Индивид — это единственная реальность. Чем дальше мы уходим от него к абстрактным идеямотносительно Хомо Сапиенса, тем чаще впадаем в ошибку. В наше время социальных переворотови быстрых общественных изменений об отдельном человеке необходимо знать много больше, чемзнаем мы, так как очень многое зависит от его умственных и моральных качеств. Но если мыхотим видеть явления в правильной перспективе, нам необходимо понять прошлое человека также, как и его настоящее. По этой причине понимание мифов и символов имеет существенноезначение.
Проблема типов
Во всех прочих областях науки законно применение гипотез к безличным объектам. Впсихологии, однако, мы неизбежно сталкиваемся с живыми отношениями между индивидуумами,ни один из которых не может быть лишен своего личностного начала или как угоднодеперсонализирован. Аналитик и пациент могут договориться обсуждать избранную проблему вбезличной и объективной манере; но стоит им включиться в дело, их личности тотчас жевыходят на сцену. И здесь всякий дальнейший прогресс возможен лишь в том случае, еслидостижимо взаимное согласие.
Возможно ли объективное суждение о конечном результате? Только если произойдет сравнениенаших выводов со стандартами, принятыми в социальной среде, к которой принадлежат самииндивиды. Но даже и тогда мы должны принимать во внимание психическую уравновешенность(или здоровье) этих индивидов. Потому что результат не может быть полностью коллективным,нивелирующим в таком случае индивида, подверстывая его под «нормы» общества. Это равносильносовершенно ненормальным условиям. Здоровое и нормальное общество таково, что в нем людиочень редко соглашаются друг с другом, — общее согласие вообще довольно редкий случай запределами инстинктивных человеческих качеств.
Несогласованность функций служит двигателем общественной жизни, но не это ее цель, —согласие в равной степени важно. Поскольку психология в основном зависит от балансаоппозиций, то никакое суждение не может быть сочтено окончательным, пока не принята вовнимание его обратимость. Причина подобного факта заключена в том, что нет точки отсчетадля суждения о том, что есть психика за рамками самой психологии.
Несмотря на то, что сны требуют индивидуального подхода, некоторые обобщения необходимы,чтобы помочь разъяснить и классифицировать материал, который собирается психологом приизучении многих индивидов. Очевидно, невозможно сформулировать какую-либо психологическуютеорию или обучить ей, описывая большое количество отдельных случаев без какой-либо попыткиувидеть, что они имеют общего и в чем различны. В основу могут быть положены любые общиехарактеристики. Можно, например, довольно просто различать экстравертов и интровертов[16]. Это только одно из многих обобщений, но ужеоно позволяет воочию увидеть трудности, которые возникают, если аналитик принадлежит одномутипу, а пациент — другому.
Так как любой достаточно глубокий анализ снов ведет к конфронтации двух индивидов, тоочевидно, что большое значение будет иметь принадлежность индивидов к определенному типу.Принадлежа к одному типу, они достаточно долго и счастливо могут плыть вместе. Но если одиниз них экстраверт, а другой — интроверт, их различные и противоречивые точки зрения могутстолкнуться в любой момент, в особенности, если они пребывают в незнании относительно своеготипа личности или убеждены, что их тип самый правильный (или единственно правильный).Экстраверт, например, будет выбирать точку зрения большинства, интроверт отвергнет ее,посчитав данью моде. Такое взаимонепонимание возникает весьма легко, поскольку ценностиодного не являются таковыми для другого. Фрейд, например, рассматривал интровертность какболезненную обращенность индивида на себя. Но самонаблюдение и самопознание могут в равнойстепени быть ценнейшими и важными качествами личности.
Иметь в виду подобную разницу в типах личности жизненно необходимо при истолкованиисновидений. Не следует полагать, что аналитик — некий супермен, обладающий истиной внеэтих различий лишь потому, что он доктор, постигший психологическую науку и соответствующуютехнику исцеления. Он может лишь воображать себя высшим в той степени, в какой полагаетабсолютно истинными свою науку и технику. Поскольку подобное более чем сомнительно, тоникакой абсолютной уверенности здесь быть не может. Соответственно, у аналитика будут своитайные сомнения, если он столкнет человеческую целостность своего пациента с теорией итехникой (которые, в сущности, являются гипотезой), а не со своей живой целостностью.
Целостная личность аналитика — единственный адекватный эквивалент личности его пациента.Психологический опыт и знание всего лишь некоторые преимущества на стороне аналитика, неболее. Они не уберегут его от сражения, в котором он будет испытан так же, как и егопациент. Окажутся ли их личности конфликтными, гармоничными или взаимодополняющими, — вотчто существенно в данном случае.
