Долезли до крыши, а там навес — крыша нависает над стеной, примерно на метр.
Откинулся я, схватился за крышу. Чувствую, мокрая жесть под пальцами скользит. «Всё, — думаю, — это конец!..» Минут через пять, наверное, удалось локоть на крышу положить, потом колено закинуть. Витьке легче уже немножко было — сначала я его за руку тянул, потом за плечи. Но всё равно ноги дрожат, легли мы с Витькой отдыхать на самый край. Долго лежали, пошевельнуться не могли.
«Да, — понял я, — верно мой папа говорит: у бездельников — самая тяжёлая жизнь!»
Встал я наконец, вниз посмотрел: толпа там, внизу, выросла ещё больше, милиция подъехала на своем фургончике.
— Вставай! — Витю за плечо трогаю. — Пошли… Обратного пути для нас нет!
По мокрому скату скользко идти, по самому верху пошли, по острому гребню. Эта крыша в другую переходит, та — в следующую. Мокрый снег намного сильнее стал, потому, видно, что мы к облакам ближе поднялись!
И как назло, все чердачные окна заперты. Вниз посмотрели, в глубокий двор. Пожарная лестница по стене идёт, но до крыши не достаёт, так что к нам это не относится! Выпрямились, дальше пошли.
Дальше — видим, железные прутья веером крышу пересекают. Стоп!
— Ничего! — Витька говорит. — Прорвемся!
И действительно, в одном месте прутья раздвинуты были, пролезли, но пуговицы, конечно, оторвали.
«Нормально!» — как Витька говорит.
Пролезли, вниз стали смотреть, во двор. Вроде бы это предприятие какое-то оказалось, внизу ездят машины-фургоны, люди проходят в белых халатах.
«Да, — думаю, — куда это мы угодили?»
И дальше хода нет — упирается крыша в высокую кирпичную стену, и в стене этой невысокое открытое окно.
Единственный выход для нас, а может, вход, точно неизвестно.
Я Виктора подсадил, потом он меня втащил — влезли. Комната. В углу сейф стоит, видно, с деньгами. На столах счётные машинки.
Да, попали, хуже некуда! Бухгалтерия! А мы через окно влезли!
— Ну, — Витьке шепчу, — в темпе отсюда!
Вышли в коридор, пошли как ни в чём не бывало по коридору… Вроде обошлось!
А к Виктору, тем более в тепле, снова его оптимизм вернулся.
— А здесь неплохо! — довольно так по сторонам оглядывается. — Чисто, светло. Смотри, — к доске объявлений подошёл, — путевки продаются: Зеленогорск, Пятигорск! Кишечно-сосудистый санаторий! Замечательно!.. А вот, гляди: поступило три автомашины «Жигули», заявления будут рассматриваться на заседании месткома!.. Колоссально!
— Нам, я думаю, не дадут.
— Сразу, может, и не дадут, а проработаешь года три — дадут!
— Что же ты, три года здесь собираешься быть?
— А что? — Витя говорит. — Мне, честно говоря, учиться надоело. Многие, хочешь знать, великие люди нигде не учились, а великими стали! А в школе ещё пять лет учиться, потом ещё в институте, и что? А тут год проработал — и пожалуйста — «Жигули»!
— Ладно, — говорю, — раз уж мы сюда попали, надо выяснить хоть, чем люди здесь занимаются?
— Это легко! — Витя говорит.
Навстречу нам шёл лысый человек в белом халате.
— Скажите, вы что здесь делаете? — подойдя к нему, спросил Витя. — Нет, конкретно вы, что вы делаете?
— А вы-то кто такие? — растерявшись, вдруг закричал он. — Как вы попали-то вообще сюда?!
Он резко повернулся, пошёл почему-то в обратную сторону и всё время на нас злобно оглядывался.
«Что такое? — видимо, думал он. — Приходят какие-то дети и ещё спрашивают, что ты тут делаешь!»
— Эх, спросили не так! — сказал я. — Надо было не «что вы здесь делаете», а «что здесь выпускают, скажите» — вот!
— Жаловаться пошёл! — Витя посмотрел ему вслед. — Ну, ничего!
— Конечно!
Мимо нас проходило множество людей, но что они здесь делали, понять на первый взгляд было невозможно.
— Надо всё-таки узнать эту тайну, — сказал я. — Что же они здесь делают?
Мы вышли по коридору в какой-то гулкий, полутёмный каменный зал. Там никого не было, только шли три конвейера и на них ехали ящики с хлебом. Мы смотрели минут десять, ящики всё ехали.
