Скорее это выглядит таким образом, что приближение к сознанию оказывает «стирающее»воздействие на подпороговое содержание психики. Подпороговое состояние удерживает идеии образы на более низком уровне напряжения, чем они имеют его в сознании. В подпороговомсостоянии они теряют четкость определенности, отношения между ними становятся менеепоследовательными, более неопределенно схожими, менее рациональными и, следовательно,более «неизъяснимыми». Во всех состояниях, близких ко сну, связанных с усталостью,болезнью или интоксикацией, можно увидеть то же самое. Но если происходит нечто, придающееэтим образам большее напряжение, они делаются менее подпороговыми и по мере приближенияк порогу сознания становятся более определенными.
Отсюда можно понять, почему сны зачастую выражают себя аналогиями, почему образы сновпереходят один в другой и почему неприменимыми к ним становятся логика и временные масштабыповседневной жизни. Форма, которую принимают сны, естественна для бессознательного, потомучто материал, из которого они сотканы, наличествует в подпороговом состоянии именно втаком виде. Сны не охраняют спящих от того, что Фрейд назвал «несовместимым желанием». То,что он считал «маскировкой», есть по существу форма, которую в бессознательном приобретаютвсе импульсы. Поэтому сон не может продуцировать определенную мысль, если он начинает этоделать, он перестает быть сном, поскольку при этом пересекается порог сознания. Вот почемусны упускают те самые моменты, которые наиболее важны для сознающего разума и скорееманифестируют «край сознания» аналогично слабому блеску звезд во время полного затмениясолнца.
Мы должны понять, что символы сна являются по большей части проявлениями той сферыпсихического, которая находится вне контроля сознательного разума. Смысл и целенаправленностьне есть прерогативы разума, они действуют во всяком живом организме. Нет принципиальнойразницы между органическим и психическим развитием. Так же, как растение приносит цветы,психическое рождает свои символы. Любой сон свидетельствует об этом.
Таким образом, с помощью снов (наряду с интуицией, импульсами и другими спонтаннымисобытиями) инстинктивные силы влияют на активность сознания. Благостно или дурно это влияние,зависит от наличия содержания бессознательного. Если оно содержит слишком много того, чтов норме должно быть осознанно, то бессознательное искажается, делается предвзятым, возникаютмотивы, основанные не на инстинктах, но обязанные своему проявлению и психологическомузначению тому факту, что оказались в бессознательном в результате вытеснения или недосмотра.Они накладываются на нормальную бессознательную психику и искажают ее естественную тенденциювыражать основные символы и мотивы. Поэтому для психоаналитика, интересующегося причинамидушевного беспокойства, разумно начать с более или менее добровольной исповеди пациента,начать с осознания всего того, что пациент любит, а чего — нет, чего он боится. Этапроцедура весьма схожа с церковной исповедью, во многих отношениях предвосхитившейсовременную психологическую технику, по крайней мере — ее общее правило. На практике,однако, порой приходится действовать и другим способом; непреодолимое чувствонеполноценности или слабости могут сделать для пациента трудным и даже невозможнымвзглянуть в лицо новому свидетельству собственной неадекватности. Поэтому частенько янахожу полезным начинать с ободряющих положительных интонаций в беседе с пациентом, этопомогает обрести чувство уверенности, когда он приближается к более болезненнымоткровениям.
Возьмем в качестве примера сон с «личностной экзальтацией», в котором, скажем, нектопьет чай с английской королевой или оказывается в дружеских отношениях с римским папой.Если сновидец не шизофреник, практическое толкование символа во многом зависит от состоянияего рассудка или положения Эго. Если сновидец переоценивает свою значимость, то легкопоказать (из материала произведенного ассоциацией идеи), насколько несоответственны иинфантильны намерения сновидца, а так же в какой степени они исходят из детских желанийбыть равным или превзойти своих родителей. Но в случае неполноценности, когдавсеподавляющее чувство собственной незначимости уже преодолело всякий положительный аспектличности сновидца, было бы совершенно неправильным подавлять его еще больше, показывая,насколько он инфантилен, смешон или даже извращен. Это безжалостно увеличит егонеполноценность и окажется причиной недружелюбного и совершенно ненужного сопротивленияпри лечении.