Экстраверсия и интроверсия — всего лишь две из многих особенностей человеческогоповедения. Но именно они довольно часто узнаваемы и очевидны. Изучая индивидов—экстравертов,например, довольно скоро можно обнаружить, что они во многих отношениях отличаются друг отдруга, и экстравертность оказывается слишком поверхностной и общей характеристикой. Вотпочему уже давно я пытаюсь найти некоторые другие основные характеристики, которые могли быслужить целям упорядочения явно безграничных колебаний человеческой индивидуальности.
Меня всегда впечатлял тот факт, что существует удивительное число людей, которые никогдане применяют свой мозг к делу, если этого можно избежать, и одинаковое с ними количестволюдей, которые непременно им воспользуются, но поразительно глупым образом. Столь жеудивительным для меня было обнаружить достаточно много образованных и широко мыслящих людей,которые живут, словно не умея пользоваться своими органами чувств (насколько это можнозаметить). Они не замечают вещей перед своими глазами, не слышат слов, звучащих у них вушах, не замечают предметов, которые трогают или пробуют на вкус. Некоторые живут, незамечая, не осознавая своего собственного тела.
Есть и другие, которые, казалось бы, живут в странном режиме своего сознания, будтосостояние, в котором они сегодня оказались, было окончательным, постоянным, без какой-либовозможности перемен. Словно мир и психика статичны и остаются таковыми вечно. Они, казалосьбы, избегали любого вида воображения и всецело зависели от непосредственного восприятия. Вих мире отсутствовал случай или возможность чего-нибудь, и в «сегодня» не было ни атома«завтра». Будущее оказывалось простым повторением прошлого.
Я пытаюсь дать здесь эскиз первых впечатлений, когда я начал изучать тех людей, которыхвстречал. Скоро, однако, мне стало ясно, что те, кто пользовался разумом, были теми, ктодумал, т.е. применял свои интеллектуальные способности, пытаясь адаптировать себя к людями обстоятельствам. Но равно интеллигентными оказались и те люди, которые не думали, аотыскивали и находили свой путь с помощью чувства.
«Чувство» — это слово, которое нуждается в некотором пояснении. К примеру, кто-тоговорит о чувстве, имея в виду «переживание» (соответствует французскому «сентимент»).Но его также можно использовать и для выражения мнения; к примеру, сообщение из БелогоДома может начинаться: «Президент чувствует…». Это слово может использоваться и длявыражения интуиции: «У меня такое чувство, что…».
Когда я пользуюсь словом «чувство» в противовес слову «мысль», то имею в виду суждениео ценности, например, приятно или неприятно, хорошо или плохо и т.д. Чувство, согласноэтому определению, не является эмоцией (последнее, следуя этимологии э-мошион — движение,непроизвольно). Чувство, как я это понимаю (подобно мышлению), рациональная (т.е.управляющая) функция, в то время как интуиция есть иррациональная (т.е. воспринимающая)функция. В той степени, в какой интуиция есть «предчувствие», она не является результатомнамеренного действия, это скорее непроизвольное событие, зависящее от различных внутреннихи внешних обстоятельств, но не акт суждения. Интуиция более схожа с ощущением, являющимсятакже иррациональным событием постольку, поскольку оно существенно зависит от объективногостимула, который обязан своим существованием физическим, а не умственным причинам.
Эти четыре функциональных типа соответствуют очевидным средствам, благодаря которымсознание получает свою ориентацию в опыте. Ощущение (т.е. восприятие органами чувств)говорит нам, что нечто существует; мышление говорит, что это такое; чувство отвечает,благоприятно это или нет, а интуиция оповещает нас, откуда это возникло и куда уйдет.
Читатель должен понять, что эти четыре типа человеческого поведения — просто четыреточки отсчета среди многих других, таких, как воля, темперамент, воображение, память ит.д. В отношении названных нет ничего догматического, раз и навсегда усвоенного, онирекомендуются лишь в качестве возможных критериев для классификации. Я считаю их особеннополезными, когда пытаюсь объяснить детям их родителей, женам — их мужей и наоборот. Онитакже полезны для понимания наших собственных предрассудков.
Так что, если вы хотите понять сон другого человека, вы должны пожертвовать своимипристрастиями и подавить свои предрассудки. Это не так легко или удобно, посколькутребует морального усилия, которое не каждому по вкусу. Но если аналитик не сделаетопределенного усилия и не подвергнет критике свою точку отсчета, признавая ееотносительность, он никогда не соберет верной информации и не углубится достаточнополно в сознание пациента. Аналитик ожидает, по крайней мере, от пациента некоторогожелания выслушать его мнение и принять его всерьез, но и пациенту должно бытьгарантировано такое же право. Хотя подобные отношения обязательны для любого пониманияи, следовательно, самоочевидны, приходится напоминать об этом всякий раз, — в терапиипонимание пациента важнее теоретических ожиданий аналитика. Сопротивление пациентатолкованию аналитика не является с необходимостью неверным, это скорее верный признактого, что что-то не «стыкуется». Либо пациент еще не достиг точки понимания, либо неподходит интерпретация.