«Что ж такое тут? — думал я. — Что делают, не говорят, а столько хлеба едят». Потом я увидел, что в той стороне, куда уплывали ящики с хлебом, белеет неяркий дневной свет.
— Ясно, — закричал я, — сюда не привозят хлеб, отсюда его увозят!
— Почему? — спросил Витя.
— Потому что это хлебный завод! — сказал я. — Ясно?
Мы пошли в сторону света и увидели, что там конвейер выходит во двор, под навес. К навесу этому подъезжали кузовом вперёд фургоны с надписью «Хлеб», и рабочие в фартуках вдвигали туда ящики с хлебом. Потом закрывали дверцы, и фургоны отъезжали.
— Ясно! — сказал Витя.
— Неясно только, как его делают, — сказал я. — Раз уж попали сюда, надо посмотреть.
Мы пошли вдоль конвейера в обратную сторону. Мы прошли тёмный зал и вошли в светлую комнату. В неё сверху из окошка выпадали румяные караваи, съезжали по деревянным лоткам вниз — здесь их быстро брали двое рабочих в рукавицах, укладывали в ящики и ставили их на конвейер.
«Откуда же они вываливаются?» — подумали мы и по шаткой лестнице поднялись на этаж выше. Там был огромный круглый зал, и всю середину его занимал круглый цилиндр — печка. Сквозь специальное окошко, щурясь от жара и красного света, мы заглянули внутрь. Караваи ехали внутри печи по широкому кругу, как на карусели, въезжали белые, мягкие, и чем ехали дальше, тем становились розовее, и уже коричневые подъезжали к нашему окошку — здесь они натыкались на специальную преграду, которая их переворачивала, они падали на деревянный лоток и по лотку съезжали в нижнюю комнату. Печной зал был огромный, но в нём был только один человек, в белом колпаке и халате, надетом прямо на майку. Он подошёл к нам, лицо его было красным от жара, потом подмигнул нам и пошёл дальше по кругу.
— Один человек всего! Вот это техника! — сказал Витька. Но тут и этот человек ушёл, и мы остались одни в гулком, белом, горячем зале.
— Полезли выше, — сказал Витька. — Посмотрим, как караваи образуются!
По железной лестнице мы влезли наверх. Витька раскраснелся от жара, глаза блестели.
На этом этаже тоже всё шло по кругу.
В одном месте из трубы толстой колбасой вылезало тесто. Большой нож, опускаясь сам собой через ровные промежутки, отрезал одинаковые куски теста, и куски эти падали в подъезжающие тарелки. Тарелки эти по очереди въезжали в круглую печь и медленно шли по кругу, но тут, видимо, температура была другая, потому что тесто не розовело, а расплавлялось и принимало форму этой тарелки, так вот и получались караваи.
— Ясно! — заорал Витя, так что женщина в халате, ходившая по этому залу, испуганно вздрогнула.
Потом мы пролезли ещё выше. Там мука из трубы сыпалась в железный чан, из крана туда лилась вода, и огромные механические лапы перемешивали тесто. Потом лапы поднимались — и чан уезжал по кругу. Чаны эти двигались очень медленно — понятно! — тесто должно было «дойти», как говорила моя бабушка. Пройдя круг, чан резко переворачивался, и тесто по трубе колбасой выползало вниз.
— Ясно! — закричал Витька.
Но тут мы увидели, что в зал входит тот лысый человек, которого мы спрашивали, что он здесь делает, и с ним ещё трое молодцов в халатах.
Молодцы бросились к нам.
— Бежим! — крикнул я Витьке.
Быстро пробежав всю эту спираль, но в обратном направлении, мы выскочили в коридор и вдруг увидели выход на улицу! Но перед выходом была никелированная вертушка и рядом стоял вахтёр.
Мы надавили на эту вертушку, она стала уже поворачиваться, но тут вахтёр вдруг нажал под собою педаль, и вертушка застопорилась.
— Стоп! Кто такие?.. — сказал вахтёр. — Работаете, что ли, у нас?
— Конечно! — Витя говорит.
— Тогда пропуска предъявите. Без пропусков не выпущу… Сколько лет вообще-то вам?
Повернувшись, мы пошли обратно.
— Ничего… выкрутимся! — бодро сказал Виктор.
Тут я с испугом увидел, не успел его остановить, как он открывает дверь с табличкой «Директор», входит!
