ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ Комментарии
Как мы вступили в одичалый лес,
Где ни тропы не находило око.
Там вьется в узел каждый сук ползущий,
Там нет плодов, и яд в шипах древес.
От Чечины и до Корнето нет,
Приют зверью пустынному дающей.
Тех, что троян, закинутых кочевьем,
Прогнали со Строфад предвестьем бед.
Когтистые, с пернатым животом,
Они тоскливо кличут по деревьям.
Так начал мой учитель, наставляя, -
Знай, что сейчас мы в поясе втором,
Здесь ты увидишь то, – добавил он, -
Чему бы не поверил, мне внимая".
Но никого окрест не появлялось;
И я остановился, изумлен.
Что мне казалось, будто это крик
Толпы какой-то, что в кустах скрывалась.
"Тебе любую ветвь сломать довольно,
Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг".
К терновнику и отломил сучок;
И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»
И снова крикнул: "Прекрати мученья!
Ужели дух твой до того жесток?
И к душам гадов было бы грешно
Выказывать так мало сожаленья".
От тока ветра и его накала
В другом конце трещит и слез полно,
Слова и кровь; я в ужасе затих,
И наземь ветвь из рук моих упала.
Ответил вождь мой жалобному звуку, -
Он встретит то, о чем вещал мой стих,
Но чтоб он мог чудесное познать,
Тебя со скорбью я обрек на муку.
Тебе добром, он о тебе вспомянет
В земном краю, куда взойдет опять".
Что не могу внимать ему, молча;
И пусть не в тягость вам рассказ мой станет.
От сердца Федерика и вращал их
К затвору и к отвору, не звуча,
Неся мой долг, который мне был свят,
Я не щадил ни сна, ни сил усталых.
Не отводящая очей тлетворных,
Чума народов и дворцовый яд,
Что Август, их пыланьем воспылав,
Низверг мой блеск в пучину бедствий черных
Замыслил смертью помешать злословью,
И правый стал перед собой неправ.
Я жил и умер, свой обет храня,
И господину я служил любовью!
Пусть честь мою излечит от извета,
Которым зависть ранила меня!"
Заговори с ним, – время не ушло, -
Когда ты ждешь на что-нибудь ответа".
Быть мне полезным, – молвил я, смущенный. -
Я не решусь; мне слишком тяжело".
Готов свершить тобой просимый труд.
А ты, о дух, в темницу заточенный,
Узлы ветвей; поведай, если можно,
Выходят ли когда из этих пут".
И в этом вздохе слову был исход:
"Ответ вам будет дан немногосложно.
Самоуправно оболочку тела,
Минос ее в седьмую бездну шлет.
Упав в лесу, как малое зерно,
Она растет, где ей судьба велела.
И гарпии, кормясь его листами,
Боль создают и боли той окно.
Но их мы не наденем в Судный день:
Не наше то, что сбросили мы сами.
И плоть повиснет на кусте колючем,
Где спит ее безжалостная тень".
Еще и дальше говорить готов,
Но услыхали шум в лесу дремучем,
Что мчится вепрь и вслед за ним борзые,
И слышит хруст растоптанных кустов.
Истерзанные двое, меж ветвей,
Ломая грудью заросли тугие.
Другой, который не отстать старался,
Кричал: "Сегодня, Лано, ты быстрей,
Он, задыхаясь, посмотрел вокруг,
Свалился в куст и в груду с ним смешался.
Голодных и бегущих без оглядки,
Как гончие, когда их спустят вдруг.
Они впились зубами на лету
И растащили бедные остатки.
А тот, в крови, оплакивал, стеная,
Своих поломов горькую тщету:
Была затея защищаться мной!
Я ль виноват, что жизнь твоя дурная?"
Промолвил: "Кем ты был, сквозь эти раны
Струящий с кровью скорбный голос свой?"