Не существует терапевтической техники или теории для общего пользования, ибо каждыйслучай является индивидуальным и совершенно специфическим. Я помню пациента, которого ялечил свыше девяти лет. Каждый год я видел его лишь в течение нескольких недель, посколькуон жил за границей. С самого начала я знал его подлинную беду, но видел и то, что малейшаяпопытка приблизиться к проблеме встречала жесткое сопротивление, угрожавшее полномуразрыву наших отношений. Хотел я того или нет, но я был вынужден идти на все издержки,чтобы поддерживать наши отношения и следовать его линии поведения, которая диктоваласьего снами и которая уводила наши обсуждения прочь от истоков его невроза. Мы отклонялисьстоль далеко, что я даже начинал винить себя в том, что ввожу его в заблуждение. И лишьто обстоятельство, что состояние его стало понемногу улучшаться, удержало меня отрешительного шага по выяснению всей правды.
На 10-м году, однако, сам пациент заявил, что он вылечился и освободился от всех своихсимптомов. Я удивился, потому что теоретически он был неизлечим. Заметив мое удивление,он улыбнулся и сказал (буквально) следующее: «И прежде всего я хотел бы поблагодарить васза неизменный такт и терпение, с которыми вы помогли мне обойти болезненную причину моегоневроза. Теперь я готов рассказать вам все. Если бы я мог свободно говорить об этом тогда,то рассказал бы вам сразу же на первой консультации. Но это разрушило бы мой контакт свами. И к чему бы это привело? Я бы морально обанкротился. В течение десяти лет я научилсядоверять вам, и поскольку мое доверие выросло, то и состояние улучшилось. Мне стало лучше,потому что этот медленный процесс восстановил веру в себя. Теперь я могу обсуждать проблему,которая так долго меня мучила». Затем он с поразительной искренностью поведал о всех своихтерзаниях, которые объяснили и причины такого специфического хода лечения. Первоначальныйшок оказался настолько сильным, что в одиночку ему невозможно было с ним справиться. Оннуждался в помощи другого, и собственно терапевтическая задача заключалась в неторопливомутверждении доверия более, чем в демонстрации клинической теории. Благодаря подобным случаямя научился применять свои методы к конкретным пациентам, а не пускаться в общие теоретическиерассуждения, которые могли оказаться неприложимыми в каждом конкретном случае.
Знание человеческой природы, которое я накопил в течение 60 лет практики, научило менярассматривать каждый случай как совершенно новый, требующий прежде всего поискаиндивидуального подхода. Иногда без колебаний я погружаюсь в тщательное изучение событий ифантазий детства; в других случаях начинаю с верхнего этажа, даже если это значило бы парениев отвлеченных метафизических рассуждениях. Все зависит от постижения индивидуального языкапациента в процессе следования на ощупь за его бессознательным к свету. Одни случаи требуютодного пути, другие — иного. Это в особенности верно, когда пытаешься интерпретироватьсимволы. Два разных человека могут видеть почти одинаковый сон. (Это, как показываетклинический опыт, не такая уж необычная вещь, как принято думать.) Однако если один изсновидцев молод, а другой стар, проблема, обеспокоившая их, соответственно разная, и былобы нелепо толковать оба сна одним и тем же образом.
Пример, который приходит в голову, демонстрирует сон, в котором группа молодых людейраскатывает верхом по широкому полю. Спящий возглавляет движение и прыгает через канаву,наполненную водой, тем самым оправдывая свое назначение. Остальные же падают в канаву.Молодой человек, который первым рассказал мне этот сон, принадлежал к интровертному,предусмотрительному типу людей. Весьма похожий сон я слышал также от пожилого человекаотважного характера, ведшего активную предприимчивую жизнь. К моменту, когда он увиделэтот сон, он был инвалидом, доставлявшим массу хлопот своему врачу и сестрам. Беднягадействительно вредил самому себе, не выполняя медицинские предписания.
