Игнат отошёл от мельницы, уселся возле деда. Длинный нескладный Савушка только что вернулся с болота и принёс большую корзину грибов.
— Спасибо тебе, служба, — в который уж раз благодарил он Игната, теперь мужики по любой трясине ходят, что по лугу. Ух и места я в болоте отыскал — заповедные, право слово! Среди топи — остров. И луг там есть, и лес, и родники звенят, воркуют, как птицы. Трава на том лугу по пояс, ей-богу… Мягкая, ну прямо шерсть ягнячья. А грибов — не счесть. Как листьев, опавших осенью. И таких островов не один, не два…
И Савушка снова и снова показывал Игнату и деду Данилке свой нынешний грибной улов.
— Вот, глядите, каков барин! — крутил бобыль своих задубелых длинных пальцах толстячка-боровичка. — Ему знойко, он весь мокрый, а дух какой нутром земным тянет!
— А я уже забыл, какие они, грибы-то… Где им здесь расти, в таком пекле? — И дед Данилка нежно снял с тёмной шляпки гриба тонкий зелёный листочек.
Игнат взял листок из пальцев деда, понюхал его.
— Колосница болотная, — сказал он. — Горья трава, да раны заживляет хорошо. Приложишь — и затянется. Меня не один раз выручала матушкина наука травяная.
— Там на болоте чудес много, — радостно продолжал Савушка. — Я шалашик построил, ночую там.
— Чего ж ты, Игнат, на мельницу скакать начал? — спросил дед Данилка. — Задумал что или с какой радости?
— Наш командир говаривал: пускай ум наперёд в разведку, а без него как в потёмках, — сказал Игнат. — Мельница ведь ещё работать может.
— Да какая уж работа! — махнул рукой Савушка. — В неделю-то всего разок жернова и похрустят. Вон, гляди, поп Парамон едет, ему мешка два смолоть нужно. И снова хоть спи, хоть так сиди. Под вечер ветер набегает самая бы работа, эх, да нет её…
— Я в делах-то мужицких поотстал малость, — сказал Игнат, а мохнатые брови его грустно опустились почти на самые глаза. — Ежели нынче воду дать земле, рожь ещё может встать?
— Да где ж её, воду-кормилицу, взять? — удивился дед Данилка.
— Не о том речь, где взять, — озабоченно произнёс Игнат, — а спасёт ли вода хлеб?
— Кое-что авось и выручит, — проговорил задумчиво Савушка. — Всё лучше, чем ничего.
— Хуже не будет, — молвил дед Данилка. — Хоть и поздно, да дождик немного дело бы поправил…
— Что ж мельница зря пропадает? — В глазах Игната зажглись задорные огоньки. — Машет крылами, да без толку! Её так приспособить надобно, чтоб воду из речки гнала!
Дурында повернулся на бок, лицом к Игнату, удивлённо на него уставился.
— Как это… мельница… с речки? — не понял Дурында.
— Начну мастерить, тогда сразу разберётесь! — Игнат встал, потянулся. — Сейчас крылья жернова вертят, а будут воду таскать — и вся недолга. Только вот канавы рыть надобно, чтобы русло воде дать.
— Ох, мудрено! — Савушка ещё раз полюбовался на свои грибы и закрыл их лопухом. Тоже встал, взглянул на дорогу: — Отец Парамон опять сам зерно порешил на мельницу свезти… Никому не верит. Всё боится — обманут, объегорят!
Дед Данилка, положив подбородок на ручку посоха, всё ещё обдумывал слова солдата.
— Слушай, Игнат, а ведь мельница-то Спирьки-Чёрта, — произнёс дед. Он тебе не даст с ней мудровать.
— Солдаты чертей разве боятся? — усмехнулся Игнат. — Найду и на Спирьку управу. Он слова мне худого не молвит. Пошипит, как змей подколодный, да и замолкнет.
…Поп Парамон держал вожжи в одном кулаке. Лошадь лениво пылила по нагретой солнцем дороге. Парамон, пригревшись, клевал носом — видно, князь Стоеросов, как обычно, не дал ему ночью спать. Лошадь сама остановилась возле мельницы. Парамон раскрыл глаза, огляделся, перекрестился и крикнул:
— Возьми-ка, Дурында, поднеси мешки!
Как и предсказывал Савушка, поп привёз два мешка с зерном.
Завидя Игната, поп Парамон ощерил в улыбке свой чёрный зуб:
— День добрый, Игнатик! Что поделываешь? Мучица в твоей избе появилась уже?
