шторой облаков небо продолжало избавляться от снежного груза.
— Трудно рулить в такую непогоду? — спросила Ольга, сама не зная зачем.
— Не рулить, а управлять, — рассмеялся водитель. — Привыкаешь, ко всему привыкаешь, — продолжил он задумчиво. — А ты зачем в Самару? К родне?
— К родне, — с иронией подтвердила Ольга.
— А я из Перми, лес везу в Новокуйбышевск, — произнёс водитель, не заметив сарказма Ольги.
«Да вези ты хоть алмазы в Париж или навоз в Новое*уново, — подумала Ольга. — Мне-то какое дело, мне-то какая разница».
— А что у тебя в Самаре за родня, если не секрет? — спросил водитель.
— Муж, — коротко ответила Ольга. Водитель удивлённо поднял брови.
— А что он у тебя там, работает?
— Нет, сидит.
— В смысле — сидит в тюряге? — волосы на бровях водителя воссоединились с волосами на голове.
— Нет, — выразительно ответила Ольга. — Сидит на рынке и торгует петухами, если честно — с большим успехом.
Водитель рассмеялся.
— А ты молодец, на язык острая.
Ольге почему-то захотелось сказать какую-нибудь гадость, но она не сказала ничего, лишь нервно поёжилась.
— А за что он у тебя сидит-то? — продолжил утолять любопытство водитель.
Ольга долго медлила с ответом, могло показаться, что она не расслышала вопроса или заснула. Растерянный водитель хотел было прервать разрастающееся затишье какой-то нейтральной репликой. Но тут услыхал лаконичное:
— За кражу. Это… за кражу, — произнёс голос неестественный, голос синтетический, такими голосами объявляются названия остановок троллейбуса или наименования станций метро.
— Наверно, воровал петухов, — рассмеялся водитель.
— Угадал, угадал, — захлопала Ольга в ладоши. — Ты такой проницательный, ну прямо экстрасенс.
— Пиз*ишь, подруга, пиз*ишь, — грустно пропел водитель. До Самары оставалось несколько километров. Разъяснилось, солнце нагло пробивалось через чёрно-серые лохмотья снеговых туч, прекративших наконец испражняться.
— Я поеду по Обводной, в город заезжать не буду, большегрузам туда нельзя, — сказал водитель.
— Ну, что ж, — вздохнула Ольга, её занимала дилемма: потребует или нет от неё водитель оплаты проезда, и если потребует, то в какой форме — физиологической или денежной. В принципе, её устраивали оба варианта. Водитель не потребовал.
— Удачи тебе, — произнёс он, как показалось Ольге, с сочувствием и высадил её перед самым городом, у поворота на обводную дорогу, где она тут же поймала такси.
Высокий забор из плотно подогнанных одна к одной осиновых досок, бурых от времени и хлипких на вид. По верху забора — кучерявые сплетения из колючей проволоки, ржавой и крючковатой. Торчат нескладные вышки, похожие на гигантские голубятни. На вышках — огромные прожектора и крохотные, практически не заметные издали вертухаи.
Рассчитавшись с таксистом, Ольга прошла к КПП, бросив беглый взгляд на двух бесконвойников в чёрных телогрейках, лениво очищавших снег большими фанерными лопатами. На вахте — битком народу, преимущественно женщины средних лет, но есть и откровенные старухи, мужчин мало. Все, как и Ольга, с сумками и баулами. Переговариваются между собой тихо, но энергично, оттого складывается впечатление, что происходит чтение групповой молитвы. Всё это Ольга уже наблюдала в свои предыдущие визиты к мужу. Протиснувшись к молодому угрюмому офицеру с красной повязкой на рукаве, она произнесла чёрство и коротко:
— Я к мужу, на длительное.
— Фамилия, — грубо буркнул офицер, не отрывая глаз от листов бумаги, лежавших перед ним на столе.
— Кудрявцева, — ответила Ольга.
— Его фамилия, — нервно пояснил офицер.
— Соответственно — Кудрявцев, — ехидно произнесла Ольга и тут же испугалась — не переборщит ли она, вдруг отменят свиданку. Но офицер молча углубился в списки.
— Ага, Кудрявцев, есть таковой, трёхдневное, полное, — сказал он через некоторое время. — Ждите, позовут.
Ольге жутко хотелось курить, но она не рискнула выйти на улицу, опасаясь пропустить вызов. Найдя свободный клочок стены, она прислонилась к нему плечом. Ждать пришлось недолго.
— Кто на длительное, давайте паспорта, — выкрикнул офицер.