Было ясно: сон рассказывал молодому человеку, что ему следует делать. Старику же онговорил, что в действительности он до сих пор делал. Сон ободрял колеблющегося молодогочеловека, старик же в таком ободрении вовсе не нуждался. Дух предприимчивости, которыйвсе еще мерцал в нем, фактически и был его главной бедой. Этот пример показывает, какимобразом истолкование снов и символов во многом зависит от индивидуальных обстоятельств,человека—сновидца и состояния его разума.
Архетип в символизме сна
Я уже предположил, что сны служат целям компенсации. Это означает, что сон — нормальноепсихическое явление, передающее бессознательные реакции или спонтанные импульсы сознанию.Многие сны могут быть истолкованы с помощью самого сновидца, поскольку он может датьассоциации к образам сна и их контекст, с помощью которых можно обозреть все аспектысновидения.
Этот метод пригоден во всех обыденных случаях, когда родственник, приятель или пациентрассказывают вам свой сон в ходе обычного разговора. Но когда дело касается навязчивогосновидения или снов с повышенной эмоциональной окраской, то личных ассоциаций обычно бываетнедостаточно для удовлетворительного толкования. В таких случаях мы должны принять вовнимание тот факт (впервые наблюдавшийся и откомментированный Фрейдом), что частонаблюдаемые в снах элементы могут оказаться вовсе не индивидуальными, и невыводимыми изличного опыта сновидца. Эти элементы, как я уже упоминал ранее, Фрейд назвал «архаическимиостатками» — ментальными формами, присутствие которых не объясняется собственной жизньюиндивида, а следует из первобытных, врожденных и унаследованных источников человеческогоразума.
Человеческое тело представляет собой целый музей органов, каждый из которых имеет «заплечами» длительную историю эволюции, — нечто подобное следует ожидать и от устроенияразума. Он не может существовать без собственной истории, как и тело, в котором разумпребывает. Под «историей» я не разумею то, что разум создает себя путем сознательногообращения к прошлому посредством языковой и других культурных традиций. Я имею в видубиологическое, доисторическое и бессознательное развитие разума архаического человека,психика которого была еще так близка к животной.
Безмерно древнее психическое начало образует основу нашего разума точно так же, какстроение нашего тела восходит к общей анатомической структуре млекопитающих. Опытныйвзгляд анатома или биолога обнаруживает много следов этой исходной структуры в нашихтелах. Искушенный исследователь разума может сходным образом увидеть аналогии междуобразами сна современного человека и продуктами примитивного сознания, его «коллективнымиобразами» и мифологическими мотивами. И так же, как биолог нуждается в сравнительнойанатомии, психолог не может обойтись без «сравнительной анатомии психического». На практикепсихолог должен иметь не только соответствующий опыт изучения снов и других продуктовактивности бессознательного, но и быть знакомым с мифологией в самом широком смысле. Безэтого знания практически невозможно уловить важные аналогии: к примеру, невозможно увидетьаналогию между случаем навязчивого невроза и классическим демоническим наваждением.
Мои взгляды на «архаические остатки», которые я назвал «архетипами», или «первобытнымиобразами», постоянно критиковались людьми, которые не обладали достаточными знаниямипсихологии сновидений или мифологии. Термин «архетип» зачастую истолковывается неверно,как некоторый вполне определенный мифологический образ или мотив. Но последние являютсяне более чем сомнительными репрезентациями; было бы абсурдным утверждать, что такиепеременные образы могли бы унаследоваться.
