Поэтому, если пациент убежден в исключительно сексуальном происхождении своего невроза,то я не стану ему препятствовать, ибо знаю, что такое убеждение, особенно если оно глубокоукоренилось, является превосходной защитой от приступов ужасающей неопределенностинепосредственного опыта. Пока эта защитная стена держится, я не стану ее ломать, так какзнаю, что должны существовать какие-то весомые причины такой узости кругозора пациента. Ноесли сновидения начнут разрушать его защитительную теорию, то я буду поддерживать болееширокую личность, что я и делал в тех случаях, когда дело касалось описанных выше сновидений.Точно так же и по тем же мотивам я поддерживаю гипотезы верующего католика, но до тех пор,пока они работают. В любом случае я поддерживаю защитные средства и не задаю академическихвопросов о том, насколько истинны наши представления об этой защите. Мне довольно того, чтоона работает.
Что же касается нашего пациента, то надо сказать, что в данном случае стена католическойзащиты рухнула задолго до того, как я с ним столкнулся. Он посмеялся бы надо мной, посоветуйя ему исповедоваться или нечто в этом роде. Точно так же он посмеялся бы и над сексуальнойтеорией, которая тоже не оказала бы ему поддержки. Но я всегда давал ему ясно понять, чтоцеликом нахожусь на стороне услышанного им во сне внутреннего голоса, в коем я видел частьего будущей цельной личности, назначение которой состояло в том, чтобы освободить нашегопациента от его односторонности.
Для интеллектуальной посредственности, со свойственным ей просвещенным рационализмом,всеупрощающая научная теория тоже является очень хорошим защитным средством — в силупотрясающей веры современного человека во все, на что приклеен ярлык науки. Такой ярлыксразу успокаивает, почти так же как “Roma locuta, causa finita”. Сколь бы утонченной ни быланаучная теория, с психологической точки зрения сама по себе она имеет меньшую ценность, нежелирелигиозный догмат. Причина здесь весьма проста: ведь теория по необходимости является ввысшей степени абстрактной, совершенно рациональной, в то время как догмат выражаетпосредством образа нечто иррациональное. Иррациональный факт, каковым является и психика,куда лучше передается в образной форме. Более того, догмат обязан своему существованию, содной стороны, так называемому непосредственному опыту «откровения» (богочеловек, крест,непорочное зачатие, Троица и т.д.), с другой — сотрудничеству многих умов, которое непрекращалось на протяжении веков. Быть может, не совсем понятно, почему я называю некоторыедогматы «непосредственным опытом», тогда как догмат исключает именно непосредственный опыт.Однако упомянутые мною христианские догматы характерны не только для христианства. Онистоль же часто встречаются в языческих религиях и, кроме того, могут спонтанно появитьсявновь и вновь в форме самых разнообразных психических явлений, подобно тому, как вотдаленном прошлом они имели своим истоком галлюцинации, сновидения, состояния транса.Они возникли, когда человечество еще не научилось целесообразно использовать умственнуюдеятельность. Мысли пришли к людям до того, как они научились производить мысли: они недумали, а воспринимали свои умственные функции. Догмат подобен сновидению, он отражаетспонтанную и автономную деятельность объективной психики, бессознательного. Такой опытбессознательного представляет собой значительно более эффективное средство защиты отнепосредственного опыта, нежели научная теория, которая не принимает во вниманиеэмоциональную значимость опыта. Напротив, догмат в этом отношении необычайно выразителен.На место одной научной теории скоро приходит другая, догмат же неизменен веками. «Возраст»страдающего богочеловека, по крайней мере, пять тысячелетий, а Троица, наверное, ещестарше.
Догмат представляет душу полнее теории, ибо последняя выражает и формулирует толькосодержание сознания. Более того, теория должна передавать живое существо абстрактнымипонятиями, догмат же способен выражать жизненный процесс бессознательного в форме драмыраскаяния, жертвоприношения и искупления. С этой точки зрения поразительна протестантскаясхизма. Поскольку протестантизм стал вероучением предприимчивых германских племен схарактерным для них любопытством, приобретательством, беспокойством, то вполне вероятно, чтоэти особенности характера не вполне согласовывались с церковным миром, по крайней мере, надолгое время. Видимо, в церкви слишком многое сохранялось от Imperium Romanum или Pax Romana,чрезмерно много для их еще недостаточно дисциплинированной энергии. Вполне возможно, что имнужен был не ослабленный, менее контролируемый опыт Бога, как это часто случается спредприимчивыми и беспокойными людьми, слишком юными для принятия любой формы консерватизмаили самоотречения. Поэтому они отказались от посредничества церкви между Богом и человеком(одни в большей степени, другие — в меньшей). Убрав защитные стены, протестант утратилсвященные образы, выражающие важные факторы бессознательного. Тем самым высвободилосьогромное количество энергии, которая устремилась по древним каналам любопытства иприобретательства, из-за чего Европа сделалась матерью драконов, пожравших большую частьземли.
С тех пор протестантизм становится рассадником расколов и в то же самое время источникомбыстрого роста науки и техники, настолько привлекших к себе человеческое сознание, что онозабыло о неисчислимых силах бессознательного. Потребовались катастрофа великой войны ипоследующие проявления чрезвычайного умственного расстройства, чтобы возникло сомнение втом, что с человеческим умом все в порядке. Когда разразилась война, мы были уверены, чтомир можно восстановить рациональными средствами. Теперь же мы наблюдаем удивительноезрелище — государства, присвоившие себе древние теократические притязания на тотальность,которые неизбежно сопровождаются подавлением свободы мнений. Мы вновь видим людей, готовыхперерезать друг другу глотку ради детски наивных теорий о возможности сотворения рая наземле. Не слишком трудно заметить, что силы подземного мира — если не сказать ада, — ранеескованные и служившие гигантской постройке ума, творят ныне или пытаются создатьгосударственное рабство и государство-тюрьму, лишенное всякой интеллектуальной или духовнойпривлекательности. Сегодня немало людей убеждены в том, что простого человеческого разумауже недостаточно для решения громадной задачи — заново усмирить вулкан.
Все это развитие подобно року. Я не стал бы возлагать вину за него на протестантизм илиВозрождение. Несомненно одно — современный человек, будь он протестантом или нет, утратилзащиту церковных стен, старательно возродившихся и укреплявшихся с римских времен. Эта утратаприблизила его к зоне мироразрушающего и миросозидающего огня. Темпы жизни ускорились, онасделалась гораздо интенсивнее. Наш мир захлестывают волны беспокойства и страха.Протестантизм был и остается великим риском, и в то же самое время — великой возможностью.Если он будет и далее распадаться как церковь, это грозит человеку лишением всякихдуховных предохранителей и средств защиты от непосредственного опыта сил бессознательного,ждущих высвобождения. Посмотрите на всю невероятную дикость, которая творится в нашем такназываемом цивилизованном мире, — все это зависит от людей, от состояния их ума! Посмотритена дьявольские орудия разрушения! Они были изобретены совершенно безобидными джентльменами,разумными и уважаемыми гражданами, которыми нам так хочется стать. А потом весь мирвзрывается, и наступает неописуемый ад опустошения, и никто за это, кажется, не несетответственности. Это происходит словно само собой, но ведь это творение человека. Покакаждый из нас уверен, что он представляет собой лишь собственное сознание, превосходноисполняющее свои обязанности и служащее добыче скромного достатка, никто не замечает того,что вся эта рационально организованная толпа, именуемая государством или нацией, влекомакакой-то безличной, неощутимой, но ужасной силой, никем и ничем неостановимой. Эту страшнуюсилу объясняют по большей части страхом соседней нации, в которую словно вселился злобныйдьявол. Так как никому не ведомо, насколько сам он одержим и бессознателен, то собственноесостояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретениесамых мощных пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: ведь сосединаходятся во власти того же неконтролируемого страха. В сумасшедших домах хорошо известно,что самыми опасными являются пациенты, движимые не гневом и не ненавистью, а страхом.
