ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Комментарии
Он вытер свой окровавленный рот
О волосы, в которых грыз так страшно,
Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;
Не только речь, и мысль о них гнетет.
Хулой врагу, которого гложу,
Я рад вещать и плакать в то же время.
Печальных стран, откуда нет возврата,
Но ты тосканец, как на слух сужу.
Архиепископом Руджери – он;
Недаром здесь мы ближе, чем два брата.
Ему доверясь, заточен как пленник,
Потом убит, – известно испокон;
Про то, как смерть моя была страшна.
Внемли и знай, что сделал мой изменник.
Голодной Башней называться стала,
И многим в ней неволя суждена -
Когда зловещий сон меня потряс,
Грядущего разверзши покрывало.
Гнал волка и волчат от их стоянки
К холму, что Лукку заслонил от нас;
А головными впереди неслись
Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.
Охотникам досталась их потреба,
И в ребра зубы острые впились.
Я услыхал, как, мучимые сном,
Мои четыре сына просят хлеба.
Что этим стоном сердцу возвещалось, -
Ты плакал ли когда-нибудь о чем?
Когда тюремщик пищу подает,
И мысль у всех недавним сном терзалась.
Ужасной башни; я глядел, застылый,
На сыновей; я чувствовал, что вот -
Стонали дети; Ансельмуччо мой
Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»
Провел весь день и ночь, пока денница
Не вышла с новым солнцем в мир земной.
Проникла в скорбный склеп и я открыл,
Каков я сам, взглянув на эти лица, -
Им думалось, что это голод нудит
Меня кусать; и каждый, встав, просил:
Ты дал нам эти жалкие тела, -
Возьми их сам; так справедливость судит".
В безмолвье день, за ним другой промчался.
Зачем, земля, ты нас не пожрала!
И бросился к моим ногам, стеня:
«Отец, да помоги же!» – и скончался.
Смотрел, как трое пали Друг за другом
От пятого и до шестого дня.
Два дня звал мертвых с воплями тоски;
Но злей, чем горе, голод был недугом".
Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая
Как у собаки крепкие клыки.
Где раздается si! Коль медлит суд
Твоих соседей, – пусть, тебя карая,
И устье Арно заградят заставой,
Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!
Граф Уголлино, замки уступив, -
За что детей вести на крест неправый!
И Угуччоне с молодым Бригатой,
И те, кого я назвал, в песнь вложив.
Туда, где, лежа навзничь, грешный род
Терзается, жестоким льдом зажатый.
И боль, прорвать не в силах покрывала,
К сугубой муке снова внутрь идет;
В подбровной накопляясь глубине,
Твердеют, как хрустальные забрала.
Что все мое лицо, и лоб, и веки
От холода бесчувственны вполне,
"Учитель, – я спросил, – чем он рожден?
Ведь всякий пар угашен здесь навеки".
В то место, где, узрев ответ воочью,
Постигнешь сам, чем воздух возмущен".
Вскричал: "О души, злые до того,
Что вас послали прямо к средоточью,
Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,
Пока мороз не затянул его".
Но назовись; и если я солгал,
Пусть окажусь под ледяной корою!"
Тот, что плоды растил на злое дело
И здесь на финик смокву променял".
И он в ответ: "Мне ведать не дано,
Как здравствует мое земное тело.
Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос, уже летят на дно.
Снять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила,
Ей в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас.
Еще, быть может, к мертвым не причли
И ту, что там за мной о г стужи жмется.
Он звался Бранка д'Орья; наша братья
С ним свыклась, годы вместе провели".
Сказал я. – Бранка д'Орья жив, здоров,
Он ест, и пьет, и спит, и носит платья".
Еще Микеле Цанке не направил,
С землею разлучась, своих шагов,
Взамен себя, с сородичем одним,
С которым вместе он себя прославил.
Открой мне их!" И я рукой не двинул,
И было доблестью быть подлым с ним.
Последний стыд и все осквернено,
Зачем ваш род еще с земли не сгинул?
Я встретил одного из вас, который
Душой в Коците погружен давно,
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Комментарии
Навстречу нам, – сказал учитель. – Вот,
Смотри, уже он виден в этой черни".
Или в тумане меркнет ясность взгляда,
Так мельница вдали крылами бьет,
Я хоронился за вождем, как мог,
Чтобы от ветра мне была пощада.
Где тени в недрах ледяного слоя
Сквозят глубоко, как в стекле сучок.
Кто вверх, кто книзу головой застыв;
А кто – дугой, лицо ступнями кроя.
И пожелав, чтобы мой взгляд окинул
Того, кто был когда-то так красив,
Сказав: "Вот Дит, вот мы пришли туда,
Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул".
Не спрашивай, читатель; речь – убоже;
Писать о том не стоит и труда.
А рассудить ты можешь и один:
Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.
Грудь изо льда вздымал наполовину;
И мне по росту ближе исполин,
По этой части ты бы сам расчел,
Каков он весь, ушедший телом в льдину.
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!
Когда увидел три лица на нем;
Одно – над грудью; цвет его был красен;
Два смежных с этим в стороны грозило,
Смыкаясь на затылке под хохлом.
Окраска же у левого была,
Как у пришедших с водопадов Нила.
Как должно птице, столь великой в мире;
Таких ветрил и мачта не несла.
Он ими веял, движа рамена,
И гнал три ветра вдоль по темной шири,
Шесть глаз точило слезы, и стекала
Из трех пастей кровавая слюна.
По грешнику; так, с каждой стороны
По одному, в них трое изнывало.
Как ногти были, все одну и ту же
Сдирающие кожу со спины.
Промолвил вождь, – Иуда Искарьот;
Внутрь головой и пятками наруже.
Вот Брут, свисающий из черной пасти;
Он корчится – и губ не разомкнет!
Но наступает ночь; пора и в путь;
Ты видел все, что было в нашей власти".
И выбрав миг и место, мой вожатый,
Как только крылья обнажили грудь,
И стал спускаться вниз, с клока на клок,
Меж корок льда и грудью волосатой.
Загнув к бедру, дает уклон пологий,
Вождь, тяжело дыша, с усильем лег
И стал по шерсти подыматься ввысь,
Я думал – вспять, по той же вновь дороге.
И он дышал, как человек усталый. -
Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись".
Помог мне сесть на край, потом ко мне
Уверенно перешагнул на скалы.
Что он такой, как я его покинул,
А он торчал ногами к вышине.
Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,
Не угадал, какой рубеж я минул.
Немалый путь, и нелегка дорога,
А солнце входит во второй свой час".
То был, верней, естественный подвал,
С неровным дном, и свет мерцал убого.
Пока мы здесь, на глубине безвестной,
Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:
Торчит стремглав? И как уже пройден
От ночи к утру солнцем путь небесный?"
За средоточьем, там, где я вцепился
В руно червя, которым мир пронзен?
Но я в той точке сделал поворот,
Где гнет всех грузов отовсюду слился;
Обратный своду, что взнесен навеки
Над сушей и под сенью чьих высот
Тебя держащий каменный настил
Есть малый круг, обратный лик Джудекки.
А этот вот, чья лестница мохната,
Все так же воткнут, как и прежде был.
Земля, что раньше наверху цвела,
Застлалась морем, ужасом объята,
И здесь, быть может, вверх горой скакнула,
И он остался в пустоте дупла".
Насколько стены склепа вдаль ведут;
Оно приметно только из-за гула
Пробившись через камень, им точимый;
Он вьется сверху, и наклон не крут.
Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,
И двигались все вверх, неутомимы,
Пока моих очей не озарила
Краса небес в зияющий просвет;