Там маленькая комнатка, секретарша, полная, в очках.
— Можно? — вежливо Витя говорит.
И не успела она ничего ответить, берёт трубку, набирает две какие-то цифры.
— Пожарная? — мне подмигивает. — Срочно выезжайте… у нас тут пожар, — снова мне подмигивает. — Какой у вас адрес? — неожиданно у секретарши спрашивает.
Та оцепенела абсолютно от таких событий. Открыла рот, чтобы, видимо, что-то сказать, но так от изумления и не сказала ничего, снова закрыла.
— Эх, — Витька говорит, — трубку почему-то повесили.
Вышли мы с ним в коридор — секретарша так и не смогла ничего сказать.
— Ничего! — Витя бодро говорит. — Вырвемся… Идея! — вдруг закричал.
Снова, не успел я его остановить, дверь с табличкой «Директор» открыл, к столу секретарши подошёл.
— Можно? — снова вежливо спрашивает. Секретарша головой только мотнула, но сказать опять ничего не может.
Витя берёт трубку, набирает две какие-то цифры.
— «Скорая помощь?» — слышу. — Срочно выезжайте… тут один человек с ума сошёл, срочно надо его госпитализировать… Простите, какой у вас адрес? — снова вежливо у секретарши спрашивает. — Эх, сорвалось! — вдруг говорит. — Трубку почему-то повесили!
— Спасибо! — вежливо секретаршу поблагодарил.
Вышли мы, побрели по коридору, коридор здесь тоже, оказывается, по кругу идет. Проходим мимо двери директора, видим вдруг, секретарша стоит. Сказать по-прежнему ничего не может, рот только открывает-закрывает и пальцем показывает. А рядом с ней — лысый тот человек в халате и те три молодца, что за нами гонялись.
— Бежим! — я говорю.
Начали мы по кругу гоняться, потом, круге уже, наверно, на третьем, заскочили с Виктором в какой-то закуток — темно, только табличка цветная на автомате газированной воды светится. Стоим, тяжело дыша.
«Всё равно, — думаю, — по кругу мы никуда не убежим, всё равно нас рано или поздно поймают. Спрашивать начнут, как мы попали сюда, выяснится тут, что мы через бухгалтерию влезли, а разве поверит кто, в здравом уме, что можно просто так в бухгалтерию влезть, случайно!»
— Деньги у тебя есть? — Виктора спрашиваю.
— Конечно! — важно отвечает.
— Выбрасывай, — ему шепчу, — только незаметно!
У Виктора глаза от изумления на лоб полезли.
— Зачем это? — говорит.
— Понимаешь… некогда долго объяснять… сказать могут, что мы в бухгалтерии их взяли!
— Не понимаю!
— Ладно, — говорю, — понимать тебе не обязательно… Выбрасывай!
Стал я выбрасывать из кармана мелочь.
— Ты что, действительно, что ли, сумасшедший? — Виктор говорит. Подскочил ко мне, стал деньги мои обратно запихивать. Он запихивает, я выбрасываю, мелочь со звоном по коридору катится.
— Вот они! — вдруг послышался крик.
Халаты белые преследователей наших показались в темном закутке.
Проскочили мы мимо них — снова начался бег с препятствиями.
— Устал я, честно, — Витьке говорю. — Может, остановимся?
— Ты что, — Витька говорит, — с ума сошёл?
Вдруг видим: спасение наконец! Идёт по коридору толпа школьников, такого же возраста, примерно, как мы. Впереди них человек в белом халате — видно, экскурсия! Врезались мы с ходу в эту толпу, спрятались в самую середину.
Подходит эта толпа к знакомому нам уже вахтёру. Ведущий экскурсию подает вахтёру бумажку. Вахтёр говорит:
— Так. Пропуск на двадцать человек. По парам проходи — буду считать!
— …тринадцать, четырнадцать… — вахтёр считает.
Выскочили с Витькой на улицу.
— Бежим! — Витьке говорю. За угол забежали, встали.
— Ну что ж, — Витька вдруг говорит, — неплохо, мне кажется, время провели!
— Замечательно! — говорю. — Только двое ребят — двадцать первый и двадцать второй — за нас там страдать остались.
— Вырвутся! — Виктор говорит.
— Думаешь?!
— Конечно!.. О, смотри! — вдруг закричал. — Объявление: «Невский Дворец культуры объявляет приём в школу бокса!» За сегодня изучим бокс, завтра в школе Волкодавову покажем!
