из нашего поселка?— вскричал Сервер.
Надо же! Сотни раз проходили мимо памятника, да так и не удосужились толком прочитать на нем имена.
—Земляк... Мы до войны в одной бригаде работали. Оба трактористами были. А до Берлина я один допахал. А после войны уже пересел на бульдозер. Вот как вышло, сынки.
—А мы и не знали...— протянул я.— Может, и родственники его еще живут здесь. Не знаете?
—Сестра живет. Ханифа-апа. Двоюродная...
Ханифа-апа!.. Надо же. А ведь наша Замира Артыкова шефствует над ней. Ну и тимуровец! Даже не знает, что брат Ханифы-апы — герой. Нехорошо вышло...
—А ведра те зачем?— не выдержал Сервер, теряясь, как и мы, в догадках.
Дедушка Абдурахман показал на край плиты, на которой стоял обелиск:
—А вы сами гляньте — трещина тут. Вода просачивается. Скоро отвалится этот угол, если не привести в порядок. Давно вижу — растет трещина, растет... Вот и решил я — завтра, в самый праздник, и подлатаю плиту. А разве вы сюда не придете завтра?
—Как же!— воскликнул я.— Всей школой. Цветы принесем... Гирлянду славы возложим. Ритуал у нас!
—В пионеры малышей примут!— вставил Сервер.— Каждый год ведь здесь собираемся.
—Вот и я приду,— тихо сказал дедушка Абдурахман.— Для цветов, правда, рук не хватит — только ведра и принесу. Песок и цемент. А вода тут есть — вон, в арычке. Я заранее присмотрел, что да как можно сделать.
Вечерело. Стасик с дедушкой пошли домой, а мы с Сервером повернули в школу. Разговаривать не хотелось. На душе было неспокойно. Рулон стенгазеты лежал на столе — одним концом на наших с Сервером портфелях, составленных как сошки миномета. Этот рулон, нацеленный одним концом в потолок, был похож на ствол орудия — умолкший, безъязыкий ствол. Мы развернули его и глянули на все еще пустующую первую колонку.
—Что будем делать? — мрачно спросил Сервер. — Заполнять надо. Нельзя, чтобы осталось пустое
место.
—Чем заполнять? — отозвался я.
—Может, запишем рассказ дедушки Абдурахмана? Мы же так и хотели. А что? Боец вспоминает
минувшие дни... Напишем все про его боевого друга и нашего земляка Гияса Абдуганиева. Хорошо ведь?
—А про все напишем?— сощурился я.
—Конечно, про все!— воодушевился Сервер.— Он же герой. Танкист. Он, можно сказать, танк Абдурахмана-бобо собой заслонил. Ты же сам слышал.
—Слышал...— кивнул я.— А про плиту тоже напишем? И про трещину?
Сервер, лицо которого еще мгновение назад горело воодушевлением, вытянулось.
—Разве про это можно писать?..— с упреком протянул он.— Это же первая колонка. Разве ж можно тут про трещину писать?
—Ну и что с того, что первая? — разозлился я.— По-твоему, про трещину можно писать только в разделе «Веселая смесь?»
Сервер покачал головой и процедил:
—Я... так... не считаю... Но... не знаю...
Мы просидели еще час, так ничего и не решив. Уходя, прикнопили газету к стенду.
Первая колонка по-прежнему оставалась пустой.
... Ночью мне приснилась трещина.
Я увидел ее на плите под обелиском. Она была едва заметной, крохотной. Казалось, ее можно залепить пластилином и легко сделать невидимой. Потом стало холодно. Полил дождь, посыпал снег, мороз застудил воду, затекшую в трещину, и ледовый клин стал кормить и разрывать ее.
Я увидел — трещина вдруг поддалась, спрыгнула с плиты, переползла на землю и, вгрызаясь в нее, стала пучиться, расти и красться к моим ногам. Я в страхе отступил — трещина не отставала. И вот я уже бежал... Летел, не разбирая дороги — к школе, скрыться в ее четырехэтажной крепости. Но трещина, будто живая, будто зрячая, гналась, змеилась за мной, и вот уже вползала в вестибюль... вот уже подкрадывалась к школьному звонку... повалила стену вместе со звонком...
... И он зазвенел, залился — тревожно, набатно.
Я в ужасе проснулся и утопил кнопку разбудившего меня будильника. Жаль, не было нигде под рукой еще и кнопки, нажав на которую можно было бы утихомирить жутко колотящееся сердце.
Выпив чаю, я вышел на улицу, и ноги сами повели меня не в школу, а к дедушке Абдурахману. Уже у его ворот я неожиданно столкнулся с Сервером.
—Ты чего?— удивился он.
—А ты чего?— мрачно спросил я. Мы мгновение помолчали.
— Успеем?— спросил он.
—Должны,— ответил я.
—Сочинение на втором?
—Йес! — кивнул я.— Первый — английский.
—Попадет нам от Тамары Петровны, — обреченно уронил Сервер.— Опоздаем мы на инглиш. А то и вовсе пропустим.
—Оф коз попадет!— подтвердил я.— Обязательно. Бат ви маст. Должны мы, говорю...
—Конечно, маст,— согласился Сервер, заулыбавшись, и мы ринулись к ведрам у лесенки.
Дедушка Абдурахман стоял на веранде, прилаживая к пиджаку ордена. Увидев нас, он хмуро спросил:
—Что, сынки? Опять пришли за первой колонкой? Так и не заполнили свою стенгазету?
— Что вы, дедушка! — хором воскликнули мы, и уже один Сервер продолжил:
—Мы за песком пришли. И за цементом. Можно?... Можно мы сами?
А я добавил:
—С праздником вас! Не болейте!
Абдурахман-бобо, растирая плечо, заулыбался:
—Помочь решили? Ну, молодцы. А я Стасика хотел с собой взять. Чтобы одно ведро помог донести. Что-то плечо никак не проходит. Тяжело...
—Вы не беспокойтесь! Мы сами.
И подхватив по ведру, мы заспешили к воротам.
—Я за вами! — крикнул нам вслед дедушка Абдурахман.— Сейчас приду. Вы не спешите, вместе сделаем... Замешивать знаете как? Один к двум. К дву-у-ум...
В эту рань у обелиска еще никого не было. Кроме Ханифы-апы. Она принесла с собой пустое ведро и, набрав в арыке воды, налила ее в металлическую вазу перед обелиском и поставила цветы.
—Дайте ваше ведро, Ханнфа-апа, — взмолился Сервер.— Не бойтесь, мы его потом вымоем. Нам
раствор разводить надо:
Замесив раствор, мы залили трещину, упрятав ее под надежной цементной шубой. Когда мы уже домывали ведро Ханифы-апы, подошел дедушка Абдурахман. Он нес портфель Стасика, а Стасик — банки, кисточки и еще что-то в сетке.
—Бронза! — объявил Стасик, а дедушка Абдурахман достал из кармана фото — то, вчерашнее,
с танкистом Гиясом — и протянул его мне.
Дедушка Абдурахман и Ханифа-апа стояли у обелиска и молча смотрели, как мы втроем, споро и красиво, покрывали свежей бронзовой краской имена, выбитые на обелиске. Стасик был просто молодчина — догадался захватить сразу три кисточки. Когда мы добрались до шестой строчки, дедушка Абдурахман дрогнул и попросил: