Богданов как будто ничего не замечал. Его полной сосредоточенности не могли помешать даже немецкие бомбардировщики. Иногда он снимал варежку и проводил пальцами по бровям или почесывал висок. Лицо его быстро менялось, глаза щурились либо становились удивленными.
Полковник видел, что его части все время штурмовали немецкие позиции в лоб, так как на фланге немцев находилось незамерзающее болото. Бот оно простиралось перед ним на западе, поросшее тощими березками и низким кустарником. Но Богданов не чувствовал уже уверенности в том, что его разведка достаточно хорошо обследовала местность. И не правильнее ли было — казалось ему теперь — часть потраченных усилий употребить на то, чтобы форсировать болото и таким образом добиться маневра.
Богданов со всех сторон — от командиров и бойцов — слышал жалобы на недостаточность средств для сокрушения врагов. Но не значит ли это, что его наличные, средства неправильно используются? Артиллерийская поддержка наступления организуется у него по всем правилам и, следовательно, должна быть основательной. Но теоретически разрушенные укрепления немцев и сегодня выглядят почти так же, как в первый день боя. Вот на краю далекой деревни можно различить длинное здание колхозной конюшни, превращенное в узел обороны. Рядом видны дома; в каждом из них установлены пулеметы. Еще правее смутно краснеет кирпичный сарай… «Как я не заметил этого раньше! Ах, чорт, как нехорошо» — мысленно говорил себе полковник.
— Как нехорошо, — вслух пробормотал Богданов и тут же подумал о том, что формы использования сил и средств на войне не исчерпываются прошлым опытом, как бы велик он ни был. То, что казалось хорошим и действенным в одном случае, может стать бесполезным шаблоном в иной обстановке, еще не понятой нами.
«Артиллерия и все мои огневые средства, — решил Богданов, — должны быть расставлены так, чтобы в условиях этого боя нанести подавляющий удар. Все легкие пушки могут следовать во время атаки вместе с пехотой. Они прямой наводкой должны уничтожать очаги сопротивления. Иногда они будут застревать. Значит, надо, чтобы о каждой пушке заботилось соответствующее пехотное отделение…».
Громко, как бы над самым ухом, ударили зенитки. В небе беззвучно возникли желтоватые шарики, и лишь потом донесся стеклянный звук разрывов. Бомбардировщики с ревом снижались, и на сизо-голубых плоскостях головной машины проступили опознавательные кресты. Она клюнула вниз носом, пикируя как будто прямо на овин. Послышался нарастающий визг падающей бомбы, и сильный разрыв грохнул поблизости. Снег в овине взлетел и закружился от порывистого движения воздуха. Тарелкина шатнуло, и, оправившись, он с раздражением посмотрел на комдива. Капитан не трусил, и в другой обстановке он оправдал бы поведение полковника, даже восхитился им. Но находиться здесь теперь, когда в этом не имелось, по мнению Тарелкина, никакой надобности, было неразумно. Он не додумал до конца, потому что упал, поваленный воздушной волной.
Вторая бомба угодила на соседний двор. Еще лежа на снегу, Егор Маслов увидел оскаленную морду Султана, осевшего на задние ноги. Большой глаз лошади сверкал такой обидой, что Егор вскрикнул от сочувствия. Он хотел было подбежать к коню, но Султан рванулся и понес. Санки ударились о столб, поддерживавший навес, и одна оглобля с треском переломилась. На крупе лошади блеснула мокрая полоса. Ездовой пробежал несколько шагов и остановился. Его Султан, не разбирая дороги, скакал вниз по огородам, и санки подпрыгивали на неровностях земли. Там, где пронесся конь, расплывались на снегу удивительно яркие красные пятна.
— Стой! — закричал Зуев. — Стой!
Егор взглянул на адъютанта и медленно пошел по багряному следу.
Бомбардировщики разделились на две группы. Несколько машин пикировали на деревню, другие кружили восточнее и клевали над тринадцатым полком. Судороги пробегали по земле, и в воздухе носилась солома, содранная с крыш. Торопливо и зло били зенитки.
— Куда ты? — крикнул Зуев Егору.
Но ездовой ничего не услышал в грохоте и вое, наполнивших воздух. Богданов поднялся на ноги первый.
