Я понимаю, что такие формулировки напоминают дикие метафизические спекуляции. Мне оченьжаль, но именно их производит и всегда производил человеческий ум. Психология, полагающая,что она может обойтись без таких фактов, должна их искусственным образом исключать. А я считаюэто философским предрассудком, несовместимым с эмпирической точкой зрения. Я должен, видимо,подчеркнуть, что такими формулировками мы не устанавливаем метафизических истин. Это лишьутверждения о том, как функционирует человеческий ум.
Фактом является и то, что мой пациент почувствовал себя значительно лучше после видениямандалы. Если вам понятна та проблема, которую это видение решило для него, то вам будетпонятно и то, почему он испытал такое чувство «совершенной гармонии». Без всяких сомнений яисключал бы всякие спекуляции о возможных последствиях столь малопонятного и далекого от насопыта, как видение мандалы, будь это осуществимо. Для меня этот тип опыта не является нималопонятным, ни далеким. Напротив, это мое повседневное профессиональное занятие. Я знаюнемало людей, которые должны всерьез считаться со своим опытом, если они вообще хотят жить.Им остается выбор между дьяволом и морской пучиной. Дьяволом является мандала или нечто ейподобное, а пучиной — невроз. В дьяволе есть хоть что-то героическое, тогда как пучинаозначает духовную смерть. Здравомыслящий рационалист заметит, что дьявола я изгоняю с помощьюВельзевула и подменяю честный невроз болтовней о религиозных верованиях. На первое замечаниемне нечего возразить, так как я считаю себя экспертом по метафизике, но на второе я долженответить так: ведь речь идет не о верованиях, а об опыте. Религиозный опыт абсолютен. Оннесомненен. Вы можете сказать, что у вас его никогда не было, но ваш оппонент скажет:«Извините, но у меня он был». И вся ваша дискуссия тем и закончится. Неважно, что мир думаето религиозном опыте; для того, кто им владеет, — это великое сокровище, источник жизни,смысла и красоты, придающий новый блеск миру и человечеству. У него есть вера и мир. Где тоткритерий, по которому вы можете решить, что эта жизнь вне закона, что этот опыт не значим,а вера — просто иллюзия? Есть ли, на самом деле, какая-нибудь лучшая истина о последнихоснованиях, чем та, что помогает вам жить? Вот почему я столь тщательно принимаю во вниманиесимволы, порожденные бессознательным. Они нас попросту превозмогают. То, что исцеляет отневроза, должно быть превозмогающе убедительным, а так как невроз слишком реален, тоисцеляющий опыт должен быть в равной степени реальным. Если оставаться пессимистом, то вданном случае речь идет о весьма реальной иллюзии. Но какая разница между реальной иллюзиейи помогающим религиозным опытом? Разве что чисто словесная. Вы можете сказать, что жизнь —это болезнь с очень скверным прогнозом; болезнь длится годами и заканчивается смертью. Илисказать, что нормальность представляет собой превалирующий конститутивный дефект; или чточеловек есть животное с фатально разросшимся мозгом. Такого сорта мышление являетсяпрерогативой ворчунов с несварением желудка. Никто не знает, каковы последние основания.
Мы должны поэтому принимать их такими, какими мы их испытываем. И если этот опыт помогает,делает жизнь более здоровой, прекрасной, совершенной, удовлетворяющей и вас, и тех, кого вылюбите, вы можете спокойно сказать: «Это была милость Господня».
Проблема души современного человека
Статья К.Г.Юнга «Проблема души современного человека» была впервые опубликована в 1928 г.(в 1931 г. вышла в переработанном и расширенном виде). Перевод выполнен А.М.Руткевичем.
Проблема души современного человека принадлежит к вопросам, которые сделались частью нашеговека настолько, что мы не в состоянии разглядеть их в необходимой перспективе. Человексегодняшнего дня представляет собой совершенно новый феномен; современная проблема — это толькочто возникшая проблема, и ответ на нее принадлежит будущему. Говоря о проблеме души современногочеловека, мы можем в лучшем случае лишь поставить вопрос, причем мы ставили бы его, наверное,совсем иначе, будь у нас хотя бы малейший намек на ответ, который даст на него будущее. Болеетого, вопрос не слишком ясен.