Протестант остался в одиночестве перед Богом. У него нет исповеди, отпущения грехов, нетникакой возможности искупления opus divinum. Он должен в одиночестве перевариватьсобственные грехи, не имея никакой уверенности относительно божественной благодати,сделавшейся недостижимой по причине отсутствия пригодного ритуала. Протестантское сознаниесделалось поэтому бдительным, подобно нечистой совести это сознание обрело неприятнуюсклонность вмешиваться в жизнь и затруднять ее людям. Но тем самым протестант достигуникальной способности осознавать свои грехи, каковая совершенно недостижима длякатолического сознания, ибо исповедь и отпущение грехов всегда готовы уменьшить чрезмернуюнапряженность. Протестант же предан этой напряженности, обостряющей его совесть. Последняя —в особенности нечистая совесть — может быть даром небесным, подлинной благодатью, если онавыступает как высшая критичность по отношению к самому себе. Самокритичность, интроспективнаяпроницательность — это необходимое условие постижения собственной психологии. Если высделали что-нибудь вас смущающее и спрашиваете себя, что же вас толкнуло на подобноедействие, то средством обнаружения подлинных мотивов вашего поведения будет нечистаясовесть, наделенная соответствующей способностью к различению. Только тогда вы способныувидеть, какие мотивы направляют ваши поступки. Жало нечистой совести даже пришпоривает вас,чтобы вы обнаруживали вещи, которые ранее не осознавались. Тем самым вы можете пересечьпорог бессознательного и уловить те безличные силы, которые делают вас бессознательныминструментом того убийцы, который сокрыт в человеке. Если протестант сумел пережить полнуюутрату церкви и все же остается протестантом, т.е. беззащитным перед лицом Бога человеком,не защищенным более какими бы то ни было стенами или общинами, то у него имеется уникальнаядуховная возможность непосредственного религиозного опыта. Не знаю, удалось ли мне передать,что означал для моего пациента опыт бессознательного.
Объективной мерки для ценности такого опыта не существует. Мы должны принимать его всоответствии с той значимостью, какую этот опыт имеет для переживающей его личности. Васможет удивить тот факт, что при внешней бесполезности некоторые сновидения значат нечтодля разумных личностей. Но если вы не принимаете того, что эта личность вам говорит, или неможете поставить себя на ее место, тогда и не судите. Genius religiosus (лат. «божественныидух») — это ветер, который дышит, где хочет. Нет такой архимедовой точки опоры, с позицийкоторой можно было бы судить, ибо психика неотличима от своих проявлений. Психика есть объектпсихологии и, роковым образом, является одновременно субъектом — от этого факта нам никудане деться.
Некоторые сновидения, выбранные мною в качестве примера «непосредственного опыта», длянеопытного глаза, безусловно, не представляют собой ничего выдающегося. Они неброски, будучискромными свидетельствами индивидуального опыта. Они выглядели бы поинтереснее, если бы я могпредставить всю их последовательность во всем богатстве символического материала, вынесенногона поверхность всем ходом этого процесса. Но даже вся эта серия сновидений не сравнится покрасоте и выразительности с любой составной частью традиционного вероучения. Последнее всегдаявляется результатом, плодом работы множества умов на протяжении многих веков. Вероучениеочищено от всех странностей, недостатков и пороков индивидуального опыта. Но при этом именноиндивидуальный опыт, каким бы бедным он ни был, обладает одним важным преимуществом: онявляет собой непосредственную жизнь, несет в себе живое биение пульса дня сегодняшнего. Дляищущего истину он убедительнее самой лучшей традиции. Непосредственная жизнь всегдаиндивидуальна, ибо бег жизни индивидуален; все, что связано с индивидом, уникально,преходяще, несовершенно — особенно, когда речь идет о сновидениях и им подобных продуктахумственной деятельности. Никому другому такие сны не приснятся, даже если у многих те жепроблемы. Но как не может быть абсолютно уникального индивида, так невозможны и абсолютноуникальные по своему качеству продукты индивидуального развития.