— Нет у меня муки, — сказал Игнат. — А я тут деду Даниле помогаю пропадает землица-то.
— Всё горит, всё сохнет, — вздохнул поп и потёр лёгкие свои ладошки одна о другую. — Всё беды за грехи наши… Эй, Савка! Смели, когда ветер будет, муку, а я за ней Аринку пришлю!
Савушка с усмешкой взглянул на попа:
— Не могу я молоть муку.
Поп глаза вытаращил:
— Да что ты, Савка, сдурел?
— Нет, не сможет он, — подтвердил дед Данилка, — верно сказал.
— Смелешь ты мне муку или нет? — закричал Парамон Савушке. — Я брату скажу, он тебя в бараний рог свернёт! Я такую молитву сотворю, что налетит ураган, снесёт эту мельницу, щепку на щепке не оставит!
— Эх, Парамон, Парамон! — засмеялся Игнат. — Ты молись, чтобы бог превратил твоё зерно в муку, — это же легче!
— Тьфу, нечистая сила! — плюнул в сторону Игната рассвирепевший Парамон. Он от гнева стал красным как варёный рак. — Отчего не хочешь муку мою молоть?
— Савелий истину говорит: не может он твою муку молоть, — сказал Игнат. — Ведь не муку, Парамон, мелют, а зерно!
Парамон подумал-подумал и рассмеялся:
— И то верно! Ох, хитры вы, мужики! Ну да ладно: не всё вы, и я над вами посмеюсь, придёт время… Чего понапрасну на поле сидите? Шли бы в храм, мы бы все вместе вознесли молитву, чтобы дождь на землю пал!
— В эту пору дождя ждать — всё равно что от жука мёду, от рыбы песни, — сказал Игнат.
— Ты, Игнатик, шутки шути, а людей не мути, — серьёзно произнёс поп и погрозил Игнату пальцем. — В церковь надо ходить чаще, смиреннее станешь!
Парамон сел в повозку, лихо свистнул и погнал лошадь к деревне.
— Ну, Яков, — сказал Дурынде Игнат, — теперь у нас большое сраженье начнётся. Нужно канав мелких нарыть поперёк поля, чтобы воду по ним пустить… Да ворот наладить — воду из реки тянуть… Надобно мужиков позвать в помощь — одни не управимся.
…Вечером Дурында рассказал Спирьке о том, что задумал Игнат.
Чёрт сел на лавку, сложил руки, тощие пальцы его то свивались в клубок, то распутывались. Наконец он произнёс:
— Пусть работают, может, какой толк и будет от полива. Потом я вспомню, что мельница-то моя, свою долю попрошу… Тогда они у меня попляшут!
Глаза Спирьки вспыхнули злобой. Он вскочил с лавки, пробежал по горнице неслышными шажками из угла в угол, вернулся, снова сел.
— С солдатиком справиться нужно, устыдить его при всех… Вот будете канавы копать завтра, и с солдатиком на спор: кто скорее копать умеет? Ты с ним справишься? — Спирька оглядел мощную фигуру Дурынды.
— А как же! — пробасил Дурында. — Он же мозгляк, щуплый. Оглянуться не успеет, как у меня всё готово будет.
Спирька опять пробежался по горнице.
— Расписочка где у солдата запрятана, присмотрел? Или ещё нет?
— Есть вроде на примете у меня место одно, — ладонью потёр затылок Дурында. — Может, там она.
— Добро, — улыбнулся Спирька краем губ. — Завтра к полудню сам приеду смотреть на конфуз солдатика… Смотри, Дурында, не опозорь себя. Солдатик не так прост, как прикидывается.
— Да где ему, — отмахнулся Дурында. — Щуплый он, старый.
…Утром, когда мужики собрались возле мельницы, Дурында предложил Игнату:
— Давай, служивый, кто кого?.. Будем канавы копать. Кто до полудня больше сделает?
«Неспроста парень такое надумал, — сообразил Игнат. — Видно, Спирька или Парамон хотят меня перед мужиками высмеять, — рассудил он. — Я в крестьянской работе не горазд, только привыкать начинаю. Яков меня сильнее…»
— Ладно, согласен, — сказал Игнат. — Только давай работу разделим поровну: я буду копать, а ты — уставать за меня.
Дурында подумал, покрутил головой.
— Обманут тебя, бедолага, — весело сказал чернобородый Демид. — Не соглашайся. Знаешь ведь — хитёр солдат Игнат!