Дело в том, что он обращен к чему-то столь универсальному, что выходит за пределыиндивидуального восприятия. Поэтому у нас есть все основания подходить к проблеме со всеюскромностью и величайшей осторожностью. Открытое признание нашей ограниченности кажется мнесущественным, поскольку именно проблемы такого рода чаще других искушают нас произноситьгромкие и пустые слова, а также потому, что и сам я буду вынужден сказать нечто кажущеесянепомерным и неосторожным. Слишком многие из нас становились жертвами своего красноречия.
Чтобы сразу начать с примера подобного отсутствия осторожности, я должен сказать, чточеловек, именуемый нами современным, направляющий свое сознание на непосредственное настоящее,никоим образом не является обычным человеком. Скорее он представляет собой человека, стоящегона вершине или на самом краю мира — с пропастью будущего перед ним, одними небесами над ними всем человечеством, с исчезающей в первобытном тумане историей — под ним. Современныйчеловек — или, повторим это вновь, человек непосредственного настоящего — встречаетсядостаточно редко, ибо он должен быть в высшей степени сознательным. Ведь существовать целикомв настоящем означает полностью осознавать свое существование, что требует максимальнойинтенсивности и экстенсивности сознания, минимума бессознательного. Нужно ясно понять, чтопростой факт жизни в настоящем не делает человека современным, ибо тогда любого ныне живущегоможно было бы считать таковым. Современен лишь тот, кто полностью осознаёт настоящее.
Достигший сознания настоящего человек одинок. «Современный» человек во все времена былтаковым, ибо каждый шаг к более полной сознательности удалял его от изначального, чистоживотного единения со стадом, от погруженности в общую бессознательность. Каждый шаг впередозначал освободительный отрыв от материнского лона бессознательного, в котором пребывает людскаямасса. Даже в цивилизованном обществе люди, образующие, с точки зрения психологии, низший слой,живут в состоянии бессознательности, мало отличающемся от первобытного состояния. Обитателипоследующих страт живут на уровнях сознания, соответствующих начальным этапам человеческойкультуры, тогда как принадлежащие к высшему слою наделены сознанием, которое отображает жизньнескольких последних столетий. Только человек современный в этом смысле слова действительноживет настоящим: только он обладает сегодняшним сознанием, он один обнаружил, что пресытилсяжизнью на более ранних уровнях. Ценности и устремления этих миров прошлого если и интересуютего, то лишь с исторической точки зрения. Тем самым современный человек «неисторичен» вглубочайшем смысле слова и отчуждается от массы людей, живущих традицией. Конечно, современнымво всей полноте он становится только подходя к самому краю мира, оставляя позади все ненужное,все, что перерос, признавая, что он стоит перед ничто, из которого может вырасти все.
Это звучит настолько величественно, что подозрительным образом граничит с банальностью — нетничего легче, чем прикинуться воплощенным сознанием настоящего. Целая орда незначительныхлюдишек придает себе обманчивый облик современных, перескакивая ряд стадий развития ипредставленных ими жизненных задач. Они неожиданно возникают рядом с подлинно современнымилюдьми — лишенные корней призраки, приведения—кровососы. Их пустота принимается за незавидноеодиночество современного человека и дискредитирует его. Численно немногие современные люди темсамым сокрываются от плохо различающих глаз массы этим облаком призраков — псевдосовременных,с которыми они смешиваются. Этому ничем не поможешь: современный человек всегда вызывает вопросыи подозрения — так было во все времена, начиная с Сократа и Иисуса.
Честное исповедание современности означает добровольное признание самого себя банкротом,принятие обетов бедности и целомудрия в новом смысле и — что еще болезненнее — отказ от нимбасвятости, даруемого историей. Быть «неисторичным» — это Прометеев грех, и в этом смыслесовременный человек, переросший принадлежащие прошлому стадии сознания, полностью исполняющийобязанности, накладываемые на него миром, способен достичь полного сознания настоящего. Дляэтого он должен быть здравым и умелым в лучшем смысле этого слова — человеком, добившимся вжизни не меньше других, даже несколько больше. Эти качества необходимы для достижениядальнейшего роста сознательности.
