Анима — это не душа догматов, не аnima rationalis, т.е. философское понятие, но природныйархетип. Только он способен удовлетворительным образом свести воедино все проявлениябессознательного, примитивных духов, историю языка и религии. Анима — это «фактор» в подлинномсмысле этого слова. С нею ничего нельзя поделать; она всегда есть основа настроений, реакций,импульсов, всего того, что психически спонтанно. Она живет из самой себя и делает нас живущими.Это жизнь под сознанием, которое не способно ее интегрировать — напротив, оно само всегдапроистекает из жизни. Психическая жизнь по большей части бессознательна, охватывает сознаниесо всех сторон. Если отдавать себе отчет хотя бы в этом, то очевидна, например, необходимостьбессознательной готовности для того, чтобы мы могли узнать то или иное чувственноевпечатление.
Может показаться, что в Аниме заключается вся полнота бессознательной душевной жизни, ноэто лишь один архетип среди многих, даже не самый характерный для бессознательного, один из егоаспектов. Это видно уже по его женственной природе. То, что не принадлежит «Я» (а именномужскому «Я»), является, по всей видимости, женским. Так как «не-Я» не принадлежит «Я» ипреднаходится как нечто внешнее, то образ Анимы, как правило, проецируется на женщин. Каждомуполу внутренне присущи и определенные черты противоположного пола. Из огромного числа геновмужчины лишь один имеет решающее значение для его мужественности. Небольшое количество женскихгенов, видимо, образует у него и женский характер, остающийся обычно бессознательным.
Вместе с архетипом Анимы мы вступаем в царство богов, ту сферу, которую оставляет за собойметафизика. Все относящееся к Аниме нуминозно, т.е. безусловно значимо, опасно, табуированно,магично. Это змей-искуситель в раю тех безобидных людей, что переполнены благими намерениямии помыслами. Им он предоставляет и самые убедительные основания против занятий бессознательным.Вроде того, что они разрушают моральные предписания и будят те силы, которым лучше было быоставаться в бессознательном. Причем нередко в этом есть доля истины, хотя бы потому, чтожизнь сама по себе не есть благо, она также является и злом. Желая жизни, Анима желает и добра,и зла. В эльфической жизненной сфере такие категории просто отсутствуют. И телесная, и душевнаяжизнь лишены скромности, обходятся без конвенциональной морали, и от этого становятся толькоболее здоровыми. Анима верит в «калокагатию» [50], аэто первобытное состояние, возникающее задолго до всех противопоставлений эстетики и морали.Понадобилось длительное христианское дифференцирование для прояснения того, что добро невсегда прекрасно, а красота совсем не обязательно добра. Парадоксальности соотношений этойсупружеской пары понятий древние уделяли столь же мало внимания, как и представителипервобытного стада. Анима консервативна, она в целостности сохраняет в себе древнеечеловечество. Поэтому она охотно выступает в исторических одеждах — с особой склонностью кнарядам Греции и Египта.
Можно сопоставить вышесказанное с тем, что писали такие «классики», как Райдер Хаггард иПьер Бенуа. Ренессансное сновидение, Ipnerotomacchia Полифило [51] и «Фауст» Гёте равным образом глубоко удивили, если так можно сказать,античность. Первого обременила царица Венера, второго — троянская Елена. Полный жизни эскизАнимы в мире бидермайера и романтиков дала Анисла Яффе [52]. Мы не станем приумножать число несомненных свидетельств, хотя именно онидают нам достаточно материала и подлинной, невымышленной символики, чтобы сделать плодотворныминаши размышления. Например, когда возникает вопрос о проявлениях Анимы в современном обществе,я могу порекомендовать «Троянскую Елену» Эрскинса. Она не без глубины — ведь на всемдействительно жизненном пребывает дыхание вечности. Анима есть жизнь по ту сторону всехкатегорий, поэтому она способна представать и в похвальном, и в позорном виде. Жить выпадает ицарице небесной, и гусыне. Обращалось ли внимание на то, сколь несчастен жребий в легенде оМарии, оказавшейся среди божественных звезд?
Жизнь без смысла и без правил, жизнь, которой никогда не хватает ее собственной полноты,постоянно противостоит страхам и оборонительным линиям человека, упорядоченного цивилизацией.Нельзя не отдать ему должного, так как он не отгораживается от матери всех безумств и всякойтрагедии. Живущий на Земле человек, наделенный животным инстинктом самосохранения, с самогоначала своего существования находится в борьбе с собственной душой и ее демонизмом. Нослишком просто было бы отнести ее однозначно к миру мрака. К сожалению, это не так, ибо та жеАнима может предстать и как ангел света, как «психопомп», явиться ведущей к высшему смыслу, очем свидетельствует хотя бы Фауст.
