— Слишком мелкий! Забраковать! — поддержали их другие.
Толпа начала распевать:
— Мелкий! Мелкий! Мелкий!
— Стойте! Поглядите на его руки! — Мак-Колли подбежал к рампе. — Может, хоть его руки пригодятся! — закричал он.
Только не это, подумал я. Перед моими глазами встали руки, плавающие в больших банках, и огромный пузырь моего тела затрясся от страха.
— Отстой! Отстой! Брак! Забраковать его! — Эти слова звенели у меня в ушах вместе с уханьем и улюлюканьем.
Пита убрали со сцены, подняв его на свисающую с потолка цепь. Тут я почувствовал, что и на мое круглое тело набросили нечто вроде сетки. Меня подняли в воздух и перенесли над ареной к двери, виднеющейся в боковой стене.
— Отстой! Отстой! БРАК! — Вот были последние слова, которые я услышал, прежде чем исчез еще в одном темном туннеле.
Вслед за Питом я очутился на длинном конвейере. Мы лежали на спине. Конвейер куда-то быстро двигался.
Он нес нас к огромному штамповальному механизму, падавшему сверху на предметы, поступающие к нему на конвейере. Штамп. Штамп. Штамп. Буквы на нем были зеркальные, но я прочел их без труда. БРАК.
Я набрал в грудь воздуха. Собрал все силы. И попытался скатиться с конвейера.
Я закряхтел, застонал от натуги. Напряг все мышцы. Но так и не смог пошевелиться. Я был слишком тяжелым.
— У-у-и-и-у-у-а-а-а! — Пит завыл от боли, когда его пришлепнул огромный металлический штамп.
Затем эта махина снова поднялась, готовясь припечатать свою следующую жертву, то есть меня.
Когда конвейер подтащил меня туда, я зажмурил глаза и затаил дыхание.
ШТАМП.
Мое тело наполнилось болью. Я увидел ярко-красный свет. А затем глубокую-преглубокую бесконечную тьму.
* * *
Меня разбудил резкий запах: Отвратительный, зловонный. Как от гниющих овощей.
Я поднял голову и увидел над собой ночное небо. Бледный полумесяц плыл за клочками облаков.
«Сколько же я пробыл без сознания?» — промелькнула мысль.
— Фу, как воняет! — простонал рядом со мной Пит. — Дышать нечем.
Стараясь не дышать, я огляделся по сторонам. Мы валялись на какой-то помойке. Верней, в мусорном контейнере. На куче овощей. Среди гниющей капусты, разбитых кабачков, прокисших дынь, почерневшей вонючей тыквы.
Отстой. Брак. Выброшенные на помойку отходы.
Среди них оказались и мы с Питом.
— Эй, мы уменьшились, — сказал я. — Мы стали обычной толщины.
— Точно. Мы больше не пузыри! — воскликнул Пит.
Мой живот ужасно зачесался. Я вытащил из-под рубашки гнилой лист салата. Несмотря на ночь, по нему ползали мухи. Они кружились и над моим животом, и над моей майкой.
Пит извлек из своей шевелюры мокрый кусок тыквенной мякоти.
— Бр-р-р! Сейчас меня стошнит, — пробормотал он.
— Пошли скорей отсюда, — сказал я. — Надо кому-нибудь сообщить, что творится в Молодежном павильоне. Мы должны предупредить остальных людей.
— Нужно заявить в полицию, — сказал Пит. — Нельзя так обращаться с детьми. Скорей, Колин. Пошли поищем какого-нибудь копа.
Хватаясь за стенку контейнера, мы поднялись на ноги. Наши кроссовки увязли в гнили. Мы провалились в нее сначала до колена, а потом и по пояс. Но все-таки я ухитрился вцепиться в край контейнера и помог выбраться Питу, а потом вылез и сам.
Все огни по-прежнему горели. Ярмарочная карусель вертелась, как и днем. Из театра под открытым небом доносилась музыка кантри. Там играла какая-то фольклорная группа.
— У входа на ярмарку наверняка дежурит полицейский, — сказал Пит. — Пошли туда.
Мы побежали к воротам. Но вскоре остановились, услыхав зовущий нас голос. Мы повернулись и увидели Франни. Она шла к нам с недовольным видом.
— Куда вы исчезли? — спросила она. — Я вас уже заждалась.
