— Самолёт, следующий рейсом номер пять, совершает посадку в аэропорту острова Толстяков-Добряков. Пассажиров просят приготовить билеты и получить багаж из камеры хранения.
Саушкин, по своему обыкновению, оставался в неподвижности.
Прибежал дядя Капа, потащил Саушкина в камеру хранения, а оттуда, с баллоном, на посадку.
— Меня ждёт мама, — шептал Саушкин, упирался, — я ведь за спичками пошёл.
— Спички! — вопил дядя Капа. — Твой единственный друг в беде, а он — спички!.. Если не будет пассажира, меня уволят, аэропорт закроют! Не мучай меня, садись в самолёт. Скажи мне на прощанье, что мой аэропорт самый лучший в мире, а я самый лучший начальник!
Дядя Капа подтащил Саушкина к самолёту. Лётчик встретил их сердито:
— Что, всего-то два пассажира?
— Один, — сказал дядя Капа.
— И тот задерживает рейс? Пора закрывать ваш аэропорт.
— Пассажир не слышал приглашения на посадку!
— У вас что, трансляция не работает?
— У меня всё работает. У меня лучший в мире аэропорт! — закричал дядя Капа в негодовании. — Вы послушайте, послушайте!
Он сбегал в аэровокзал, включил магнитофон. Репродукторы заговорили голосом Саушкина:
— Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, энергичный… бывший… самый толковый…
Лётчик послушал-послушал, отмахнулся:
— Хорошо, сделаем ещё один рейс…
— В следующий раз пассажиров будет больше! — пообещал дядя Капа. Он насыпал Саушкину в карман клюквы в сахаре и втолкнул его в самолёт.
Дядя Капа глядел вслед самолёту и кричал:
— Опять я один!.. Саушкин, что же ты не убедил меня снять белый мундир с золотыми нашивками!
Репродуктор голосом Саушкина уныло говорил: — Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, самый смелый начальник аэропорта во всём мире…
Самолёт делал круг над островом, ложился на курс. Саушкин видел, как дядя Капа подбежал к горе пустых бутылок, как он просунул в бутылку бумажный листок.
Бутылка с запиской плюхнулась в море.
Самолёт летел над морем.
Саушкин просил лётчика:
— Пожалуйста, отвезите меня домой! Меня ждёт мама, со спичками.
Лётчик жалел его:
— Рад бы я тебе помочь, да не могу! Сам подумай: повезу тебя домой — сверну со своего маршрута. А в аэропортах меня ждут люди с их серьёзными делами: доктор летит к больному, мать к сыну, инженер в командировку.
— Придумайте же скорее что-нибудь, — заплакал Саушкин, — ведь самолёт уносит меня всё дальше от дома!
Вдруг под крылом…
Другой пискнул:
— Ты что щиплешься? Это моя щека!..
Саушкин шептал:
— Не бойтесь… Я нечаянно толкнул корыто. Я Саушкин, я ходил за спичками.
Тут один из толстяков набрался храбрости. Он выглянул у себя из-под мышки, увидел Саушкина и закричал:
— Мы живы!
Толстяки приставили корыто на место и стали наперебой извиняться перед Саушкиным:
— Прости уж нас, ума от страха лишаемся, как ОН приходит. Прости нас, угостить тебя не можем, всё в стены уложено; зубы утром почистим, и щётки обратно в стены пристроим. Сам понимаешь, мальчик, у нас одна надежда на стены. Как ОН явится да потребует своим страшным голосом: «Выходите на переговоры!», мы падаем замертво, известное дело, чем кончаются переговоры с таким. Проглотит, а потом пуговицы выплюнет.
— Кто — ОН? — спросил Саушкин.
Толстяки показали ему в щель на снежный склон. По склону уходил след. Прошёл человек — но какой! Шаг километровый, а ступни больше слоновьих. Толстяки зашептали:
— Великан!.. А ростом-то он каков… вон на какой высоте пишет и всё одно: лучше гор, дескать, только горы, на которых ещё не бывал. Дескать, малы эти горы для меня, по колено мне.
Саушкин заплакал:
— Теперь-то мне домой не вернуться, нет. Толстяки утешали, вытирали ему слёзы, сами заревели.
Бросились на стены, вынули мешки с овощами, с мукой, бочки с солёной рыбой, коробки с засахаренными фруктами. Вынули кастрюли, тарелки, горшки, мясорубки. В стенах дома светились дыры.
— А если явится великан? — шептал Саушкин.
— Он приходит по ночам, — успокаивали гостя и себя толстяки-добряки.
— Давайте вернёмся на ваш остров, — шептал Саушкин.
— Что ты, что ты! — закричали хором толстяки. — Вновь дядя Капа станет отправлять нас самолётами, терзаться, плакать, горевать о нас, бездомных! Нет уж, пусть великан съест нас! Всё лучше, чем видеть слёзы дяди Капы.
Торжественный, в честь гостя, обед начался песней «Пора, пора садиться за столы».
У оркестрантов щёки вздулись мячами. Пели трубы, бухал барабан.
Саушкин не рад был ни музыке, ни толстякам, ни обеду.
Он ел салат и поливал его слезами:
— Выходит, великан съест меня вместе с вами?
— Ах, не с салата надо было начинать, — говорили друг другу толстяки-добряки. — С мороженого надо было начинать… мальчик бы и думать забыл про великана.
— С соленьев! — говорили другие. — Соленья дразнят аппетит.
— Я в-великана боюсь, — хныкал Саушкин. — Хочу домой.