— Цел, Тарелкин? — прокричал он.
Тучный капитан встал с трудом, держась за брусья кровли. Он ушиб при падении колено, однако был более сердит, чем испуган.
— Цел, — ответил Тарелкин не сразу, потирая ногу. — Не лучше ли вам уйти отсюда, товарищ полковник? — закричал он.
Богданов не ответил. Он снова стоял у своей амбразуры, поправляя рукой сдвинувшуюся солому. Вбежал Зуев и быстро вскарабкался по лестнице, чтобы узнать, не нужен ли он. Капитан глазами показал на спину Богданова, как бы говоря: «Полюбуйтесь на него». Зуев понимающе усмехнулся с таким видом, словно он ничего иного не ожидал от своего комдива и знает за ним не такие вещи.
— Смотрите! — закричал вдруг Богданов. — Ах, чорт! Смотрите!
Тарелкин и Зуев бросились к полковнику. Небо было усыпано дымками, но самолеты, хотя и потерявшие строй, взмывали и опускались в ревущем пространстве. Ничего нового, что объяснило бы взволнованные восклицания комдива, офицеры не увидели.
— Султан! — крикнул Богданов.
Наконец Тарелкин и Зуев заметили мчащуюся лошадь. Она вытянулась и, освободившись от санок, наметом шла по нетронутой белизне болота. Богданов наклонился к стереотрубе, торопливо протирая запотевшие стекла. Он повернул их на штативе и быстро за перекрестием снова нашел Султана. Черный конь мелькал среди тоненьких белых стволов. Он проваливался теперь по колена и все-таки скакал, выбрасывая ногами снег. Уйдя в рыхлый покров по брюхо, он остановился. Подняв красивую голову к небу, Султан, быть может, заржал. Вдруг он забил ногами, пытаясь выбраться из снежного плена. Ему удалось опереться передними копытами на что-то твердое, и он вынес вверх грудь. Так он простоял несколько мгновений, вскинув морду и застыв в последнем усилии. Потом упал на подогнувшиеся колени, и голова его легла набок. Больше Султан не шевелился.
— Какой конь! — воскликнул огорченный Зуев.
Богданов повернулся к адъютанту.
— По болоту скакал! По болоту!.. Столетова расстреляю! — крикнул он с яростью.
Только теперь Тарелкин и Зуев увидели, что Султан прошел больше сотни метров над трясиной. Он увяз и погиб там, не выбравшись на грунт. Но что не удалось Султану, могли, вероятно, сделать люди.
— И правда… — пробормотал Тарелкин, изумленно глядя на Богданова.
Перехватив этот взгляд, Зуев посмотрел на комдива с такой гордостью за него, какая в семье окружает старшего брата. Им восхищается самый младший, утоляя, таким образом, собственное честолюбие. «Полковник все может, — говорило лицо адъютанта, — недаром он мой комдив».
— Найти мне Беляеву! — приказал Богданов.
Он подумал, что разведчица должна была пробираться из немецкого тыла через березняк на болоте. И, раздосадованный тем, что не сообразил этого раньше, Богданов добавил:
— Немедленно!
Зуев ловко сполз по лестнице и выглянул во двор. Темно-серая туча быстро поднималась в конце деревни, клубясь и поворачиваясь. Горели подожженные избы. Адъютант невольно посмотрел вверх. Подбитый бомбардировщик отваливал от деревни, унося за собой длинный дымный хвост.
— Есть! — радостно взвыл Зуев.
В голове машины поблескивало белое пламя, и самолет был похож на комету. Адъютант остановился посреди двора и в восторге помахал рукой. «Хейнкели» один за другим беспорядочно уходили в высоту. Наперерез по восходящим кривым шла на предельных скоростях пятерка советских истребителей. Бой в воздухе как бы относило ветром в сторону и вверх. «Хейнкели» растворились в небе, и по их следу исчезали в облачном океане истребители. Вдруг из облаков вывалилась расстрелянная машина. Вначале она чертила странные углы, напоминая планирующий лист бумаги, потом перевернулась и, кружась по оси, быстро упала. Зуев выбежал на улицу. Из соседних дворов показывались солдаты и торопливо шли в одном направлении — к горящим домам.