Архетип же является тенденцией к образованию таких представлений мотива, — представлении,которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы.Существует, например, множество представлений о враждебном существе, но сам по себе мотиввсегда остается неизменным. Мои критики неверно полагают, что я имею дело с «унаследованнымипредставлениями», и на этом основании отвергают идею архетипа как простое суеверие. Они непринимают во внимание тот факт, что если бы архетипы были представлениями, имеющими своепроисхождение в нашем сознании (или были бы приобретены сознанием), мы бы с уверенностьюих воспринимали, а не поражались и не удивлялись бы при их возникновении в сознании. Всущности, архетипы являются инстинктивным вектором, направленным трендом, точно таким же,как импульс у птиц вить гнезда, а у муравьев строить муравейники.
Здесь я должен пояснить разницу между архетипами и инстинктами. То, что мы называеминстинктами, является физиологическим побуждением и постигается органами чувств. Но в тоже самое время инстинкты проявляют себя в фантазиях и часто обнаруживают свое присутствиетолько посредством символических образов. Эти проявления я и назвал архетипами. Они неимеют определенного происхождения; они воспроизводят себя в любое время и в любой частисвета, — даже там, где прямая передача или «перекрестное оплодотворение» посредствоммиграции полностью исключены.
Я припоминаю много случаев с людьми, которые консультировались у меня, поскольку былиозадачены снами своими собственными или своих детей. Они были совершенно не способныуловить язык этих снов. Сон содержал образы, не связанные ни с чем, что можно быловспомнить самим или связать с жизнью детей. И это при том, что некоторые из пациентовбыли высокообразованными людьми, другие — даже психиатрами.
Я живо вспоминаю случай с профессором, у которого случилось внезапное видение, и онподумал, что нездоров. Он явился ко мне в состоянии полной паники. Мне пришлось взять сполки книгу четырехсотлетней давности и показать ему выгравированное изображение еговидения. «Нет причин беспокоиться о своей нормальности, — сказал я ему. — Они знали оВашем видении 400 лет назад». Посте этого он сел, уже окончательно сбитый с толку, нопри этом вполне нормальный.
Показательный случай произошел с человеком, который сам был психиатром. Однажды онпринес мне рукописный буклет, который получил в качестве рождественского подарка отдесятилетней дочери. Там была записана целая серия снов, которые у нее были в возрастевосьми лет. Они представляли самую причудливую серию снов, с которыми мне когда-либоприходилось иметь дело, и я хорошо понимал, почему ее отец был ими озадачен. Хотя идетские, они представлялись жуткими и содержали образы, происхождение которых былосовершенно непонятным для отца. Привожу основополагающие мотивы снов:
1. «Злое животное», змееподобное многорогое чудище, убивающее и пожирающее всех другихживотных. Но из четырех углов появляется Бог и в виде четырех отдельных богов воскрешаетмертвых животных.
2. Вознесение на небеса, где совершаются языческие пляски, и спуск в ад, где ангелытворят добрые дела.
3. Стадо маленьких животных пугает спящую. Животные увеличиваются до чудовищныхразмеров, и одно из них пожирает спящую маленькую девочку.
4. Маленькая мышь изъедена червями, пронизана змеями, рыбами и людьми. Затем мышьстановится человеком. Это иллюстрирует четыре стадиипроисхождения человечества.
5. Видна капля воды, причем так, как она представлена в микроскопе. Девочка видит вкапле множество древесных ветвей. Это изображает происхождение мира.
6. Плохой мальчик держит ком земли и кусочки его кидает в прохожих. От этого всепрохожие становятся плохими.
7. Пьяная женщина падает в воду и появляется оттуда трезвой и свежей.
8. Действие происходит в Америке. Много людей катят муравьиную кучу, подвергаясьнападкам муравьев. Спящая в панике падает в воду.
9. Лунная пустыня. Спящая погружается глубоко в грунт и достигает ада.
10. В этом сне девочка видит светящийся шар. Она трогает его. Из него исходят пары.Приходит мужчина и убивает ее.
11. Девочке снится, что она опасно больна. Внезапно из ее кожи вылетают птицы иполностью покрывают ее.
12. Комариная туча закрывает солнце, луну и все звезды, кроме одной. Эта звездападает на девочку.