Даже сновидения состоят из в высшей степени коллективного материала — точно так же какв мифологии и фольклоре различных народов некоторые мотивы повторяются чуть ли не видентичной форме. Я назвал эти мотивы архетипами, под которыми я понимаю формы и образы,коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составныеэлементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктамибессознательного происхождения. Архетипические мотивы берут свое начало от архетипическихобразов в человеческом уме, которые передаются не только посредством традиции или миграции,но также с помощью наследственности. Эта гипотеза необходима, так как даже сложныеархетипические образы могут спонтанно воспроизводиться без какой-либо традиции.
Теория предсознательных, изначальных идей никоим образом не является моим собственнымизобретением, на что указывает уже термин «архетип», принадлежащий к первым векам нашейэры. В применении к психологии мы обнаруживаем эту теорию в работах Адольфа Бастиана, азатем вновь у Ницше. Во французской литературе Юбер, Мосс и Леви-Брюль высказывали сходныеидеи. Я дал лишь эмпирическое обоснование теории того, что ранее называлось изначальными,или простыми, идеями, «категориями» или «habitudes directrices de la conscience» (фр.«направляющими привычками сознания»), «representations collectives» (фр. «коллективнымипредставлениями») и т.д.
Во втором из обсуждавшихся выше сновидений мы встречались с архетипом, которому я еще неуделял внимания. Это особое сочетание горящих свечей, образующих как бы четыре пирамиды.Тут подчеркивается символическая значимость числа четыре, поскольку пирамиды занимают местоиконостаса, священного образа. Храм называется «домом самососредоточенности», поэтому мыможем предположить, что этот символ служит для обозначения алтаря. Теtractus, есливоспользоваться пифагорейским термином, действительно относится к «самососредоточенности»,как о том ясно свидетельствует сон пациента. Этот символ появляется и в других сновидениях,обычно в форме круга, разделенного на четыре части, в некоторых сновидениях пациента из тойже серии он принимает также форму неразделенного круга, цветка, квадратной площади иликомнаты, четырехугольника, глобуса, часов, симметричного сада с фонтаном посредине, четырехлюдей в лодке, в аэроплане или за столом, четырех стульев вокруг стола, четырех цветов,колеса с восемью спицами, звезды или солнца с восемью лучами, круглой шляпы, разделенной навосемь частей, медведя с четырьмя глазами, квадратной тюремной камеры, четырех времен года,корзинки с четырьмя орехами, мировых часов с диском, разделенным на 4 х 8 = 32 подразделения,и т.д. Эти символы четверичности встречаются 71 раз в серии из четырехсот сновидений. Данныйслучай не является чем-то исключительным.
Я наблюдал много случаев, где встречается число четыре — оно всегда имело бессознательныеистоки. Иначе говоря, образ приходил в сновидении, а сновидец не имел представления о егосмысле и никогда ранее не слышал о символическом значении четверицы. Иное дело — число три,поскольку Троица представляет собой общепризнанное и доступное каждому символическое число.Но четверка нам, в особенности современным ученым, говорит не больше, чем любое другое число.Числовой символизм со всей своей заслуживающей почтения историей представляет собой областьзнания, целиком и полностью лежащую за пределами сознания нашего сновидца. Если сновидения вэтих условиях столь настойчиво говорят о важности четверки, то у нас есть полное правосчитать ее происхождение бессознательным. Нуминозный характер четверицы очевиден во второмсновидении. Из этого факта мы должны сделать вывод, что сновидение указывает на значения,которые мы называем «священными». Так как сновидец не в силах проследить связь этого фактас каким-нибудь сознательным источником, я применяю сравнительный метод, чтобы выявитьзначение символики.