— Ну, что ж… пойдемте, — сказал Богданов и начал спускаться по лестнице. За ним со многими предосторожностями сошел вниз Тарелкин.
— Начальника артиллерии пошлите ко мне. Сейчас же! — приказал полковник.
План операции сложился теперь в его голове с замечательной легкостью. Надлежало скрытно обойти частью пехоты немецкие укрепления и атаковать их во фланг. Направление фронтального удара надо было оставить прежним и таким образом обмануть противника. Затем па главных целях следовало сосредоточить всю огневую мощь дивизии. С этим были неразрывно связаны дальнейшие соображения о перегруппировке артиллерийских средств, о продолжительности огневой подготовки, о сосредоточении в первом эшелоне всех станковых пулеметов, используемых побатарейно, об организации стрелкового огня во время атаки, о централизованном управлении минометной группой и многие другие. Все это, естественно, подсказывалось новой идеей боя, казавшейся теперь весьма нехитрой. Но, видимо, труднее всего увидеть то, что лежит слишком близко. Богданов испытывал теперь особое творческое нетерпение — неожиданные тактические выводы стремительно возникали в его голове, обгоняя друг друга и требуя немедленного осуществления. Комдиву хотелось бежать, но шел он спокойным, ровным шагом. «Не суетиться, не суетиться», мысленно сказал себе Богданов, как твердил юношей, когда размышлял над характером истинного полководца. «Спокойно… спокойно…», повторял он, идя по улице. Но разве мог догадаться об этом Тарелкин, следуя сзади и глядя на широкие плечи своего двадцатидевятилетнего комдива?
Навстречу Богданову шел Егор Маслов с шапкой в руке. Завидев полковника, ездовой шагнул в сторону, остановился и шапкой вытер вспотевшее лицо. Потом нахлобучил ее на голову и вытянулся, как в строю.
— Где Султан? — громко спросил Богданов.
— Товарищ полковник… осколком его зашибло… — начал оправдываться ездовой.
— Дорогой конь! Умница! — весело сказал комдив, проходя мимо.
Вслед ему удивленно и печально смотрел Егор. Он предпочел бы самый суровый разнос этому бессердечному невниманию.
Глава восьмая. Перед боем
Артиллерийскую подготовку комдив перенес на 18.00. В это же время в сумерках батальон одиннадцатого полка должен был начать фланговый марш через болото. К вечеру надлежало проделать всю необходимую перегруппировку сил и средств. Надо было также принять меры против возможной диверсии на правом крыле, хотя комдив и рассчитывал упредить врагов. Он долго работал с начальником артиллерии и тщательно проинструктировал пехотных командиров. Дважды говорил он по телефону с командармом, и генерал-лейтенант приказал усилить части Богданова двумя дивизионами «катюш».
Полковник находился на своем КП, и перед притворенной дверью в его комнату толпилось много командиров. Лица их с запавшими глазами были измучены, злы, опалены стужей. Офицеры связи быстро пересекали комнату, на ходу крича своим ездовым. Те торопливо вскакивали. Шла подготовка к новому бою, и телефонные трубки были теплыми от многих человеческих ладоней.
Зуев стоял в углу со старшим лейтенантом Горбуновым. Левая рука молодого командира лежала на марлевой повязке, свернувшейся в жгут. Совсем недавно, после памятного ночного боя, Горбунов был представлен к новому званию. Вчера он заместил павшего в атаке комбата. Явившись на КП по вызову полковника, Горбунов ожидал своей очереди. И, воспользовавшись этим, Зуев рассказывал свежему человеку о гибели Султана. Лейтенант безучастно слушал, прислонясь спиной к печке. Рана у него болела, и здоровой рукой Горбунов осторожно гладил плечо.
— «Столетова расстреляю»! — с чувством цитировал Зуев. — «Там, где конь прошел, — говорит, — там и человек продерется». — Адъютант не скупился на подробности, подсказанные восхищением.
— Ловко получилось, — вежливо отозвался Горбунов, хотя плохо понял, о чем собственно была речь. Он решил уже ложиться в медсанбат и собирался доложить об этом полковнику.
— Да, здорово, — сказал Зуев.
— Где Богданов орден получил? — спросил старший лейтенант.