— Ты, ты просто не поверишь, что с нами случилось! — возбужденно воскликнул я. — Такая жуть! Мы… нам нужно найти полицейского. Мы…
— Они проделывают с ребятами страшные вещи! Вон там, в Молодежном павильоне! — добавил Пит.
— Что-что? — переспросила Франни. — В каком еще Молодежном павильоне?
— Он стоит вон там, — ответил я и хотел было показать рукой. Но показывать было нечего. Лишь пустой клочок территории, заросший травой.
— Он только что стоял здесь. Буквально минуту назад, — настаивал я.
— Я видела, как вы оба зашли в павильон ужасов, — сказала Франни. — Но когда вы оттуда вышли, я понятия не имею.
Я вытаращил на нее глаза и раскрыл от удивления рот.
— Чего? Какой еще павильон ужасов?
Франни показала на ярко освещенное сооружение за нашей спиной. На его стенах были намалеваны гигантские привидения и скелеты. Мерцающая вывеска обещала: «Дом тысячи криков».
— Да. Я видела, как вы оба туда вошли, и стала вас тут ждать, — сказала Франни. — Вы что — вышли через заднюю дверь?
Мы с Питом переглянулись.
— Ты, ты в самом деле это видела? Не врешь? — спросил у нее Пит.
Франни кивнула:
— Точно. Видела. Что там было? Это вы там так вопили? Даже тут было слышно.
Я так и не понял, что случилось с нами в тот вечер. Но мне и думать об этом не хочется. Через полчаса я вернулся домой и был страшно этому рад.
— Ну как, повеселился на ярмарке? — спросила из кладовки мама.
— Не то слово, — буркнул я.
— Уже поздно! — крикнула мама. — Прими душ и ложись спать.
Я поднялся наверх и включил в ванной воду. Потом зашел в свою комнату и стал раздеваться.
Может, мы с Питом и вправду пробыли все это время в павильоне ужасов? Франни ведь не станет нас обманывать. Она видела, как мы туда вошли.
Может, мы просто ударились обо что-нибудь головой и нам все померещилось?
Я стащил с ног носки и бросил их на пол.
Ладно, нужно выбросить всю эту ерунду из головы, решил я. Забыть раз и навсегда и никогда больше не вспоминать.
Я стащил с себя майку и бросил ее на кровать. И увидел себя в зеркале.
И тут я понял, что не смогу об этом забыть.
Я не смогу убедить себя, что с нами ничего не случилось. Не смогу выбросить все из головы.
Потому что на моей груди большими черными буквами было написано: БРАК.
Ты можешь меня нарисовать?
Вы никогда не задумывались над тем, почему одни люди умеют рисовать, а другие нет? По какому такому волшебству? Не странно ли это?
Когда я был маленьким, я мечтал стать художником-мультипликатором. Я мог часами срисовывать комиксы. Но однажды огляделся вокруг и увидел, что мои рисунки больше напоминают детские каракули и что многие ребята в нашем классе рисуют гораздо лучше меня.
Тогда я решил, что лучше буду писать, а не рисовать. Но с тех пор в моей душе живет восхищение перед настоящими художниками.
Когда я сел и начал писать этот рассказ, я задал себе эти вопросы. Что, если художник внезапно потеряет контроль над своим творчеством? Что, если его рука начнет рисовать сама собой, помимо его воли? Перестанет его слушаться?
Ужасно ли это? Или нет?
Решайте сами…
Я коснулся кисточкой листа бумаги и нарисовал контуры лица Джулии. Затем добавил несколько штрихов, обозначив ее волосы.
— Замри, — сказал я. — Тебе сейчас нельзя шевелиться, пока я не нанесу основные контуры.
Она хихикнула:
— Дилан, какой у тебя серьезный вид.
Я залился румянцем. Дело в том, что Джулия мне очень нравилась. Разумеется, мне хотелось нарисовать ее портрет как можно лучше. Чтобы произвести на нее впечатление.
Она сидела на моей кровати, чуть откинувшись назад. Ее руки опирались на стеганое одеяло. Светлые волосы были связаны на затылке. На Джулии был голубой свитер с высоким воротом и линялые джинсы.
В окно моей комнаты струились золотистые лучи вечернего солнца, заливая ее мягким и теплым светом. На лице Джулии застыла улыбка, от которой на ее щеках обозначились две большие ямочки.
— Как получилось, что ты стал рисовать? — спросила она.