Если истолкование Тени есть дело подмастерья, то прояснение Анимы — дело мастера. Связь сАнимой является пробой мужества и огненной ордалией для духовных и моральных сил мужчины. Ненужно забывать, что речь идет об Аниме как факте внутренней жизни, а в таком виде она никогдане представала перед человеком, всегда проецировалась за пределы собственно психической сферыи пребывала вовне. Для сына в первые годы жизни Анима сливается с всесильной матерью, чтозатем накладывает отпечаток на всю его судьбу. На протяжении всей жизни сохраняется этасентиментальная связь, которая либо сильно препятствует ему, либо, наоборот, дает мужестводля самых смелых деяний. Античному человеку Анима являлась либо как богиня, либо как ведьма;средневековый человек заменил богиню небесной госпожой или церковью. Десимволизированный мирпротестанта привел сначала к нездоровой сентиментальности, а потом к обострению моральныхконфликтов, что логически вело к ницшеанскому «по ту сторону добра и зла» — именно вследствиенепереносимости конфликта. В цивилизованном мире это положение ведет, помимо всего прочего, кненадежности семейной жизни. Американский уровень разводов уже достигнут, если не превзойден,во многих европейских центрах, а это означает, что Анима обнаруживается преимущественно впроекциях на противоположный пол, отношения с которым становятся магически усложненными.Данная ситуация, или, по крайней мере, ее патологические последствия способствовали возникновениюсовременной психологии в ее фрейдовской форме — она присягает на верность тому мнению, будтооснованием всех нарушений является сексуальность: точка зрения, способная лишь обострить ужеимеющиеся конфликты. Здесь спутаны причина и следствие. Сексуальные нарушения никоим образомне представляют собой причины невротических кризисов; последние являются одним изпатологических последствий плохой сознательной приспособленности. Сознание сталкивается сситуацией, с задачами, до которых оно еще не доросло. Оно не понимает того, что его миризменился, что оно должно себя перенастроить, чтобы вновь приспособиться к миру. «Народнесет печать зимы, она неизъяснима», — гласит перевод надписи на корейской стеле.
И в случае Тени, и в случае Анимы недостаточно иметь о них понятийное знание или размышлятьо них. Невозможно пережить их содержание через вчувствование или восприятие. Бесполезнозаучивать наизусть список названий архетипов. Они являются комплексами переживаний, вступающихв нашу личностную жизнь и воздействующих на нее как судьба. Анима выступает теперь не какбогиня, но проявляется то как недоразумение в личностной области, то как наше собственноерискованное предприятие. К примеру, когда старый и заслуженно уважаемый ученый семидесятилет бросает семью и женится на рыжей двадцатилетней актрисе, то мы знаем, что боги нашли ещеодну жертву. Так обнаруживается всесилие демонического в нашем мире — ведь еще не так давноэту молодую даму легко было бы объявить ведьмой.
Судя по моему опыту, имеется немало людей определенного уровня интеллектуальной одаренностии образования, которые без труда улавливают идею Анимы и ее относительной автономности (а такжеАнимуса у женщин). Значительно большие трудности приходится преодолевать психологам — пока онипрямо не столкнутся с теми сложными феноменами, которые психология относит к сферебессознательного. Если же психологи одновременно и практикующие врачи, то у них на пути стоитсоматопсихологическое мышление, пытающееся изображать психические процессы при помощиинтеллектуальных, биологических или физиологических понятий. Но психология не является нибиологией, ни физиологией, ни какой-либо иной наукой вообще, но только наукой, дающей знанияо душе.
Данная нами картина неполна. Она проявляется прежде всего как хаотическое жизненноевлечение, но в ней есть и нечто от тайного знания и сокровенной мудрости — в достойнойудивления противоположности ее иррационально—эльфической природе. Я хотел бы здесь вернутьсяк ранее процитированным авторам. «Она» Райдера Хаггарда названа им «Дочерью Мудрости»; у Бенуацарица Атлантиды владеет замечательной библиотекой, в которой есть даже утраченная книгаПлатона. Троянская Елена в своем перевоплощении изымается мудрым Симоном—магом из борделя вТире и сопровождает его в странствиях. Я не зря сначала упомянул об этом весьма характерномаспекте Анимы, поскольку при первой встрече с нею она может показаться всем чем угодно, тольконе мудростью [53]. Как мудрость она является толькотому, кто находится в постоянном общении с нею и в результате тяжкого труда готов признать [54], что за всей мрачной игрой человеческой судьбывиднеется некий скрытый смысл, соответствующий высшему познанию законов жизни. Даже то, чтопервоначально выглядело слепой неожиданностью, теряет покров тревожной хаотичности и указываетна глубинный смысл. Чем больше он познан, тем быстрее теряет Анима характер слепого влечения истремления. На пути хаотичного потока вырастают дамбы; осмысленное отделяется от бессмысленного,а когда они более не идентичны, уменьшается и сила хаоса — смысл теперь вооружается силоюосмысленного, бессмыслица — силою лишенного смысла. Возникает новый космос. Сказанное являетсяне каким-то новым открытием медицинской психологии, а древнейшей истиной о том, что из полнотыдуховного опыта рождается то учение, которое передается из поколения в поколение [55].