— Да не стоит, — говорю, — ради одного Волкодавова бокс изучать.
— Стоит! — Виктор говорит.
Приехали в Невский Дворец культуры, в секцию бокса. Большой зал, полно ребят. Одни уже на ринге боксируют, другие — через скакалочку прыгают, или по «груше» дубасят, или по тяжёлому кожаному мешку подвешенному.
Тренер нам говорит:
— Вам что?.. Приём в секцию давно закончен. Наверно, вы старое объявление видели!
Виктор вздохнул тяжело. А мне, в общем-то, все равно, каких-нибудь полчаса назад ни о каком боксе я не мечтал, да и сейчас, кстати, тоже особого желанья не было, так, за компанию уж!
Тренер Виктору говорит:
— Ну, давай я тебя посмотрю. По мешку вот постучи, подвигайся немножко.
Виктор бросился на мешок, как лев, колотит по нему изо всех сил, а мешок, как это ни обидно, даже не шелохнется!
Разгорячился тут Витя, закричал вдруг: «Эх!» — размахнулся сплеча, как даст! Мешок ни с места.
— Стоп! — тренер говорит. — Ты не кричи, пожалуйста, «эх». На это время уходит, понял? Боксёр не должен об ударах своих громогласно уж так предупреждать — наоборот, удары неожиданными должны быть!
— А-а! Ясно! — Витька закричал.
Снова дубасить по мешку стал, разошёлся, и снова: «Эх!» — выкрик на весь зал.
— Что это за «эх» ещё? — Тренер удивился. — Ты же не удалой купец Калашников, я так понимаю? Ещё раз попробуй, только без этого!
Стал Витька дубасить по мешку, а тренер, вижу, уже сжался испуганно, истошного его крика ждёт.
«Надо же, — думает, наверно, — ну и пополнение ко мне пришло!»
И точно: минуты не прошло — снова крик разносится на весь зал.
— Э-эх!!!
Мешок качнулся, правда, немножко, но на обратном ходу Витю чуть с ног не сбил.
— Стоп! — тренер говорит. — Парень ты неплохой, но соображаешь, мне кажется, туговато. Боксёр на лету должен ситуацию схватывать, а я полчаса уже тебе твержу, чтоб ты «эх» своё не кричал, но ты этого так и не усвоил! Извини. Секция переполнена к тому же, так что взять тебя, извини, не могу.
Вышли мы в коридор. Витя говорит:
— Ну, ничего! Кружков тут много всяких, может, и получше что, чем этот дурацкий бокс, найдём! О, шахматный, смотри! Это тебе не бокс! — закричал (будто это я его в бокс идти уговаривал!). — Тут головой работать нужно! Это тебе не бокс! — свысока на меня взглянул, словно я боксом всю сознательную жизнь занимаюсь и его пытаюсь вовлечь в бессмысленную эту затею.
Вошли в шахматный зал. Рядами клетчатые столики стоят, и все желающие, оказывается, сесть могут и партию сыграть. Отбор, оказывается, в шахматную секцию идёт. Преподаватель ходит, смотрит, кто как играет, и некоторых спрашивает что-то, и в книжечку записывает.
Сели мы с Витей за крайний стол.
Витя всё бормотал под нос: «Это тебе не бокс!» — но тем не менее минут за пять две партии мне продул.
Преподаватель смотрел последнюю нашу партию. Потом мне говорит:
— Что ж, с жертвой ладьи это ты здорово сообразил! Фамилию говори и номер школы.
— Да я, — говорю, — в общем-то, и не хочу сюда поступать.
— А пришёл зачем?
Я, честно говоря, сам не меньше его удивлён, зачем пришёл. Плечами пожал.
— Не знаю, — говорю.
— Да, — преподаватель шахмат говорит. — Видно, сам ты толком не знаешь, чего хочешь!
Обиделся, видно, что я не хочу в секцию его поступать. Ясное дело, обидно человеку: он всю жизнь этим занимается, может быть, а тут встречает такое холодное отношение к этой игре!
— Идите, — говорит, — отсюда, нормальным людям не мешайте!
…Да, нехорошо получилось!
Но на Виктора, видно, все эти тонкости не действуют.
— Ничего! — говорит. — Что-нибудь найдём! О, смотри, набор в хор! Давай?
— Давай, — говорю, — только я не участвую. Скажешь, если там спросят, что я брат твой, глухонемой и к тому же ненормальный, что просто так ты меня привёл, потому что одного меня нельзя оставлять. Запомнил?