Пришедшие сквозь вековую тьму,
Чтоб видеть в прахе мой покров раздранный,
Мой город – тот, где ради Иоанна
Забыт былой заступник; потому
И если бы поднесь у Арнских вод
Его частица не была сохранна,
На Аттиловом грозном пепелище -
Напрасно утруждали бы народ.
ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Комментарии
Я подобрал опавшие листы
И обессиленному возвратил их.
Где третий пояс лег внутри второго
И гневный суд вершится с высоты.
Скажу, что нам, огромной пеленой,
Открылась степь, где нет ростка живого.
Как он и сам обвит рекой горючей;
Мы стали с краю, я и спутник мой.
Как тот, который попирал Катон,
Из края в край пройдя равниной жгучей.
Быть должен тот, кто прочитает ныне,
На что мой взгляд был въяве устремлен!
Все плакали, в терзанье вековом,
Но разной обреченные судьбине.
Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,
А кто сновал без устали кругом.
Лежавших я всех меньше насчитал,
Но вопль их скорбных уст был самый сильный.
Дождь пламени, широкими платками,
Как снег в безветрии нагорных скал.
Сквозь Индию ведя свои полки,
Настигнут был падучими огнями
Усерднее топтали землю, зная,
Что порознь легче гаснут языки, -
И прах пылал, как под огнивом трут,
Мучения казнимых удвояя.
Худые руки, стряхивая с тела
То здесь, то там огнепалящий зуд.
Все, кроме бесов, коими закрыт
Нам доступ был у грозного предела,
Презрев пожар, палящий отовсюду?
Его и дождь, я вижу, не мягчит".
Его гордыне, отвечал, крича:
"Каким я жил, таким и в смерти буду!
Из чьей руки он взял перун железный,
Чтоб в смертный день меня сразить сплеча,
Всех в Монджибельской кузне надорвет,
Вопя: «Спасай, спасай. Вулкан любезный!»,
И пусть меня громит грозой всечасной, -
Веселой мести он не обретет!"
Какой я в нем не слышал никогда:
"О Капаней, в гордыне неугасной -
Ты сам себя, в неистовстве великом,
Казнишь жесточе всякого суда".
"Он был один из тех семи царей,
Что осаждали Фивы; в буйстве диком,
Как я ему сказал, он по заслугам
Украшен славой дерзостных речей.
Но не касайся жгучего песка,
А обходи, держась опушки, кругом".
Спешащего из леса быстрым током,
Чья алость мне и до сих пор жутка.
В котором воду грешницы берут,
Так нистекал и он в песке глубоком.
И дно его, и склоны – камнем стали;
Я понял, что дорога наша – тут.
С тех самых пор, как перешли порог,
Открытый всем входящим, ты едва ли
Чем эта речка, силой испаренья
Смиряющая всякий огонек".
Я попросил, чтоб, голоду вослед,
Он мне и пищу дал для утоленья.
Есть ветхий край, носящий имя Крита,
Под чьим владыкой был безгрешен свет.
Когда-то влагой и листвой блестя,
Теперь она пустынна и забыта.
Ища ему приюта и опеки
И плачущего шумом защитя.
Он к Дамиате обращен спиной
И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.
А грудь и руки – серебро литое,
И дальше – медь, дотуда, где раздвои;
Но глиняная правая плюсна,
И он на ней почил, как на устое.
И капли слез сквозь трещины струятся,
И дно пещеры гложет их волна.
И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;
Потом они сквозь этот сток стремятся,
Создать Коцит; но умолчу про это;
Ты вскоре сам увидишь тот затон".
Досюда эта речка дотекла,
Зачем она от нас таилась где-то?"
Хотя и шел ты многими тропами
Все влево, опускаясь в глубь жерла,
И если случай новое принес,
То не дивись смущенными очами".
Где Флегетон? Ее ты не отметил,
А тот, ты говоришь, возник из слез".
Но в клокотаньи этих алых вод
Одну разгадку ты воочью встретил.
Там, где душа восходит к омовенью,
Когда вина избытая спадет".
Простимся; следуй мне и след храни:
Тропа идет вдоль русла, по теченью,