Пленник с трудом поднялся. Он покачивался, ноги
и спина были красными и распухшими.
Ходить можешь?
Баторец кивнул.
Передавай привет своим подружкам. — Вырвиглаз подтолкнул его в спину. — Батор там.
Пленник, покачиваясь, побрёл в лес. По спине его ещё ползали муравьи.
Ну что? — спросил я Вырвиглаза. — Полегчало?
Ага. Очень. Жрать только охота. У вас ничего нет?
Я не ответил, а Упырь сказал:
У меня есть. Пельмени. Дома...
Пельмени — это хорошо. Я их жарю с салом. Давайте скорее.
И довольный Вырвиглаз пошагал скорее.
Через полкилометра тропинка свернула вправо и приблизилась к дороге. Вырвиглаз пребывал в прекрасном настроении, даже достал сигареты и принялся жизнерадостно курить и предлагать приобщиться к этому пороку Упырю.
Зря отказываешься, — разглагольствовал он, — в курении нет никакого вреда, даже сплошная польза. Мой дядя страдал шпорой и головными болями одновременно, а как начал курить, так и всё прошло. Как рукой сняло. К тому же это ускоряет дренаж.
При этом Вырвиглаз довольно часто кашлял и плевался жёлтой слюной, что в пользу курения не свидетельствовало. И продолжал врать.
Между прочим, табак — это растение из семейства паслёновых, что картошка, что помидоры, что табак. Поэтому есть салат из помидоров — это всё равно что курить. Ты ешь помидоры?
Да, — отвечал Упырь.
А картошку ешь?
Натиск Вырвиглаза был так сокрушителен, что я даже подумал, что Упырь закурит. Но он удержался.
Зря, — прохрипел Вырвиглаз. — Зря. Многое теряешь. Девчонкам нравится, когда пацаны курят, поверь мне. Вот ты сказал, что тебе эта девчонка нравится, Катька...
Вырвиглаз покровительственно похлопал меня по плечу, я начал в очередной раз злиться.
Так вот, чтобы произвести впечатление на эту дуру, ты должен так круто курить...
Тут мне повезло в очередной раз. Нет, Вырвиглаз не споткнулся и не сломал берцовую кость, не подавился сигаретой, нет, просто Упырь остановился.
Решил подымить? — обрадовался Вырвиглаз.
Я уже давно заметил — стоит кому-то пристраститься к курению, как он начинает всех вокруг тоже пристращать. Одному травиться всегда скучно.
Решил подымить? — спросил Вырвиглаз с надеждой.
Нет, я слышу просто... — Упырь оглянулся в сторону дороги. — Что это там...
Лесовоз, наверное, — отмахнулся Вырвиглаз. — Слушай, а у тебя точно есть пельмени?
Это собаки...
Я прислушался.
Кусты со стороны дороги трещали, кто-то орал и свистел, и лай слышался. Лай мне меньше всего понравился. По слухам, опять же непроверенным, баторцы разводили на продажу служебных и бойцовых собак. Питбультерьеров. Это вполне могли они лаять.
Баторцы! — прошептал Вырвиглаз. — Идут! Всё!
Что теперь делать? — растерянно спросил Упырь.
Его рожица дёргалась, судя по частоте этих дёрганий, он вот-вот тоже должен был пустить слезу.
Бежать, — сказал я.
И побежал.
Глава 10
Вечер
Сидели на чердаке. Мне как-то неприятно на душе было, угрюмо. Дождь бы пошёл, что ли, в дождь легче. Но осадков не предвиделось, погода хорошая. Я смотрел на закат, слушал Вырвиглаза. Он как раз вдвигал очередное враньё.
Это очень популярно на западе, — рассказывал Вырвиглаз. — Пары, у которых нет детей, они усыновляют мертвецов. Всё законно. Помирает в Сьерра-Леоне какой-нибудь пацан, все документы оформляют, хоронят, всё по правилам. А потом ночью выкапывают и на специальном самолёте в Штаты. Главное — в течение двадцати часов успеть доставить в лабораторию. А там труп специальным оживлятором обрабатывают, закачивают в вены мастырку особую, потом током бьют, память новую вставляют, ну и готов. Андроид. Тут куча преимуществ. Во-первых, мертвецы покладистые, во-вторых, спокойные, в-третьих, мало жрут. Правда, и недостаток есть — они все редкие мутанты. Уроды настоящие. Вот как этот твой Денис. Могу поспорить, он где-нибудь в Сербии сдох, его откачали — и к нам...
Он на своего отца похож, — остановил я Вырвиглаза.
Всё равно зомби. Мертвяк. Трупер. Знаешь, как в песне — «Супер-трупер, ты-ны-ны-ны-ны-на...»
Что-то много вокруг меня мертвечины в последнее время. К Сеньке я уже привык, наверное, и к остальному тоже привыкну. Трупный дух витает надо мной, дует в чёрную трубу. Тьфу, гадость какая.
Может, не стоило его бросать одного, всё-таки он здесь новенький... А, ладно, дойдёт. Там дорога рядом. Да и баторцы, они не звери, поколотят слегка, пару зубов выбьют, ну и всё.
