ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Комментарии
Мы шли путем, неведомым для нас,
Друг другу вслед, как братья минориты.
Я баснь Эзопа вспомнил поневоле,
Про мышь и про лягушку старый сказ.
Чем тот и этот случай, если им
Уделено вниманье в равной доле.
Одно другим сменилось размышленье,
И страх мой стал вдвойне неодолим.
Пришло от нас; столь тяжкий претерпев
Ущерб и срам, они затеют мщенье.
Они на нас жесточе ополчатся,
Чем пес на зайца разверзает зев".
От жути, и, остановясь, затих;
Потом сказал: "Они за нами мчатся;
Мне страшно Загребал; они предстали
Во мне так ясно, что я слышу их".
Сказал он, – отразил твой внешний лик
Быстрей, чем восприял твои печали.
Ему лицом и поступью подобный,
И я их свел к решенью в тот же миг.
Чтоб нам спуститься в следующий ров,
То нас они настигнуть не способны".
Как я увидел: быстры и крылаты,
Они уж близко и спешат на лов.
Как мать, на шум проснувшись вдруг и дом
Увидя буйным пламенем объятый,
Рубашки не накинув, помышляя
Не о себе, а лишь о нем одном, -
Скользнул спиной на каменистый скат,
Которым щель окаймлена шестая.
Вращать у дольной мельницы колеса,
Когда струя уже вблизи лопат,
Как сына, не как друга, на руках
Меня держа, стремился вдоль откоса.
Уже достигли выступа стремнины
Как раз над нами; но прошел и страх, -
Им промысел высокий отдает,
Но прочь ступить не властен ни единый.
Кружил неспешным шагом, без надежды,
В слезах, устало двигаясь вперед.
Глубокий куколь, низок и давящ;
Так шьют клунийским инокам одежды.
Внутри так грузен их убор свинцовый,
Что был соломой Федериков плащ.
Мы вновь свернули влево, как они,
В их плач печальный вслушаться готовы.
Брели так тихо, что с другим соседом
Ровнял нас каждый новый сдвиг ступни.
Делами или именем иной;
Взгляни, шагая, на идущих следом".
За нами крикнул: "Придержите ноги,
Вы, что спешите так под этой тьмой!
Вождь, обернувшись, молвил: "Здесь побудь;
Потом с ним в ногу двинься вдоль дороги".
Исполнена стремления живого;
Но им мешали груз и тесный путь.
Они смотрели долго, взгляд скосив;
Потом спросили так один другого:
А если оба мертвы, как же это
Они блуждают, столу совлачив?"
Унылых лицемеров, на вопрос,
Кто ты такой, не презирай ответа".
В великом городе на ясном Арно,
И это тело я и прежде нес.
Изобличает этот слезный град?
И чем вы так казнимы лучезарно?"
Навис на нас таким свинцовым сводом,
Что под напором гирь весы скрипят.
Я – Каталано, Лодеринго – он;
Мы были призваны твоим народом,
Чтоб мир хранить; как он хранился нами,
Вокруг Гардинго видно с тех времен".
Но смолк; мой глаз внезапно увидал
Распятого в пыли тремя колами.
Сквозь бороду бросая вздох стесненный.
Брат Каталан на это мне сказал:
Когда-то речи фарисеям вел,
Что может всех спасти один казненный.
Как видишь сам, и чувствует все время,
Насколько каждый, кто идет, тяжел.
И весь собор, оставивший в удел
Еврейскому народу злое семя".
Вергилий на того, кто так ничтожно,
В изгнанье вечном, распятый, коснел.
То не укажете ли нам пути
Отсюда вправо, чтобы бестревожно
И черных ангелов не понуждая
Нас из ложбины этой унести".
Она идет от круговой стены,
Все яростные рвы пересекая,
Подняться по обвалу; склон обрыва
И дно лощины сплошь завалены".
"Тот, кто крюком, – сказал он наконец, -
Хватает грешных, говорил нам лживо".
Слыхал того, как бес ко злу привержен, -
Промолвил брат. – Он всякой лжи отец".