— Кому нужна усталость? — едва удерживаясь от улыбки, молвил дед Данилка. — Это же вроде хворобы.
— Устанешь — ноги протянешь, — поддержал Савушка.
Мужики шумели, смеялись, подталкивали друг друга:
— Ай да Дурында! С солдатом хочет тягаться!
— Силён малый, да с чужого голоса поёт.
— Вправду говорится про глупого: беду скоро наживёшь, да не скоро выживешь!
Дурында пытался морщить лоб, тёр ладонью затылок, потом рассмеялся и подмигнул Игнату:
— Не на такого напал! Нашёл дурака, чтоб я за тебя уставал. Нет уж, работать буду я, а ты за меня уставай!
— Нет, так я не хочу! — нарочито бойко запротестовал Игнат.
— Забоялся? — презрительно сказал Дурында. Правильно Спиридон говаривал: «Солдат с тобой тягаться не станет».
— Ага, значит, это Спирька-Чёрт тебя науськал? — подхватил Демид. Вот откуда ветер дует!
— Забоялся? Забоялся? — гордо повторял Дурында.
— Ладно, раз так дело повернулось, я согласен, — сказал Игнат. — Я буду за Якова уставать. Посмотрим, кто выдюжит.
Дурында начал копать канаву, а Игнат лёг в тени мельницы и время от времени тяжело охал и стонал. Между охами и стонами Игнат вставал, помогал Василию, Демиду и Саве прилаживать ворот к мельничному механизму.
От ворота тянулись верёвки к реке. На верёвке крепили бадейки. Бадейки должны были зачерпывать воду, а мельничная сила — вытягивать их наверх.
— Вот тут бадейки будут опрокидываться, сливать воду в жёлоб, говорил Игнат, отмечая вехой место, — а дальше — вода уже пойдёт по канавам… О-о-ох… как я устал… все кости ломит… о-о-ох! — застонал Игнат так громко, чтобы Дурында его услышал.
А Дурында превзошёл сам себя: он неустанно рыл и рыл, покрывая поле морщинами канавок и канав.
Стоя в воде, двое мужиков прилаживали к канату бадейки. У Игната сердце сжалось, когда он увидел их худые тела.
— Аж рёбра светятся! — дёрнул себя за ус Игнат. — Вот до чего довели хлеборобов!
Солнце показывало полдень. Задымилась, запылилась дорога.
— Загадку отгадайте, люди добрые! — сказал Игнат. — Шесть ног, две головы, один хвост. Ну-ка?
— Человек на лошади, кто не знает? — усмехнулся дед Данилка, сверкнув зубами.
— Ладно, — покрутил ус Игнат. — А кто таков: лют, а не князь, хитёр, а не поп?
Наступило молчание, потом все заговорили сразу.
— Нет, нет, нет! — замахал руками Игнат. — Все — пальцем в небо. Спирька-Чёрт это, вот кто. Вон сюда скачет. А зачем, сам скажет!
Дурында отставил заступ и, заслоняясь от солнца своей громадной, чёрной, как сковорода, ладонью, посмотрел на дорогу. Радостная улыбка пробежала по его лицу. Он отёр пот и направился к мельнице, где только что улёгся в тени Игнат.
Солдат слегка стонал.
— Сил нет, до чего Игнатка намаялся, — сказал дед Данилка Дурынде. Не пожалел ты его!
— А ещё в сраженьях бывал! — пробасил Дурында. — Будет знать, как со мной вязаться.
— Да, уморил ты его, — закивал головой Савушка.
— Поделом — с силой не вяжись! — гордо произнёс Дурында.
Подскакал на пегой толстоногой и пузатой лошадке Спирька. Увидел лежащего без чувств Игната, обрадовался. Серое лицо Чёрта порозовело, тонкие губы растянулись в улыбке. Плётка, которой он погонял лошадёнку, забила дробь по сапогу.
На Спирькиной груди сверкал квадратный бороденный жетон, полученный от князя. Поэтому Спирька презрительно посматривал на медаль, висящую на кафтане Игната: дескать, и мы не лыком шиты — имеем награды и отличия!
— Много он накопал? — хрипло спросил Спирька Дурынду.
Дурында обвёл рукой часть поля, покрытую сетью канав, стукнул себя в грудь:
— Всё я сделал… Готово!
— Готово-то готово, да сделано бестолково, — не открывая глаз, сказал Игнат.
— Это ты копал? — стараясь разобраться в случившемся, спросил Спирька. — А он что делал?