— Вот видите, прав я! — кричал толстяк по имени Пирожок. — Надо скорее подать к супу пироги. Суп с пирожком человека радует, ублажает, располагает, успокаивает. После супа, как после бани, — на душе безмятежность, покой!
Толстяки заставили столы супницами с душистым варевом, компотницами со всевозможными компотами, гусятницами с зажаренной птицей, салатницами с салатами. Встал толстяк, по имени Свирелька, поднял бокал с квасом и запел:
Как пошли мы на базар
Покупать самовар!..
Вдруг в стену города…
— Эй, парень, погоди!
Другой бы побежал во весь дух, а Саушкин поплёлся. Плёлся, уныло говорил сам себе:
— Мне не убежать, я себя знаю.
Плёлся, ждал: догонит великан, возьмёт двумя пальцами — и в пасть, тёмную и глубокую, как ущелье. А после выплюнет пуговицы и облизнётся.
Тут Саушкин задел ногой обо что-то такое, что зазвенело и загудело. Взглянул — под ногами у него гитара.
— Гляди под ноги-то! — закричали на него детским голоском. — Ишь, чуть мою гитару не раздавил.
Саушкин склонился и увидел, что на гитаре сидит человек величиной с бутылку. Одет человечек в брезентовую штормовку с капюшоном — какие носят альпинисты. За спиной рюкзачок. На ногах у человечка горные ботинки с железными зубчиками, на груди мегафон.
— Тише… — зашептал Саушкин, — за мной охотится великан.
— Я на острове хозяин, снежный человек, — ответил человечек. — А ты кто?
— Я Саушкин… Тише говори, — зашептал Саушкин, — великан тут где-то… только что позвал меня… Погоди, парень, говорит, от меня всё равно не уйдёшь.
— Это я тебя звал, — сказал снежный человек своим детским голоском.
— Ври, только тихо, — попросил Саушкин. Человечек щёлкнул кнопкой мегафона, ударил по струнам и оглушил Саушкина песней:
Лучше гор могут быть
Только горы,
На которых ещё не бывал!
Играть на гитаре человечек не умел. Вернее сказать, не мог: куда ему дотянуться до грифа. Он лишь водил рукой по струнам взад-вперёд, а когда разошёлся, сбросил ботинки, вскочил в носках на корпус гитары. Бил по струнам руками и ногами. В игре не было ни строю, ни ладу, но какая в том беда — всё заглушалось голосом человечка. Мегафон был включён на полную мощность.
— Как нет великана? Вон следы на снегу! — указал Саушкин в страхе.
Снежный человек не ответил, а поднял на спину гитару и понёс. Гитара была для него тяжела, время от времени он клал её на снег. Стало быть, отпечатки гитары толстяки принимали за след великана?
Саушкин озирался — а вдруг вылезет великан из-за горы? — и бубнил своё:
— А на скалах кто пишет?
— Я пишу, — ответил снежный человек.
— На такой-то высоте?
— Что мне высота, альпинисту!
Опять не верил Саушкин снежному человеку:
— А зачем пишешь на скалах?
— Для толстяков пишу, чтоб они учили альпинистские песни.
— А зачем им твои песни?
— Хочу сделать толстяков альпинистами. Сейчас ведь тоска одному. В сезон съезжаются альпинисты со всего света, я их на горы вожу, песни с ними пою. Хвалят, громко поёшь, говорят.
Так они добрались до палаточного городка. Снежный человек накормил Саушкина кашей. Сладкий крепкий чай, как положено у альпинистов, снежный человек налил в алюминиевую кружку. А когда гость выпил чай, снежный человек продел через ручку кружки брезентовый ремень и подал:
— Бери, Саушкин, кружку с ремнем. Дарю! От всего альпинистского сердца! А сейчас я тебе спою знаменитую песню «Эх, подружка, моя большая кружка».
— Некогда мне, — отмахивался Саушкин. Снежный человек вышел из себя:
— Ну что ты за человек! Сроду таких не встречал.
— Я неудачник, пошёл за спичками — и вот где очутился…
Саушкин рассказал о своих злоключениях. Достал кошелёк, показал копейку и закончил:
— Меня мама ждёт, я тороплюсь. Снежный человек скомандовал:
— Пиши маме письмо, вон у меня же здесь почтовое отделение. А когда подружишь нас с толстяками, мы отправим тебя домой.
Саушкин написал маме письмо: про остров со снежными горами, толстяков и снежного человека.
Снежный человек лизнул клапан конверта. Лизнул оборот марки. Поднял письмо и понёс его к почтовому ящику. Так несут лист фанеры: положил на голову и придерживал обеими руками. А Саушкин тихонько снял кружку на ремне, взял свой баллон — и прочь.
Добрался до берега, сел на баллон и отплыл. С горы снежный человек кричал ему в мегафон:
— Это не по-дружески! Это не спортивно!
Дул ветерок, подталкивал баллон с Саушкиным, подталкивал, и вдруг…
СТАРИК-СТАРИЧИЩЕ
…И вдруг Саушкин увидел остров, а на нём избу с тесовой крышей, с узорными наличниками. За избой — ветряная мельница и амбар с тяжёлыми дверями, окованными железом.
Саушкин постучал в избу, а открылась дверь амбара. Выглянул оттуда старик. Драная рубаха, борода помелом, взгляд дикий, и галоши на босу ногу.
— Ага! Дождался помощничка! — сказал старик, схватил Саушкина и втянул его за собой в амбар. Закрыл изнутри окованную дверь, а ключ — на пояс.