Широкой поступью и хмуря лоб;
И я от тех, кто бременем удержан,
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Комментарии
И солнцу кудри греет Водолей,
А ночь все ближе к половине суток
Подобье своего седого брата,
Хоть каждый раз его перо хилей, -
Встает и видит – побелел весь луг,
И бьет себя пониже перехвата;
Не зная, бедный, что тут делать надо;
А выйдет вновь – и ободрится вдруг,
В короткий миг; берет свой посошок
И гонит вон пастись овечье стадо.
Когда казался смутен и несветел,
И так же сразу боль мою отвлек:
Он бросил мне все тот же ясный взгляд,
Что у подножья горного я встретил.
Подумал и, кладя конец заботам,
Раскрыв объятья, взял меня в обхват.
Как бы все время глядя пред собой,
Так он, подняв меня единым взметом
И говорил: "Теперь вот тот потрогай,
Таков ли он, чтоб твердо стать ногой".
Едва и мы, с утеса на утес,
Ползли наверх, он – легкий, я – с подмогой.
Был ниже прежнего, – как мой вожатый,
Не знаю, я бы вряд ли перенес.
К срединному жерлу дает наклон,
То стены, меж которых рвы зажаты,
Мы наконец взошли на верх обвала,
Где самый крайний камень прислонен.
Что дальше я не в силах был идти;
Едва взойдя, я тут же сел устало.
Сказал учитель. – Лежа под периной
Да сидя в мягком, славы не найти.
Такой же в мире оставляет след,
Как в ветре дым и пена над пучиной.
Запретных духу, если он не вянет,
Как эта плоть, которой он одет!
Уйти от них – не в этом твой удел;
И если слышишь, пусть душа воспрянет".
Что я дышу свободней, чем на деле,
И молвил так: «Идем, я бодр и смел!»
Обрывистый, крутой, в обломках скал,
Он был, чем тот, каким мы шли доселе.
Вдруг голос из расселины раздался,
Который даже не как речь звучал.
На горб моста, изогнутого там;
Но говоривший как бы удалялся.
Достигнуть дна мешала тьма густая;
И я: "Учитель, сделай так, чтоб нам
Я слушаю, но смысла не пойму,
И ничего не вижу, взор склоняя".
Свершить; когда желанье справедливо,
То надо молча следовать ему".
Где он с восьмым смыкается кольцом,
И тут весь ров открылся мне с обрыва.
Змей, и так много разных было видно,
Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.
Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей
Плодятся в ней, и якул, и ехидна, -
Хотя бы все владенья эфиопа
И берег Чермных вод прибавить к ней.
Нагой народ, мечась, ни уголка
Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа.
Хвостом и головой пронзали змеи,
Чтоб спереди связать концы клубка.
Метнулся змей и впился, как копье,
В то место, где сращенье плеч и шеи.
Он вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,
И тело, рухнув, утерял свое.
Прах вновь сомкнулся воедино сам
И в прежнее обличье возвратился.
Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,
Когда подходит к пятистам годам.
Но ладанные слезы и амом,
А нард и мирра – смертные покровы.
Он сам не знает – демонскою силой
Иль запруженьем, властным над умом,
Еще в себя от муки не придя,
И вздох, взирая, издает унылый, -
О божья мощь, сколь праведный ты мститель,
Когда вот так сражаешь, не щадя!
И тот: "Я из Тосканы в этот лог
Недавно сверзился. Я был любитель
Да мулом был и впрямь; я – Ванни Фуччи,
Зверь, из Писгойи, лучшей из берлог".
Спроси, за что он спихнут в этот ров;
Ведь он же был кровавый и кипучий".
Свое лицо и дух ко мне направил
И от дурного срама стал багров.
Что ты меня в такой беде застал,
Чем было в миг, когда я жизнь оставил.
Я так глубоко брошен в яму эту
За то, что утварь в ризнице украл.
Но чтобы ты свиданию со мной
Не радовался, если выйдешь к свету,
Сперва в Пистойе сила Черных сгинет,
Потом Фьоренца обновит свой строй.
Повитый мглою облачных пелен,
И на поля Пиценские низринет,
Но он туман размечет своевольно,
И каждый Белый будет сокрушен.