Дурында как мог рассказал Спирьке об условии спора, про то, как хитрый солдат пытался его, Дурынду, обмануть и как у солдата ничего из этого не вышло.
— Меня не проведёшь! — радостно пробасил Дурында и снова стукнул себя кулаком в грудь.
— Ох и остолоп! — прохрипел Спирька и вытянул парня по спине плёткой. — Дурында ты и есть!
Чёрт ещё раз ударил парня и ускакал.
Онемевший от удивления и боли Дурында остался на дороге, и пыль от копыт на мгновение скрыла его от Игната, Савушки, деда Данилки.
— Жалко его, — сказал Игнат, садясь на траву. — Яков парень-то неплох. Работящ, да доверчив очень.
— Чужой ум хорош, а свой лучше, — молвил дед. — Он под Спирькину дудку пляшет, вот и доплясался.
Когда пыль осела. Дурында протёр глаза и пошёл к мельнице. Лицо его было растерянным и удивлённым.
Он молча сел рядом с Игнатом и дедом.
— Не туда иди, куда дорожка ляжет, а куда ум-разум подскажет, — сказал Игнат. — Вот ты, Яков, сам на свой крючок и попался. Опозорился, как швед под Полтавой.
Игнат, глядя в голубые простодушные глаза Якова, растолковал, что произошло.
— Ты прихвостень Чёртов! — вставил дед Данилка. — Спирька тобой вертит, как пожелает. Тьфу, смотреть тошно!
Яков со всем соглашался, кивал головою.
До захода солнца Игнат и Яков помогли Савушке, Василию, Демиду и другим мужикам наладить ворот и бадейки. Подождали ветра, но его не было, и крылья мельницы были неподвижны.
Уже начали прилетать крикливые галки, располагаться в привычных местах.
— Идите! Вечеряйте! — сказал Савушка, едва перекрикивая галочий грай. — Будет ветер — приходите хоть ночью! Посмотрим, что вышло!
…У сказочника-баюна всегда красно слово за щекой припасено…
Из скоморошины
Бабка Ульяна и Стёпка приготовили вернувшимся с мельницы мужикам всё, что только можно было найти в доме. Даже грибы, которые Савушка сегодня принёс Ульяне, и те уже были сварены, пожарены. После еды все вышли из избушки, расселись, разлеглись кто где — на старых поленницах, на завалинке, а то и прямо на тёплой, прогретой за день солнцем земле.
Ай во боре, во боре
Стояла там сосна,
Зелена-кудрява…
напел Василий тихо.
А остальные подхватили:
Ехали бояре,
Сосну ту рубили,
Досточки пилили…
Песня то громче, то тише кружила над избушкой, подчиняя голоса своему неспешному полёту.
— Повеселее бы что, — сказала бабка Ульяна, когда песня кончилась. Позадористее, чтоб радости поболе.
— А почему Игнат молчит? — спросил Демид. — Или от песен наших отвык?
— Песни мы ещё успеем петь, — молвил дед Данилка. — Пусть лучше-ка солдат нам скажет про битвы-сраженья, где дым-порох нюхал, от пуль-пчёл отмахивался…
И все сразу обрушились на Игната с просьбами:
— Про Полтаву!
— Как ты с царём встретился!
— Как ты шведа в полон брал!
— Про города заморские, дальние!
Просьбы были жаркие, шли от самого сердца. Игнат понял, как истосковались его земляки по сказкам и рассказам.
— Про царя что сказать? — покрутил ус Игнат. — Видел я Петра Алексеевича. Не одиножды. Такой же он человек, как любой. Две ноги, две руки. Ростом большой был, голос звучный. Но он — царь, а я, известно, солдат. Что меж нами близкого?.. А про войну тем интересно, кто её не ведал, в неё не окунался. Война — это… да страшно вроде и начинать. Может, лучше про неё не говорить?
— Сказывай, сказывай, мы не пугливые! Любим про страшное!
— Чего бояться? Говори, Игнат, говори!
— Кто войны не видел, в бою не бывал, тому чего бояться? — усмехнулся Игнат. — Ну ладно, слушайте. Лежу я за бугорком, а с той стороны поля пушки шведские стоят. Сначала одна ударила — огонь, гром. Потом другая — огонь, гром. Потом третья. Потом все вместе. А я лежу. Дым стоит — ничегошеньки не видно. Днём темно стало. И где-то сбоку шведы бегут — земля гудит. Дальше не знаю, как и говорить… Страх один!