«Что же, я не одна на длительное, — удивлённо подумала Ольга. — Значит, у них несколько отведённых для этого комнат».
Оказалось, что нет. На длительное была она одна, и, как выяснилось позже, комната для пролонгированных свиданий тоже отводилась всего одна. Просто офицер, по известной только ему причине, сделал объявление во множественном числе. Отдав ему свой паспорт, Ольга в сопровождении пожилого вертухая, от которого жутко несло вчерашним перегаром, перебивавшим кисловатый тюремный запах, проследовала в карантинный бокс, где и располагались семейные апартаменты. Но сначала он провел её в комнату, на двери которой неровными буквами, нанесёнными коричневой краской, значилась надпись: «Досмотровая».
— Говори сразу, есть в передаче что-нибудь запрещённое? — устало сказал вертухай, борясь с одышкой.
— Нет, — злобно ответила Ольга.
В предвкушении свидания с мужем она сильно нервничала.
— Сейчас проверим, — деловито произнёс вертухай и бесцеремонно высыпал на большой стол содержимое её сумки. Не обнаружив ничего запрещённого, он спокойно, будто это было в порядке вещей, отложил в сторону блок сигарет и добродушно сказал Ольге: — Всё нормально, можешь собирать.
Она недоуменно посмотрела на него.
— Чего вылупилась, думаешь, я собирать буду, — сказал вертухай и рассмеялся с протвным бульканием.
Ольга понуро принялась укладывать безалаберно разбросанные продукты. Закончив, она по наивности решила, что теперь её поведут к ненаглядному Валере. Оказалось — нет. Выяснилось, что ещё предстоит осмотр её самой.
В досмотровую вошла толстая тётка, возраста раннего пенсионного, одетая в несвежий белый халат и в чёрном платке на голове. «Кого-то из близких недавно схоронила, — подумала Ольга. — Интересно, что эта начнёт отчебучивать». Всё стало ясно, когда тётка ловко натянула на руки резиновые гигиенические перчатки. Вертухай тут же удалился, причём молча. «Ё*аный в рот, — подумала Ольга. — Везде норовят в пиз*у залезть».
— Раздевайся, — произнесла тётка дрогнувшим голосом, чувствовалось, что она с трудом сдерживает плач.
Ольга беспрекословно разделась, сложив вещи на изодранную кушетку.
— Во влагалище ничего нет? — спросила тётка, взяв себя в руки.
В мозгу у Ольги тотчас заметались различные варианты ответов. «Когда-то давно там была целка, хотелось бы иметь там ребёночка, кроме *уёв там вообще ничего не бывает». Но она выбрала лаконичное:
— Нет.
Тётка хотела что-то сказать, потом протянула к Ольгиному лобку руку, потом отдернула её, так и не прикоснувшись, и вдруг разрыдалась, отвернувшись к окну. Некоторое время Ольга смотрела на неё, озадаченная и обнажённая. Потом робко спросила:
— Что с вами?
— Тебе, *лядь, какое дело! — неожиданно взорвалась тётка. — Лезешь тут со своим участием. Одевайся, *лядь, и уё*ывай на *уй. Расчехлилась тут, Афродита долбаная.
Испугавшаяся Ольга оделась быстрей опытного солдата.
— Сын у неё на днях умер, девяти дней ещё нет, с наркотой перебрал, передоз, — объяснил потом вертухай странное поведение тётки, сопровождая Ольгу уже в комнату для свиданий.
Аккуратная и, к удивлению, весьма уютная комната, на стенах фотообои — осенний этюд с изображением тихой речки, обрамлённой увядающими камышами и с пологими берегами, густо укрытыми опавшей листвой растущих на них берёз, над берёзами — хмурое небо, затянутое кудрявой сединой облаков, в серой, неестественно тусклой воде — множество мелких воронок, похожих на оспины. «Прямо как Кутайка», — подумала Ольга, усаживаясь на одно из двух стоявших у полированного журнального столика пузатых кресел. Кроме кресел и столика из мебели — только двуспальная кровать, застеленная тёмным с золотистой бахромой покрывалом. Под покрывалом угадываются две пухлые подушки. Имеется и холодильник марки «Стинол», телевизор отсутствует, видимо, чтобы не отвлекать на себя внимание изголодавшихся друг по другу супругов. С внутренней стороны окна — сплошная одиночная штора из синего бархата, с наружной — решётка, тоже сплошная.