Я наклонился над доской и принялся намечать ее глаза.
— Ты не поверишь, — ответил наконец я. — Однажды я увидел в нашей местной газете рекламу. На ней было изображено лицо девочки. И под ним подпись: «Ты можешь меня нарисовать?»
Кисточка дрогнула в моей руке, и я случайно смазал левый глаз. Я в первый раз работал этими кисточками и еще не приспособился к ним.
— Оказалось, что там проводилось нечто вроде конкурса, — продолжал я. — Я послал туда мой рисунок — и победил. В качестве Приза я получил возможность брать уроки рисования у одного старика, который живет в центре. Его зовут Маккензи Дуглас. Когда-то он был ужасно знаменитым художником-иллюстратором и оформлял известные журналы.
— Ну и как? Он оказался хорошим учителем? — поинтересовалась Джулия.
— Лучше не бывает! — воскликнул я. — Не знаю, как ему это удавалось, но после тех уроков я могу нарисовать кого угодно — без всякого труда.
— Здорово, — сказала Джулия и потянулась. — Ну как, ты почти закончил? Мне хочется поскорей взглянуть, какая я получилась.
Не успел я ей ответить, как услыхал тяжелые шаги и в комнату вошел Флэш. Крупный самец шимпанзе несколько раз коротко ухнул и прыгнул на колени к Джулии.
Она испуганно закричала и упала с кровати вместе с шимпанзе.
— Мэнди! — завопил я. Моя младшая сестра тут же появилась в дверях. — Мэнди, ты должна смотреть за Флэшем! — сердито воскликнул я. — Почему он убежал от тебя?
— Потому что он шимпанзе, вот почему! — Мэнди никогда не лезла за словом в карман.
Джулия стряхнула с себя лопочущую обезьяну и поднялась на ноги.
— Какой тяжелый!
Мэнди уволокла шимпанзе к себе.
— Извини, — сказал я. — Ты не ушиблась? Не испугалась? Наш папа всегда привозит домой животных из ветеринарной лечебницы. Он там работает. Ну а Флэш просто стихийное бедствие.
Да он, по-моему, смышленый, — проговорила Джулия, отряхивая обезьянью шерсть со свитера. Она снова села на краешек кровати. — Нет, я не испугалась, просто уж очень неожиданно.
Вот всегда мне так не везет. Я пытаюсь произвести впечатление на девчонку, а шимпанзе сбивает ее с ног.
— Вчера папа привез домой двух попугаев ара, — сообщил я. — Ты слышишь, как они кричат? Они сейчас внизу, в гостиной. Верещат во всю глотку. А на прошлой неделе у нас даже бегал по дому поросенок!
Джулия засмеялась:
— Ты живешь в зоопарке!
Я склонился над мольбертом и сосредоточился, старательно прорисовывая губы. Джулия была самая классная девчонка в нашем седьмом классе. Я даже не поверил своей удаче, когда она согласилась мне позировать. Я знал, что должен во что бы то ни стало нарисовать свой самый лучший портрет.
Я остался не очень доволен глазами и переделал их. Потом наметил линию носа. Работа спорилась, новая кисточка легко скользила по бумаге.
— Долго еще? — спросила Джулия.
— Не очень, — ответил я. — Я добавляю кое-какие детали.
— Ну как? Я получаюсь похоже?
— Сейчас увидишь сама, — сказал я.
И тут моя рука почему-то резко дернулась. Через весь лист. «Ого, — подумал я. — Что это со мной?»
Я обмакнул кисточку в краску, чтобы закрасить волосы. Но моя рука поднесла кисточку ко рту. Я сделал несколько резких штрихов.
Эй! — воскликнул я.
— Что такое? — удивилась Джулия.
— Ничего, — пробормотал я. Но на самом деле со мной творилось что-то непонятное.
Моя правая рука — она двигалась сама собой!
Кисточка нанесла тени на щеки и лоб Джулии. Затем она взялась за ее губы и стала наносить мазок за мазком.
Я схватил себя за руку и попытался отвести ее от листа. Но не тут-то было! Она не слушалась!
«Бред какой-то! — подумал я. — Так не бывает!»
Моя рука не может рисовать сама собой!
Но я в самом деле потерял над ней контроль.
Я больше не владел своей рукой!
Паника захлестнула меня, и я задрожал. Я снова попробовал овладеть кисточкой, но она продолжала гулять по листу.