Мудрость и глупость в эльфическом существе не только кажутся одним и тем же, они суть однои то же, пока представлены одной Анимой. Жизнь и глупа, и наделена смыслом. Если не смеятьсянад первым и не размышлять над вторым, то жизнь становится банальной. Все тогда приобретает допредела уменьшенный размер: и смысл, и бессмыслица. В сущности, жизнь ничего не означает, поканет мыслящего человека, который мог бы истолковать ее явления. Объяснить нужно тому, кто непонимает. Значением обладает лишь непостигнутое. Человек пробуждается в мире, которого непонимает, вследствие чего он и стремится его истолковать.
Анима, и тем самым жизнь, лишены значимости, к ним неприложимы объяснения. Однако у нихимеется доступная истолкованию сущность, ибо в любом хаосе есть космос, и в любом беспорядке —скрытый порядок, во всяком произволе непрерывность закона, так как все сущее покоится насобственной противоположности. Для познания этого требуется разрешающий все в антиномическихсуждениях разум. Обратившись к Аниме, он видит в хаотическом произволе повод для догадок оскрытом порядке, т.е. о сущности, устройстве, смысле. Возникает даже искушение сказать, чтоон их «постулирует», но это не соответствовало бы истине. Поначалу человек совсем нерасполагал холодным рассудком, ему не помогали наука и философия, а его традиционныерелигиозные учения для такой цели пригодны лишь весьма ограниченно. Он запутан и смущенбесконечностью своих переживаний, суждения со всеми их категориями оказываются тутбессильными. Человеческие объяснения отказываются служить, так как переживания возникают поповоду столь бурных жизненных ситуаций, что к ним не подходят никакие истолкования. Это моменткрушения, момент погружения к последним глубинам, как верно заметил Апулей, аd instarvoluntariae mentis («Наподобие самопроизвольного ума»). Здесь не до искусного выбораподходящих средств; происходит вынужденный отказ от собственных усилий, природное принуждение.Не морально принаряженное подчинение и смирение по своей воле, а полное, недвусмысленноепоражение, сопровождаемое страхом и деморализацией. Когда рушатся все основания и подпоры,нет ни малейшего укрытия, страховки, только тогда возникает возможность переживания архетипа,ранее скрытого в недоступной истолкованию бессмысленности Анимы. Это архетип смысла, подобнотому как Анима представляет архетип жизни. Смысл кажется нам чем-то поздним, поскольку мы небез оснований считаем, что сами придаем смысл чему-нибудь, и с полным на то правом верим, чтоогромный мир может существовать и без нашего истолкования.
Но каким образом мы придаем смысл? Откуда мы его в конечном счете берем? Формами приданиясмысла нам служат исторически возникшие категории, восходящие к туманной древности, в чемобычно не отдают себе отчета. Придавая смысл, мы пользуемся языковыми матрицами, происходящими,в свою очередь, от первоначальных образов. С какой бы стороны мы ни брались за этот вопрос,в любом случае необходимо обратиться к истории языка и мотивов, а она ведет прямо кпервобытному миру чуда. Возьмем для примера слово «идея». Оно восходит к платоновскомупонятию вечных идей — первообразов, к «занебесному месту», в котором пребываюттрансцендентные формы. Они предстают перед нашими глазами как imagines et lares [56] или как образы сновидений и откровений. Возьмем,например, понятие «энергия», означающее физическое событие, и обнаружим, что ранее тем жесамым был огонь алхимиков, флогистон — присущая самому веществу теплоносная сила, подобнаястоическому первотеплу или гераклитовскому «вечно живому огню», стоящему уже совсем близко кпервобытному воззрению, согласно которому во всем пребывает всеоживляющая сила, силапроизрастания и магического исцеления, обычно называемая мана.
Не стоит нагромождать примеры. Достаточно знать, что нет ни одной существенной идеи либовоззрения без их исторических прообразов. Все они восходят в конечном счете к лежащим восновании архетипическим праформам, образы которых возникли в то время, когда сознание еще недумало, а воспринимало. Мысль была объектом внутреннего восприятия, она не думалась, нообнаруживалась в своей явленности, так сказать, виделась и слышалась. Мысль была, по существу,откровением, не чем-то искомым, а навязанным, убедительным в своей непосредственной данности.Мышление предшествует первобытному «сознанию Я», являясь скорее объектом, нежели субъектом.Последняя вершина сознательности еще не достигнута, и мы имеем дело с предсуществующиммышлением, которое, впрочем, никогда не обнаруживалось как нечто внутреннее, пока человек былзащищен символами. На языке сновидений: пока не умер отец или король.
Я хотел бы показать на одном примере, как «думает» и подготавливает решения бессознательное.Речь пойдет о молодом студенте—теологе, которого я лично не знаю. У него были затруднения,связанные с его религиозными убеждениями, и в это время ему приснился следующий сон[57].