Я знаю, что практичная умелость кажется особенно отвратительной псевдосовременным, посколькуона неприятно напоминает им об их надувательстве. Это не помешает нам принять умелость вкачестве нашего критерия современного человека. Мы даже принуждены сделать это, поскольку тот,кто объявляет себя современным, не будучи умелым, является просто обманщиком. Современныйчеловек обязан быть в высшей степени умелым, ибо до тех пор, пока он не искупил разрыв страдицией своими творческими способностями, он просто не верен прошлому. Было бы пустейшимделом отрицать прошлое лишь для того, чтобы осознавать настоящее. «Сегодня» стоит между«вчера» и «завтра», оно связует прошлое и будущее — лишь в этом его значение. Настоящеепредставляет собой процесс перехода; только человек, осознающий подобным образом настоящее,может называться современным.
Многие называют себя современными — в особенности псевдосовременные. Поэтому действительносовременных людей мы часто находим среди тех, что называют себя старомодными. Такую позициюони занимают не без оснований: во-первых, они подчеркивают таким образом значимость прошлого,чтобы возместить свой разрыв с традицией и возникшее чувство вины, о котором уже шла речь;во-вторых, чтобы не быть принятым за псевдосовременных. Любое хорошее качество имеет и своюдурную сторону, ничто хорошее не приходило в мир, не произведя при этом соответствующего емузла. Этот болезненный факт делает иллюзорным чувство приподнятости, столь часто сопровождающеесознание современности, — чувство того, что мы являемся кульминацией всей истории человечества,исполнением и завершением бесчисленных поколений. В лучшем случае это будет и горделивымпризнанием собственной нищеты: мы представляем собой также крушение надежд и ожиданий прошедшихвеков. Достаточно подумать, что почти два тысячелетия господства христианских идеалов привелине к новому пришествию мессии, не к Царству Небесному, а к мировой войне между христианскиминациями с ее колючей проволокой и отравляющими газами. Какая катастрофа и на небесах, и наземле! Перед лицом такой картины мы вновь обретаем скромность. Верно, современный человекявляется кульминацией, но уже завтра он будет превзойден. Он действительно представляет собойпродукт многовекового развития, но является и самым тяжким крушением надежд человечества.Современный человек сознаёт это. Он видит всю благотворность науки, технологии и организации,но он видит также и всю их катастрофичность. Он видит равным образом, как все правительства,преисполнившись добрыми намерениями, пролагали путь к миру, действуя по принципу: «во времямира готовься к войне», — так, что Европа едва не пришла к полному разрушению. Что касаетсяидеалов, то ни христианская церковь, ни солидарность экономических интересов не выдержалипроверки реальностью — крещения в огне. Сегодня, спустя десять лет после войны, мы сновавидим все тот же оптимизм, те же политические устремления, те же фразы и лозунги в действии.
Как нам не опасаться, что они с неизбежностью приведут к дальнейшим катастрофам? Соглашенияо запрещении войн оставят нас скептичными при всех наших пожеланиях всяческих успехов такимсоглашениям. В глубине, за всеми паллиативными мерами такого сорта сохраняется подтачивающеесомнение. Я полагаю, что не слишком преувеличу, если скажу, что психологически современныйчеловек претерпел чуть ли не фатальный шок, результатом которого является глубочайшаянеуверенность. Эти суждения достаточно ясно показывают, что мои взгляды несут на себе отражениемоих профессиональных занятий. Врач занят поисками болезни, я не могу перестать быть врачом.Правда, важнейший стороной врачебного искусства является отказ искать болезни там, где их нет.Поэтому я не стану утверждать, будто белая раса вообще и западное общество в частности больны,что Запад стоит на краю пропасти. Я никоим образом не компетентен, чтобы выносить такойприговор.