У меня вспотел лоб. Я перепугался не на шутку. Что со мной творится?
Внезапно Джулия соскочила с кровати и направилась через комнату ко мне.
— Дай мне взглянуть, что у тебя получается! — заявила она. — У меня кончилось терпение.
— Нет! — закричал я. — Рано! Рисунок пока еще не готов!
— Ничего! — ответила она с улыбкой. — Дай мне взглянуть на твой шедевр!
Я попытался заслонить рисунок своим телом, но Джулия сорвала его с мольберта и повернула к себе.
— ДИЛАН! — вдруг завизжала она. — Какой ужас! Зачем ты это сделал!
Она подняла лист двумя пальцами. На рисунке ее лоб и щеки были покрыты глубокими зияющими ранами. А из открытого рта торчала волосатая крыса с облезлым хвостом.
— Эт-т-то н-н-не я! — испуганно вырвалось у меня. — Я эт-т-того не рис-с-совал!
С яростным криком Джулия разорвала рисунок в клочки.
— Это не смешно! — сердито воскликнула она. — Совсем не смешно. Тоже мне остряк-самоучка!
С этими словами она выскочила из комнаты.
— Но Джулия!.. — крикнул я ей вдогонку.
Через несколько секунд хлопнула входная дверь.
— Как же это случилось? — произнес я вслух дрожащим голосом. — Как? — Я уставился на свою руку, словно она могла мне ответить.
* * *
За обедом у меня пропал аппетит. Я почти ничего не ел. Родителям я сказал, что неважно себя чувствую. Я поднялся к себе и стал готовить задание по математике. Но и тут у меня не ладилось. Я никак не мог сосредоточиться на условиях задачи.
Я все время думал про мой портрет Джулии и про крысу, торчащую из ее рта. Еще я не мог забыть о том, как моя рука вырвалась у меня из-под контроля и все мои старания пошли насмарку.
Я лег пораньше спать, но заснуть не мог.
После полуночи я вылез из-под одеяла и включил верхний свет. После этого подошел к столу.
Я должен был доказать себе, что по-прежнему могу рисовать. Что я не сошел пока еще с ума или типа того.
Я поставил перед собой зеркало. Потом положил новый лист бумаги и взял одну из своих новых кисточек.
Я макнул кисточку в свежую краску и принялся рисовать себя. Мои глаза двигались от зеркала к рисунку. Начать я решил с глаз. После этого набросал мой курносый нос и пухлые губы.
Пока все шло нормально.
Я принялся за волосы. Рисовать мои волосы непросто — они короткие и торчат во все стороны.
Но кисточка легко скользила по бумаге. Моя рука работала уверенно и быстро.
Ура! Все наладилось!
Но я радовался слишком рано.
Я снова макнул кисточку в краску и направил ее к нижнему краю бумаги, чтобы нарисовать подбородок. Я уже провел его контур, но тут моя рука дернулась в сторону.
И я с ужасом понял, что она стала рисовать сама по себе. Там, где должна была находиться моя шея.
— НЕТ! — закричал я. Я потянул руку изо всех сил другой рукой. Но она по-прежнему крепко держала кисть и двигалась сама собой с невероятной силой.
Я мог лишь стоять и наблюдать, как кисточка движется по бумаге. Рука опять вышла из-под контроля. Работала сама собой!
Из моей глотки вырвался крик:
— НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ!
Дверь спальни распахнулась. На пороге показались папа с мамой — в пижамах, с взъерошенными волосами, сонные.
— Дилан, что случилось? — воскликнули они в один голос.
Папа схватил со стола рисунок. Родители с ужасом уставились на него.
На моей шее была нарисована петля. Мой язык высунулся изо рта, а глаза вылезли из орбит.
— Зачем ты рисуешь такую гадость? — строго спросил папа. — И вообще, что это тебе вздумалось рисовать среди ночи?
— Я… я не знаю, — ответил я.
— Зачем ты это нарисовал? — спросила мама. — Дилан, может, тебя что-то тревожит? Может, ты хочешь нам о чем-то рассказать?
— Я… я не знаю, — повторил я.
* * *
Весь остаток недели я не подходил к своему столу. Краски и кисти убрал в шкаф.
О том, что произошло, мне жутко было даже думать. Мне хотелось закричать от ужаса всякий раз, когда я вспоминал, как моя рука двигалась сама собой.