В наших усилиях понять символы сна другого человека мы почти неизменно наталкиваемсяна нашу тенденцию заполнять неизбежные провалы нашего понимания проекцией, т.е.предположением, что то, что ощущает и думает аналитик, соответствует мысли и чувствупациента. Дабы преодолеть этот источник ошибок, я всегда настаивал на важности строгогоограничения контекстом самого сна и на исключении всех теоретических предположенийотносительно снов вообще, за исключением гипотезы, что сны содержат некий смысл.
Из всего того, что я сказал, должно быть ясно, что не существует общих правил длятолкования сновидений. Когда ранее я предположил, что всеобщая функция снов заключаетсяв компенсации недостатков и искажений сознания, то подразумевал при этом многообещающийподход к природе отдельных сновидений, открывающийся при подобного рода предположении.В некоторых случаях эта функция проявляется довольно отчетливо.
Один из моих пациентов был весьма высокого мнения о себе, не догадываясь при этом,что почти каждый, кто его знал, раздражался этим видом его морального превосходства. Онпришел ко мне со сновидением, в котором ему представлялся пьяный бродяга, валявшийся вканаве, — зрелище, побудившее его лишний раз произнести снисходительное замечание:«Страшно видеть, как низко может пасть человек».
Было очевидно, что неприятный сон отчасти и по крайней мере был попыткой компенсироватьего преувеличенное мнение о своих собственных заслугах. Но было там и нечто большее.Оказалось, что у него был брат, опустившийся алкоголик. Сон обнаружил также, чтовозвышенная установка компенсировала наличие такого брата, как внешний, так и внутреннийобраз.
В другом случае я вспоминаю женщину, гордившуюся своим пониманием (знанием) психологии,которой периодически снилась другая женщина. Когда она встретила ее наяву в повседневнойжизни, то та ей не понравилась, показалась суетной и нечестной интриганкой. Тем не менее вснах она появлялась дружественной и милой, почти как сестра. Моя пациентка не могла понять,почему во сне она видит в таком благоприятном виде человека, которого в жизни явно не любит.Но эти сны были способом провести мысль о том, что ей самой присущи некоторые «теневые»[17] бессознательные черты, схожие с той женщиной.Пациентке было трудно признать это, поскольку у нее имелись весьма четкие представления освоей личности, а здесь требовалось осознать, что сон рассказывает о ее собственномкомплексе власти и скрытых мотивах — бессознательных влечениях, не раз приводивших ее кнеприятным ссорам с друзьями. Ссорам, в которых она винила всегда других, а не себя.
Но не только «теневую» сторону нашей личности мы не замечаем, игнорируем и подавляем.Мы проделываем то же самое и с нашими положительными качествами. В качестве примеравспоминается один весьма скромный, легко смущающийся молодой человек с приятными манерами.Он всегда казался довольствующимся второстепенной ролью, но непременно настаивал лишь насвоем присутствии. Когда его просили что-нибудь сказать, он излагал продуманные суждения,но никогда не навязывал их. Иногда он, правда, намекал, что тот или иной вопрос можно былобы рассматривать и на другом, более высоком, уровне (хотя никогда не объяснял, как).
В своих снах, однако, он постоянно сталкивался с великими историческими фигурами, такими,как Наполеон или Александр Македонский. Эти сны явно компенсировали его комплекснеполноценности. Но они подразумевали и нечто другое. Кто же я таков, спрашивал сон,если у меня такие знаменитые гости? В этом смысле сон указывал на скрытую мегаломанию,компенсировавшую чувство неполноценности. Бессознательная идея величия изолировала егоот реальности окружающих его людей и позволяла пребывать вне обязательств, неукоснительныхдля других. Он не ощущал необходимости доказывать — самому себе или другим, — что еговысокое суждение зиждется на высоком достоинстве.
Бессознательно он играл в нездоровую игру, о чем его пытались поставить в известностьего же сны, причем весьма двусмысленным образом. Панибратская компания с Наполеоном ибеседы с Александром Македонским как раз относятся к числу фантазий, развивающихся прикомплексе неполноценности. Но можно спросить, почему же сон не сделал это прямым образоми не высказал открыто то, что следовало сказать, а прибег к двусмысленности?
Мне часто задавали этот вопрос, об этом же спрашивал себя и я сам. Порой я поражался,каким мучительным способом сны стремятся избежать определенной информации или опуститьрешающий момент. Фрейд предположил наличие специальной психической функции, которую назвал«цензором». Цензор, считал он, искажает образы сна, делает их неузнаваемыми или вводящимив заблуждение с тем, чтобы обмануть спящее сознание относительно действительного содержаниясна. Скрывая неприятную мысль от спящего, «цензор» защищает его сон от шоканеблагожелательных реминисценций. Но я отношусь к этой идее скептически, — сновидениевовсе не охраняет сон как процесс; сновидения равным образом могут нарушить сон.