Вот-вот должны привести Валерку. Чтобы заглушить бушующий в душе ураган волнения, Ольга принялась разбирать сумку и сортировать её содержимое — что на стол, а что в холодильник.
За этим занятием её и застал муж, появившийся как-то неожиданно, что, впрочем, ему всегда было свойственно — и на воле, и, как оказалось, в неволе. Ничего не
поделаешь — не подвластная человеческому индивидууму метафизическая черта. Ольга впилась взглядом в его лицо, размытое в полумраке комнаты. «Вот он, вот он, вот он», — пульсировала в голове одинокая мысль. Глаза Валерки сияли, прожигали как лазер разделяющее их пространство и своим выражением, выражением восхищённого безумия, будто бы карябали Ольгу, карябали и разрывали, подобно острым когтям молодого ястреба.
Оба молчали и не двигались, словно каменные истуканы. Ольга ждала, что муж на неё накинется, повалит на постель и начнёт раздевать, брутально и без церемоний. Однако этого не происходило, беззвучная и бездейственная пауза затягивалась, а взгляд Валерки затухал. «Ну что же он, ну что же он», — в растерянности думала Ольга. Она ожидала какой угодно встречи, но только не такой.
— Свет надо включить, — сказал вдруг муж. Сказал так буднично, словно они годами проживали под одной крышей, а не находились в разлуке.
— Да, — единственное, что нашлась сказать Ольга.
Валерка начал осматривать стены в поисках выключателя, который никак не мог найти, хотя тот был на самом виду.
— Вот он, — тихо произнесла Ольга и сама осторожно нажала на клавишу. На потолке вспыхнула закованная в простенькую люстру лампочка, и неяркий электрический свет затопил унылую тюремную серость.
— Красавица моя, — тихо произнёс Валерка и нежно провёл шероховатой ладонью по щеке Ольги.
Лицо его осунулось и напоминало вскопанный огород, и следы былых угрей на нём выглядели ещё рельефней. Он улыбнулся, обнажив зубы, потемневшие от чая и никотина. «Какой-то смиренный стал, — подумала Ольга. — Даже не смиренный, а робкий. Неужели отморозок разморозился?» Верилось с трудом, если учесть — каким он был до заключения под замок. В своё время о том, что напиз*оворотил её Валера, писали все областные газеты, а телеканал «Губерния» выдал в эфир весьма развёрнутый пятнадцатиминутный репортаж.
Поздний осенний вечер, чёрное, словно залитое гуталином, небо сыпет мелкой дождевой моросью. Нет ни луны, ни звёзд, а о фонарях и говорить не приходится, и от того деревня погружена в непроглядную тьму. На улице вязкая грязь, крупными валунами налипающая на обувь. В доме дармовой деревенской бля*и по кличке Шишига происходило то, что происходило там ежевечерне, а именно: шла пьянка. В тот вечер народу собралось непривычно мало — Валерка и одноглазый мужик Жмур, соответственно, если не считать самой Шишиги. Да и выпивки у собутыльников имелось в наличии немного — всего одна пол-литровая бутылка самогона.
Так что появление новых гостей представлялось нежелательным. Рука Валерки тряслась, будто подсоединялась к розетке, и сивуха в стакане, который та яростно удерживала, переплёскивалась через края, хотя тара была наполнена максимум наполовину.
— Ой, Валера, тебе срочно надо подлечиться, — вдохновенно произнесла Шишига, раззявив в широченной улыбке рот, оснащённый одним передним зубом сверху и двумя клыками снизу.
— Б*я, ну на *уя пиз*еть под руку? — Валерка со злобой поставил стакан на стол, едва не разбив его.
— Ты *ули человека сбиваешь, не видишь — он никак настроиться не может, — сипло прохрипел Жмур и, отхаркнувшись в жестяную банку из-под пива, являющуюся по совместительству пепельницей, шёпотом, так, будто поделился большим секретом, добавил, — *уёво ему.
— Ой, а то я, *лядь, не вижу, а то я, *лядь, не знаю, — быстро зашепелявила Шишига, моргая маленькими глазёнками, окаймлёнными кривыми, как хвосты головастиков, морщинами.
— Заткнулись все, *ля, — рявкнул Валерка, сверкнув испариной на лбу.
