ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ Комментарии
Пред кем ничтожны и стена, и меч;
Вот, кто земные отравил просторы".
Рукою подзывая великана
Близ пройденного мрамора возлечь.
Подплыв, но хвост к себе не подобрав,
Припал на берег всей громадой стана.
Спокойством черт приветливых и чистых,
Но остальной змеиным был состав.
Спина его, и брюхо, и бока -
В узоре пятен и узлов цветистых.
Ни турок, ни татарин не сплетает;
Хитрей Арахна не ткала платка.
Наполовину погрузясь в волну;
Как там, где алчный немец обитает,
Так лег и гад на камень оголенный,
Сжимающий песчаную страну.
Крутя торчком отравленный развил,
Как жало скорпиона заостренный.
Свернуть с дороги, поступь отклоняя
Туда, где гнусный зверь на камни всплыл".
Пространство десяти шагов прошли,
Песка и жгучих хлопьев избегая.
Толпу людей, которая сидела
Близ пропасти в сжигающей пыли.
Исследовать во всех его частях,
Ступай, взгляни, в чем разность их удела.
А я поговорю с поганым дивом,
Чтоб нам спуститься на его плечах".
Каймой седьмого круга, одинок,
К толпе, сидевшей в горе молчаливом.
Они все время то огонь летучий
Руками отстраняли, то песок.
Обороняясь лапой или ртом
От блох, слепней и мух, насевших кучей.
В которые огонь вонзает жала;
Но вид их мне казался незнаком.
Имевшая особый знак и цвет,
И очи им как будто услаждала.
Где в желтом поле был рисунок синий,
Подобный льву, вздыбившему хребет.
Мешочек был, подобно крови, ал
И с белою, как молоко, гусыней.
Свинью, чреватую и голубую,
Сказал мне: "Ты зачем сюда попал?
И знай, что Витальяно, мой земляк,
Придет и сядет от меня ошую.
Я падуанец; мне их голос грубый
Все уши протрубил: "Где наш вожак,
Он высунул язык и скорчил рот,
Как бык, когда облизывает губы.
Кто мне велел недолго оставаться,
Покинул истомившийся народ.
Дурному зверю на спину – и мне
Промолвил так: "Теперь пора мужаться!
Сядь спереди, я буду сзади, рядом,
Чтоб хвост его безвреден был вполне".
Пред лихорадкой, с синевой в ногтях,
Дрожит, чуть только тень завидит взглядом, -
Но как слуга пред смелым господином,
Стыдом язвимый, я откинул страх.
Хотел промолвить: «Обними меня», -
Но голоса я не был властелином.
И без того поняв мою тревогу,
Меня руками обхватил, храня,
Смотри, о новой ноше не забудь:
Ровней кружи и падай понемногу".
Вперед кормой, так он оттуда снялся
И, ощутив простор, направил грудь
Потом как угорь выпрямился он
И, загребая лапами, помчался.
Бросая вожжи, коими задетый
Небесный свод доныне опален,
От перьев обнажавший рамена,
И слыша зов отца: «О сын мой, где ты?» -
Пустая бездна воздуха чернеет
И только зверя высится спина.
Но это мне лишь потому вдогад,
Что ветер мне в лицо и снизу веет.
Грохочущий под нами, и пугливо
Склонил над бездной голову и взгляд;
Увидев свет огней и слыша крик,
И отшатнулся, ежась боязливо.
Спуск и круженье, видя муку злую
Со всех сторон все ближе каждый миг.
И птицу и вабило тщетно ждав, -
Так что сокольник скажет: «Эх, впустую!»
И, опоясав сто кругов сначала,
Вдали от всех садится, осерчав, -
Там, где крутая кверху шла скала,
И, чуть с него обуза наша спала,
ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ Комментарии
Сплошь каменное, цвета чугуна,
Как кручи, что вокруг отяготели.
Широкого и темного колодца,
О коем дальше расскажу сполна.
Кольцом меж бездной и скалой лежит,
И десять впадин в нем распознается.
Где замок, для осады укрепленный,
Снаружи стен рядами рвов обвит,
И как от самых крепостных ворот
Ведут мосты на берег отдаленный,
Шли гребни скал чрез рвы и перекаты,
Чтоб у колодца оборвать свой ход.
И сбросил нас обоих со спины;
И влево путь направил мой вожатый
Уже другая скорбь и казнь другая,
Какие в первом рву заключены.
Ближайший ряд к нам направлял стопы,
А дальний – с нами, но крупней шагая.
В год юбилея, не привел к затору,
Разгородили мост на две тропы,
Взгляд обращая к замковой стене,
А по другой идут навстречу, в гору.
Виднелся бес рогатый, взмахом плети
Жестоко бивший грешных по спине.
87 О, как проворно им удары эти
Вздымали пятки! Ни один не ждал,
Пока второй обрушится иль третий.
На одного; и я воскликнул: "Где-то
Его лицом я взгляд уже питал".
И добрый вождь, остановясь со мной,
Нагнать его мне не чинил запрета.
Склонил чело; но труд пропал впустую;
Я молвил: "Ты, с поникшей головой,
Венедико Каччанемико. Чем
Ты заслужил приправу столь крутую?"
Но мне твоя прямая речь велела
Припомнить мир старинный. Я был тем,
Послушалась маркиза, хоть и врут
Различное насчет срамного дела.
Их понабилась здесь такая кипа,
Что столько языков не наберут
Немудрено: мы с алчностью своей
До смертного не расстаемся хрипа".
Стегнул его хлыстом и огрызнулся:
«Ну, сводник! Здесь не бабы, поживей!»
Пройдя немного, мы пришли туда,
Где длинный гребень от скалы тянулся.
И с этим истязуемым народом,
Направо взяв, расстались навсегда.
Чтоб дать толпе бичуемой пройти, -
Мой вождь сказал: "Постой – и мимоходом
Которых ты еще не видел лица,
Пока им было с нами по пути".
Второго ряда, двигаясь на нас,
Стегаемая, как и та станица.
Сказал: "Взгляни вот на того, большого:
Ему и боль не увлажняет глаз.
То мудрый и отважный властелин,
Ясон, руна стяжатель золотого.
Где женщины, отринув все, что свято,
Предали смерти всех своих мужчин,
Младую Гипсипилу, в свой черед
Товарок обманувшую когда-то.
За это он так и бичуем злобно,
И также за Медею казнь несет.
Про первый ров и тех, кто стиснут в нем,
Нет нужды ведать более подробно".
Пересекает грань второго вала,
Чтоб дальше снова выгнуться мостом,
И рылом хрюкала толпа людей
И там себя ладонями хлестала.
От снизу подымавшегося чада,
Несносного для глаз и для ноздрей.
Дабы увидеть, что такое там,
Взойти на мост, где есть простор для взгляда.
Предстали толпы влипших в кал зловонный,
Как будто взятый из отхожих ям.
Дермом, что вряд ли кто бы отгадал,
Мирянин это или постриженный.
Меня из всех, кто вязнет в этой прели?"
И я в ответ: "Ведь я тебя встречал,
Я и смотрю, что тут невдалеке
Погряз Алессио Интерминелли".
"Сюда попал я из-за льстивой речи,
Которую носил на языке".
Промолвил мне, – и наклонись вперед,
И ты увидишь: тут вот, недалече
Косматая и гнусная паскуда
И то присядет, то опять вскокнет.
Сказала как-то на вопрос дружка:
«Ты мной довольна?» – «Нет, ты просто чудо!»