— За финскую войну. Командовал полком в чине майора. Сам призыва тридцатого года. Вот это да! — И Зуев торжествующе посмотрел на Горбунова, словно достоинства комдива распространялись также и на его адъютанта.
— Я сяду, — сказал Горбунов и грузно опустился на освободившийся табурет.
Закрыв глаза, он подумал о том, как вытянется сегодня в чистой постели и уснет на целые сутки. Зуев постоял над лейтенантом и, огорчившись, молча отошел. Никто не разделял его воодушевления, что казалось удивительным и печальным.
В избе была слышна далекая стрельба пулеметов. Одинокие мины рвались несколько ближе, но к этому здесь все привыкли. Дежурный офицер позвал Горбунова. Старший лейтенант на секунду задержался перед дверью, поправил шапку, потрогал пояс и пошел к полковнику. Зуев последовал за ним.
Шура Беляева сидела на полу, обхватив руками колени. Ей поручено было провести батальон в обход немецких позиций, и она испытывала наконец приятное успокоение. Набравшись смелости, Беляева сама едва не обратилась к полковнику, но Богданов ее предупредил. И хотя Шура так и не сказала ему ничего нового, комдив отдал желанный приказ о наступлении. «Повезло мне все-таки», думала девушка. На душе у нее было светло, как у выздоравливающего, ибо самое трудное осталось позади. Все, предстоявшее Шуре в бою, зависело уже от нее самой и поэтому казалось второстепенным.
Мимо Беляевой проходили озабоченные люди; в ком нате стоял запах талого снега и мокрой шерсти. Шура слышала резкие, требовательные голоса и загадочно улыбалась, ослабев от волнений, рисуя себе неожиданную встречу с товарищами в лесу, после того как путь к ним будет расчищен. Воображая, как все произойдет, как обмороженные люди войдут в теплые дома, как раненых повезут в медсанбат, девушка задремала.
— Поднимайсь! — услышала Шура над самым ухом.
Она открыла глаза, не понимая, почему так громко кричат. Теперь ей очень хотелось спать, и была тяжелой, будто захмелевшая, голова. Вдруг Шура вспомнила свою необыкновенную удачу и улыбнулась сквозь улетучивающийся сон. Она провела рукой по лицу и начала поправлять волосы, засовывая их под шапку Перед Шурой стояли Горбунов и Зуев.
— Беляева? — спросил старший лейтенант.
— Ага…
— Пойдемте со мной, — сказал Горбунов, внимательно разглядывая крупную темнолицую девушку.
Она еще силилась разомкнуть слипающиеся глаза, морщила лоб и поднимала брови, отчего лицо ее становилось удивленным.
— Понятно, — благодарно сказала Беляева, словно ей оказывали услугу. Она завязала под шинелью платок, подарок Степана, и торопливо застегивала крючки. Искоса Шура поглядывала на высокого молодого командира с рукой на перевязи. Ему вручена была судьба многих людей, спасение и жизнь ее товарищей.
— Дорогу хорошо знаете? — спросил Горбунов.
— Вчера только ходила…
— Ну, готовы? — сказал Горбунов и, не дождавшись ответа, пошел к выходу.
— Стой, стой! — закричал Зуев. — Ни пуха ни пера!
Горбунов остановился и молча протянул адъютанту руку.
— Ты ж хотел в медсанбат ложиться? — сказал Зуев. Он чувствовал неясную неловкость оттого, что оставался здесь.
— Сразу не успел доложить, потом неудобно было… Да ладно… — нехотя проговорил Горбунов.
Во дворе Шура столкнулась со Степаном, возвращавшимся домой. Мальчик был в стареньком, слишком просторном тулупе и в солдатской шапке, сидевшей на оттопыренных ушах.
— Уходишь? — подозрительно спросил Степан.
— Ой, какой весь розовый! — весело сказала Шура.
— Зачем уходишь?
— Я недалеко. Я по одному делу… Приду скоро! — горячо зашептала Шура.
— Врешь ты все.
— Честное слово, приду. А ты не бойся, ничего больше не бойся.
Степан потупился, словно ему неловко было слушать неправду.
— Аx, трусишка! Говорю, не бойся, — сказала Шура и, повернув к себе голову мальчика, поцеловала холодную гладкую щеку.