А я думаю, что за пацан? А оказывается, это Чеков. Тот самый. Ты молодец, Леденец, вовремя прилип. Этот Денис может быть полезен.
В смысле?
В смысле — бабла у него, наверное, много.
Вырвиглаз мечтательно сощурился.
А я, дурак, про пельмени ему... — и без всякого перехода: — Ему твоя Катька нравится, между прочим. Ты бы обеспокоился.
Он урод, чего мне обеспокаиваться.
Вырвиглаз хихикнул.
Родионова — дура, — сказал он. — Книжки читает, наукой занимается, стишата, наверное, пишет. Знаешь, такие девки обожают просто всяких страдальцев и недоносков, их это будоражит. Типа красавица любит калеку, у которого доброе сердце и богатый внутренний мир. Как в «Соборе Парижской Богоматери».
Ты что, читал «Собор Парижской Богоматери»? — спросил я.
Кино видал, — вывернулся Вырвиглаз. — И мультик. А у тебя внутренний мир богатый?
Нормальный.
Нормальный... — передразнил Вырвиглаз. — С нормальными никто не хочет дружить, сегодня рулит ненормальность. Ты хоть телик-то смотришь?
Иногда.
Иногда... — снова передразнил Вырвиглаз. — Смотри чаще, поумнеешь немного. Внутренний мир должен быть или богатый, или вообще должен отсутствовать. Вот у её братана Пятака внутренний мир богатый, он на гитарке умеет. И папка у неё тоже мужик непростой. Ты понимаешь, к чему я клоню?
Я не понимал.
Она ведь как рассуждает? Все мужики должны быть примерно как Пятак и её папашка. А ты не как, ты нормальный. Вот если бы ты мог стоять на голове и при этом играть задницей на банджо — ты был бы личностью. А так...
А Ден что, умеет?
Он похож на вампира. Это раз. А девки от вампиров просто тащатся, западают на них, как мухи на силос. К тому же он богатенький. Я думаю, что в нашей Шмырдяевке он самый завидный жених.
Катька на него не запала, — поправил я.
Ну да, это он на Катьку запал. Ты у него дома был?
Нет.
Он живёт в директорском особняке, за мостом. В том самом. Папаша его на «икс шестом» рассекает. И каждую пятницу — в Кострому.
Зачем?
В ресторан. Хорошую кухню уважает. Чухломские караси по-имперски. Пробовал?
Нет.
И никогда не попробуешь, — довольно сказал Вырвиглаз. — Сдохнешь в канаве, а карасей не попробуешь, будешь всю жизнь жрать макароны. А Чеков их каждую пятницу...
Заткнулся бы ты, а?
Когда Вырвиглаз начинает рассуждать про то, что одни жрут макароны, а другие — карасей по-имперски и как всё надо сделать по-правильному, мне становится тяжело. Не, я не против, чтобы было так: мы — хорошие и правильные, карасей по-имперски нам, а они — поганые-распоганые, им в пятачину и правым боковым, даже макарон не достойны. Это всё так и надо. Но, порассуждав о макаронах, Вырвиглаз всегда перескакивает на мироустройство. Как бы он всё правильно забабахал, был бы строгим, но справедливым, это уж как водится. Я всё это уже много раз слышал и сам про такое часто думал, так что как дело доходит до макарон, я говорю:
Заткнись, а?
Это сбивает Вырвиглаза, и он затыкается. Сейчас тоже заткнулся. Но ненадолго.
Его папашу в Москву переведут... — задумчиво сказал Вырвиглаз. — Через пару лет. Не исключено, что возглавлять какое ведомство. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент...
И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?
Это неважно. Важно то, что он запал на Родио- ниху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя уже есть планы по этому поводу?
Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты ко мне припёрся, а? Шагай домой.
Сам прикладывайся, жаба.
Хлопнула калитка. Не сильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я вообще через калитку стараюсь не ходить — у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.
Это была мать. Мне её совсем не хотелось видеть, но она зашла.
Она меня редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка люка откинулась.
Я догадывался, для чего она пришла.
Илья, — обратилась она к Вырвиглазу, — иди домой.
Вот так, не теряя зря времени.
А мы тут как раз про культуру говорили, — улыбнулся Вырвиглаз. — Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»...
Илья! — Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.
Всем плевать на культуру. — Вырвиглаз вывалился из кресла. — А вы сами говорили...
Мать топнула ногой.
Завтра зайду в пять. — И Вырвиглаз скатился по лестнице.
Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.
Что вы там устроили? — спросила она.
-Где?
Где... Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?
Это не мы, — спокойно ответил я. — Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?
Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.
Мать пребывала не в духе, по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.
Совсем нет, не так всё было, не я. — Я зевнул. — Мы гуляли по лесу, искали можжевёловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться — так шансов меньше, что поймают... Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы — мстительные ребята.
Сам виноват.
Сам виноват, — добавил я. — Денис сам во всём виноват...
Чем же он виноват?
Как это чем? Он сам... Мы пошли купаться, а навстречу баторец...
