ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ Комментарии
И выпятив два кукиша, злодей
Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»
Одна из них ему гортань обвила,
Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,
Так туго затянув клубок узла,
Что всякая из них исчезла сила.
Такой, как ты, существовать не надо!
Ты свой же корень в скверне превзошла!
Строптивей богу дух не представал,
Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града.
И видел я, как следом осерчало
Скакал кентавр, крича: «Где, где бахвал?»
Сколькими круп его был оплетен
Дотуда, где наш облик брал начало.
Ему налегший на плечи, крылатый,
Которым каждый встречный опален.
Немало крови от него лилось,
Где Авентин вознес крутые скаты.
За то, что обобрал не без оглядки
Большое стадо, что вблизи паслось.
И палицей отстукал до ста раз,
Хоть тот был мертв на первом же десятке".
Три духа собрались внизу; едва ли
Заметил бы их кто-нибудь из нас,
«Вы кто?» Тогда наш разговор затих,
И мы пришедших молча озирали.
Спросил, и я по этому вопросу
Догадываться мог об остальных:
И я, чтоб вождь прислушался к нему,
От подбородка палец поднял к носу.
Читатель, ты поверишь неохотно:
Мне, видевшему, чудно самому.
Взметнулся шестиногий змей, внаскок
Облапил одного и стиснул плотно.
Передними он в плечи уцепился
И вгрызся духу в каждую из щек;
И между них ему просунул хвост,
Который кверху вдоль спины извился.
Не так его глушит, как зверь висячий
Чужое тело обмотал взахлест.
И смешиваться начал цвет их тел,
Окрашенных теперь уже иначе,
И бурый цвет распространялся в зное,
Еще не черен и уже не бел.
Кричали, глядя, остальные два. -
Смотри, уже ты ни один, ни двое".
И смесь двух лиц явилась перед нами,
Где прежние мерещились едва.
А бедра, ноги, и живот, и грудь
Невиданными сделались частями.
И жуткий образ медленной походкой,
Ничто и двое, продолжал свой путь.
Палящих дней, меняя тын, мелькнет
Через дорогу молнией короткой,
Мелькнул змееныш лютый, желто-черный,
Как шарик перца; и туда, где плод
Питается, ужалил одного;
Потом скользнул к его ногам, проворный.
И лишь зевнул, как бы от сна совея
Иль словно лихорадило его.
Тот – язвой, этот – ртом пускают дым,
И дым смыкает гада и злодея.
Злосчастливый Сабелл или Насидий,
И да внимает замыслам моим.
И этого – змеей, а ту – ручьем
Измыслил обратить, – я не в обиде:
Друг в друга он не претворял телесно,
Заставив их меняться веществом.
Змееныш хвост, как вилку, расколол,
А раненый стопы содвинул тесно.
И, самый след сращенья уничтожа,
Они сомкнулись в нераздельный ствол.
На гибнущее там, и здесь мягка,
А там корява становилась кожа.
Под мышки, между тем как удлинялись
Коротенькие лапки у зверька.
В тот член, который человек таит,
А у бедняги два образовались.
И новым цветом начал облекаться,
Тут – облысев, там – волосом покрыт, -
Но луч бесчестных глаз был так же прям,
И в нем их морды начали меняться.
И то, что лишнего туда наплыло,
Пошло от щек на вещество ушам.
Комком, откуда ноздри отросли
И вздулись губы, сколько надо было.
А уши, убывая еле зримо,
Как рожки у улитки, внутрь ушли.
И бойкий, треснул надвое, а тот,
Двойной, стянулся, – и не стало дыма.
И с шипом удаляется в лощину,
А тот вдогонку, говоря, плюет.
Сказал другому: "Пусть теперь ничком,
Как я, Буозо оползет долину".
Седьмая свалка; и притом так странно,
Что я, быть может, прегрешил пером.
Мои глаза и самый дух блуждал,
Те не могли укрыться столь нежданно,
Из всех троих он был один нетронут
С тех пор, как подошел к подножью скал;
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ Комментарии
Ты над землей и морем бьешь крылом,
И самый Ад твоей наполнен славой!
Нашел сограждан, что могу стыдиться,
Да и тебе немного чести в том.
Ты ощутишь в один из близких дней,
К чему и Прато, как и все, стремится;
Раз быть должно, так пусть бы миновало!
С теченьем лет мне будет тяжелей.
Вели нас вниз, поднялся спутник мой,
И я, влекомый им, взошел устало;
Меж трещин и камней хребта крутого,
Нога не шла, не подсобясь рукой.
Когда припомню то, что я видал;
И взнуздываю ум сильней былого,
И то, что мне дала звезда благая
Иль кто-то лучший, сам я не попрал.
Когда сокроет ненадолго взгляд
Тот, кем страна озарена земная,
Долину видит полной светляками
Там, где он жнет, где режет виноград,
Восьмая глубь, как только с двух сторон
Расщелина открылась перед нами.
На колеснице Илия вздымался,
А тот, кто был медведями отмщен,
И только пламень различал едва,
Который вверх, как облачко, взвивался, -
И в каждом замкнут грешник утаенный,
Хоть взор не замечает воровства.
И, не держись я за одну из плит,
Я бы упал, никем не понужденный;
Сказал мне так: "Здесь каждый дух затерян
Внутри огня, которым он горит".
Ответил я. – Уж я и сам постиг,
И даже так спросить я был намерен:
Двойной вверху, как бы с костра подъятый,
Где с братом был положен Полиник?"
Улисс и Диомед, и так вдвоем,
Как шли на гнев, идут путем расплаты;
И ввод коня, разверзший стены града,
Откуда римлян вышел славный дом,
Зовет Ахилла, мертвая, стеня,
И за Палладий в нем дана награда".
Учитель, – я сказал, – тебя молю я,
Сто раз тебя молю, утешь меня,
Рогатый пламень к нам не подойдет:
Смотри, как я склонен к нему, тоскуя".
Всегда к свершенью сердце расположит;
Но твой язык на время пусть замрет.
И сам я понял; а на твой вопрос
Они, как греки, промолчат, быть может".
И место "и мгновенье подобало,
Учитель мой, я слышал, произнес:
Когда почтил вас я в мой краткий час,
Когда почтил вас много или мало,
Постойте; вы поведать мне повинны,
Где, заблудясь, погиб один из вас".
Качнул свой больший рог; так иногда
Томится на ветру костер пустынный,
Как если б это был язык вещавший,
Он издал голос и сказал: "Когда
Меня вблизи Гаэты, где потом
Пристал Эней, так этот край назвавший, -
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
Изведать мира дальний кругозор
И все, чем дурны люди и достойны.
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
Испанию, край сардов, рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи,
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта.
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены".
Мои слова и ринули вперед,
Что я и сам бы не сдержал их воли.
На крыльях весел судно устремило,
Все время влево уклоняя ход.
Другого остья, и морская грудь
Склонившееся наше заслонила.
И столько ж раз погаснуть свет заемный,
С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,
Открылась нам; от века своего
Я не видал еще такой огромной.
От новых стран поднялся вихрь, с налета
Ударил в судно, повернул его
Корма взметнулась на четвертый раз,
Нос канул книзу, как назначил Кто-то,