Жмур с Шишигой утихли как послушные дети. Валерка застыл, глядя на стакан точно кот, готовящийся схватить мышь. Любопытные глаза неотрывно наблюдали за ним. Он медлил. В хате повисла тишина. Могло сложиться впечатление, что троица почитает кого-то минутой молчания. Неизвестно, как долго продлилось бы это, если бы не кашлянул Жмур. Какие волнения происходили тогда в мозгу у Валерки — знает лишь он сам, хотя этого и нельзя утверждать с полной уверенностью. Только кисть его правой руки, в нерешительности до того набирающаяся мужества, чтобы объять стакан, мгновенно сжалась в кулак, а кулак тут же реактивно проследовал в нос Жмуру. Не понявший ничего бедолага свалился на ветхий пол вместе с табуреткой, громыхнув костями так, что стаканы на столе подпрыгнули, а бутылка едва не опрокинулась. В недоумении он погладил нос, а затем одним имеющимся в наличии глазом осмотрел окровавленные руки, скорее удивлённо, чем испуганно. Валерка же в это время залпом махнул стакан и тут же швырнул его, не глядя. Тот не разбился — упал на кровать и утонул в пухлой подушке.
— Ну что, словил, дебилоид, довыё*ывался, *ля, выпросил, — злорадно завопила Шишига в адрес Жмура, хотя он отнюдь не выё*ывался и ничего не выпрашивал.
— Что со мной? — искренне спросил Жмур, даже не пытаясь остановить кровь, крупными алыми бусинами падающую на его засаленную рубаху.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха, — противно и аритмично засмеялась Шишига.
— Ты *ули не сказал нам, что эпилептик, мы бы хоть ложку приготовили, чтобы в пасть тебе засунуть, видишь — на столе тут только вилка да нож, а ложки ни *уя нет, — придав голосу важности и официоза, произнёс Валерка.
Сивуха доходила и приятным теплом растекалась по его жилам, заменяя похмельную депрессию на эйфорию, потому ему захотелось пошутить.
— Ну-ка, иди е*ало умой, циклоп ё*аный, а то перегваздаешь здесь всё, — накинулась на окровавленного Жмура Шишига.
— А чего ты на него выё*ываешься? — неожиданно вступился за избитого им Жмура Валерка, и его искусственная улыбка не предвещала для Шишиги ничего хорошего.
— Ты чего, Валер, ты чего! — зароптала она, почуяв неладное.
— Под стол, — сухо произнёс Валерка, прикуривая измятую сигарету.
Шишига без разговоров встала на четвереньки и так переместилась к Валеркиным ногам, напоминая неуклюжую собаку. Дальше ей никаких команд не требовалось: она сама расстегнула ширинку Валеркиных брюк, немного повозившись с заедающим замком. Жмур завороженно наблюдал за происходящим, забыв про расквашенный нос. Валерка довольно покуривал, откинувшись на спинку стула, его вялоэрегированному члену было очень уютно в умелом ротовом отверстии Шишиги.
Забарабанил дождь — по крыше, затем по стёклам, сначала робко и неуверенно, потом всё смелее. Голова Шишиги набирала темп в такт его звенящему ритму. Приспустив штаны до колен, Жмур начал неторопливо подрачивать свой миниатюрный член, объяв его двумя пальцами, словно заскорузлым пинцетом. Готовый было извергнуться семенем в тухлую глотку Шишиги, Валерка увидел это и его разобрал смех.
— Да ты, *ля, онанист, — весело воскликнул он.
Шишига приостановила работу головой, заинтригованная Валеркиной репликой.
— Вот падла, *ля, сейчас на палас спустит, — злобно промямлила она, поглаживая рукой член Валерки. Паласом в её понимании являлся круглый плетёный половик. А Жмур, пыхтя, наяривал, не обращая ни на что внимания, и текущая из его носа кровь свернулась и теперь болталась индюшиной соплей.
— Ой, *ля, с кем мне приходится пить, — Валерка встал, отстранив Шишигу, и застегнул ширинку. — Где же вы, мои армейские братья-товарищи, — провыл он, глядя на тускло-горящую лампочку как волк на луну. — Видели бы вы, с каким лошьём я сижу за столом.
Шишига наблюдала за Жмуром, дышавшем всё чаще и тяжелее. Она хотела что-то произнести, но не успела; Жмур, закатив под лоб одинокое око, выстрелил обильной струёй на её покрытую варикозными вензелями ногу. Повисло молчание: все трое смотрели, как густая мутная жижа сползает в стоптанный дырявый тапочек.
— Ну что, убивать его что ли, — нарушила тишину Шишига.
Валерка сплюнул и вышел на улицу, громыхнув дверью так, что дом едва не развалился. Он собрался идти домой, но недопитый самогон как резинка затянул его обратно, затмив чувство брезгливости к собутыльникам. Вернувшись, допил