Я тебя прошу! — занервничала мать. — Я тебя прошу этого мерзкого слова не употреблять!
А как же тогда? Как же?.. Ну ладно, не баторец. Воспитанник санаторно-лесной школы. Мы идём, а этот... воспитанник... навстречу. А Денис что-то озверел вдруг ни с того ни с сего, как прыгнет, схватил его — и на муравейник. Ну, а потом они ему отомстили. Догнали и тоже в муравейник.
Врёшь, — устало сказала мать. — Ты всё врёшь.
Она уселась на потолочную балку, вытерла лоб.
На платке остались синие разводы. Спешила с работы, значит.
Почему так? — спросил она. — Он же хороший парень, а у тебя друзья... Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?
А что?
А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.
Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его по другой причине назвали.
Мать меня не услышала, разумеется.
Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, — сказала она. — Ты помнишь Таратыгина?
Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили куда-то, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда тоже изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.
Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков...
Таратыгин, Вырвиглаз, — мать покачала головой, — это же шоу! Компания уродов каких-то... Ты совершенно не разбираешься в людях!
А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.
Я демонстративно и громко и очень широко зевнул ещё раз.
Что зеваешь? Стыдно?
Мне ничуть не было стыдно.
Стыдно... — констатировала мать. — Он же больной, а вы над ним как?
Все больные, — зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.
Ты понимаешь, чем это может кончиться? — напряжённым шёпотом спросила мать. — Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?
Я прибег к приёму Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.
А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, — сказал я. — Так грустно.
Что? — оторопела мать. — Что ты говоришь? Какой профессор?
Это он нажаловался? — усмехнулся я. — Ну, что мы вроде как его обидели?
Это мне Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.
Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!
Мать смотрела на меня поражённо. Как выхухоль на профессора Блэксворта. Когда он её замучивал.
Баторский беспредел, — продолжал я. — Совсем озверели, туберкулёзнички, житья от них нет. Куда смотрит муниципалитет?
И в манере скучающих магазинных бабок добавил:
Скоро всех нас тут перезаражают. Эти баторцы. Говорят, у них коровье бешенство!
Замолчи! — рявкнула мать. — Перестань кривляться! А если его отец позвонит?!
Куда? — назло тупо спросил я.
К нам!
Зачем?
Затем... Затем, чтобы...
Мать захлебнулась.
Я пожал плечами, равнодушно промолчал.
Завтра попросишь прощения. — Мать устало махнула рукой и отправилась вниз.
Ага. Попрошу прощения. Завтра. Два раза.
Я дождался, пока она уберётся в большой дом, и тоже спустился вниз. Достал тетрадку. Не то чтобы мне хотелось чего-то написать, нет, просто надо было тренироваться, а я давно не тренировался.
Аккуратно распрямил тетрадку на столе. Закрыл дверь, занавесил окна, приготовил самописец. Бумаги так и не купил, забыл совсем. Завтра куплю. Две пачки.
Вообще у меня по плану было описать сегодня мать, но я передумал её описывать. И решил про Таратыгина. Это вообще довольно интересная история. И странная. Я подышал на ручку, закрыл глаза, откинулся поудобнее на стуле и начал.
«Таратыгин был интересным. Шустрым таким и интересным, с ним не было скучно. С некоторыми ребятами, ну со мной например, скучно. Если пять таких, как я, соберутся вместе, они погибнут — кислород закиснет от тоски. А Таратыгин был другой. Он был как петарда. Искрил, подпрыгивал, готов был взорваться.
И всё время что-то придумывал. Он уже в садике устраивал экспедиции по поиску метеорита, мы искали его во дворе и даже яму вырыли, и одна девочка сломала в ней руку...»
Глава 11
И негра не убили, и щеночек спасся
Утро начиналось плохо.
Может, я сова и мне не следует подниматься так рано, следует отдыхать? Я отдыхаю, а утро в это самое время течёт само по себе...
Мечты.
Сегодняшнее утро началось с матери. Опять. С того же самого.
Ты должен извиниться, — сказала она.
Перед кем? — не понял я спросонья.
С утра вообще всё труднопонимаемо.
Ты должен извиниться перед Денисом.
Перед кем? — в этот раз я уже понял.
Перед Денисом.
Я поглядел на будильник. Скоро на работу. Надо позавтракать, а тут всякой ерундой отвлекают. Упырём травят, не успел ещё глаз открыть, а он уже тут.
Есть хочу, — сказал я. — Нас там не кормят, между прочим.
Ты что, не слышишь?
Голос у матери стал твёрдым, предназначенным для давления. Это зря она.
Не кормят, — повторил я.
Извинись! — крикнула мать.
Я стал собираться.
Ну я тебя прошу, — она перешла на просительский тон. — Ну что ты?
Что-то слишком уж резко перешла, надо было ей ещё немного поорать, тогда переход получился бы эффектнее.
Я тебя прошу! Извинись!
Осень. Осень — это моё любимое время года. Красные ягоды, жёлтые листья. Если бы ещё в школу не ходить, всё бы вообще прекрасно было. А сейчас лето.