Кто бы ни говорил о проблемах культуры или даже о проблеме человека, никогда не помешаетвопрос: кем на самом деле является говорящий? Чем более общей является проблема, тем большев ее решение контрабандой протаскивается собственная психология. Отсюда нетерпимые искаженияи ложные выводы, которые могут иметь самые серьезные последствия. С другой стороны, уже тотфакт, что общая проблема вовлекла и поглотила всю личность, является гарантией того, чтоговорящий действительно испытал ее и приобрел в своих страданиях нечто важное. Проблемаотразилась на его личной жизни, а это указует нам на истину. Но если собственная психологияпроецируется на проблему, то происходит и фальсификация ее личными особенностями: претендуяна объективность, личность так искажает ее, что вместо истины мы имеем дело с обманчивойвидимостью.
Мое знание душевной проблемы современного человека, конечно, приобретено опытом наблюденийза другими людьми и из моего собственного опыта. Я знаю кое-что об интимных сторонах психическойжизни многих сотен образованных личностей, здоровых и больных, выходцев из самых различныхрайонов цивилизованного белого мира; мои суждения основываются на этом опыте. Без сомнения,я могу дать лишь одностороннюю картину, поскольку все мои наблюдения связаны с душой — всеэто лежит внутри. Я должен сразу же добавить, что уже это само по себе примечательно, посколькудуша не всегда и не везде обнаруживается внутри. Имеются народы и эпохи, когда она находиласьвовне, ибо они целиком и полностью непсихологичны. В качестве примера можно взять любую издревних цивилизаций, но в первую очередь Египет с его монументальной объективностью и наивнойисповедью в несовершавшихся грехах. За могильниками Аписа в Саккара [83] и пирамидами мы найдем не больше психологических проблем, чем за музыкойБаха.
Где бы мы ни обнаруживали существование каких-то внешних форм для адекватного выражениястремлений и надежд, будь они идеалами или ритуалами, мы можем сказать, что душа находитсявовне, что нет психологической проблемы, как нет бессознательного в нашем смысле слова. Всозвучии с этой истиной психология как наука была открыта лишь в последние десятилетия, хотязадолго до этого человек прибегал к интроспекции и был достаточно разумен, чтобы распознатьфакты, являющиеся предметом психологии. Римляне были знакомы со всеми принципами механики ифактами физики, достаточными для создания паровой машины, но все свелось к игрушке ГеронаАлександрийского [84].
Причина в том, что у римлян не было принудительной необходимости двигаться дальше. Нуждапоявилась только с колоссальным разделением труда и ростом специализации в девятнадцатом веке.Точно так же духовная нужда привела в наше время к «открытию» психологии. Психические фактысуществовали, конечно, и раньше, но они не привлекали к себе внимания — никто их не замечал,люди вполне обходились без них. Но сегодня нам уже не обойтись без науки о душе. Медики былипервыми, кто осознал эту истину. Для священника душа представляет собой лишь нечтосоответствующее или не соответствующее признанной форме или системе верований. Он долженобеспечить нормальное функционирование последней. Пока эта система истинно выражает жизнь,психология может быть только техническим помощником здоровой жизни, душа не рассматривается какфактор жизни. Пока человек живет как стадное животное, у него вообще нет собственной души — онаему и не нужна, исключая обычное верование в ее бессмертие. Но стоит человеку выйти за рамкилюбой локальной формы религии, в которой он был рожден, — как только религия перестаетохватывать его жизнь во всей полноте, — душа становится фактором по своему собственномуправу, с нею уже не обойтись привычными мерами. По этой причине мы имеем сегодня психологию,основанную на опыте, а не на догматах веры и не на постулатах какой-нибудь философской системы.Сам факт существования такой психологии является для меня симптомом глубинных конвульсий,происходящих в коллективной душе. Ибо изменения в коллективной душе происходят по тому жеобразцу, что и изменения в индивидуальной. Пока все идет хорошо, и наша психическая энергиянаходит адекватные и отрегулированные пути для выхода, нас ничто не тревожит изнутри. Нас неосаждают сомнения и неуверенность, мы не знаем внутренней раздвоенности. Но стоит заблокироватьодин—два канала психической активности, как появляются закупорки, поток энергии устремляетсявспять, против течения, внутренний человек желает иного, чем внешний, мы в войне с самими собой.Только тогда, в этой нужде, мы обнаруживаем психику как нечто препятствующее нашей воле, нечтостранное и даже враждебное нам, несовместимое с нашим сознательным видением.