Я глубоко убежден, что это не пустые аналогии. Есть слишком много тех, для кого фрейдовскаяпсихология дороже Евангелия, а большевизм означает нечто большее, чем гражданская добродетель.И все же они — наши братья, ибо в каждом из нас слышен отголосок их речей, поскольку в конечномсчете есть одна душа, охватывающая всех нас. Неожиданным результатом такого развития являетсяуродливый лик мира. Он стал столь безобразным, что никто не может любить его; мы не в состояниилюбить даже самих себя, а во внешнем мире нет ничего, что могло бы отвлечь нас от реальностивнутренней жизни. В этом значение такого развития. В конце концов, чему хочет научить настеософия своей доктриной кармы и перерождения, как не тому, что этот мир видимости есть лишьлечебница для морально несовершенных? Теософия обесценивает внутреннюю ценность наличного миране менее радикально, чем современное мировоззрение, но прибегает к иной технике: она не чернитнаш мир, но оставляет ему лишь относительный смысл, обещая иные, высшие миры. Результат в обоихслучаях один и тот же. Я готов признать, что все эти идеи не укладываются в рамки академическихдискуссий; суть дела в том, что они затрагивают современного человека там, где он менее всегоэто осознаёт. Является ли простым совпадением то, что современная мысль пришла к теорииотносительности Эйнштейна и ядерной теории, уводящих нас от детерминизма и граничащих с чем-тоневообразимым? Не удивительно поэтому, что современный человек обращается к реальности душевнойжизни, и ожидает от нее достоверности, утраченной им в мире.
Духовная ситуация Запада неустойчива, и опасность тем больше, чем сильнее наша слепота кбезжалостной истине об иллюзорности красот нашей души. Западный человек живет в густом облакефимиама, воскуряемого им самим так, что в этом дыму ему не разглядеть собственного отражения.Но какое впечатление вызывает оно у людей с другим цветом кожи? Что думают о нас Индия и Китай?Какие чувства мы вызываем у черного человека? У всех тех, у кого мы отняли их земли, тех, когомы уничтожаем ромом и венерическими заболеваниями? У меня есть друг, американский индеец, вождьплемени пуэбло. Во время конфиденциального разговора о белом человеке он сказал мне: «Мы непонимаем белых. Они всегда хотят чего-то, всегда беспокоятся, что-то высматривают. Как этопонимать? Мы не знаем. Мы не можем их понять. У них такие острые носы, такие тонкие, жесткиегубы, такие линии у них на лицах. Мы думаем, что все они сумасшедшие».
Мой друг распознал, не умея назвать, арийского коршуна с его ненасытной жаждой бытьвластелином во всех землях, даже в тех, до которых ему вовсе нет дела. Он заметил и нашуманию величия, заставляющую нас полагать среди всего прочего, что христианство — единственнаяистина, а белый Христос — единственный искупитель. Вогнав в хаос нашей наукой и технологиейвесь Восток, требуя с него за это дань, мы посылаем наших миссионеров даже в Китай. Комедия,разыгрываемая христианством в Африке, является самой жалкой. Уничтожение полигамии, конечно,чрезвычайно любезное Богу, способствовало такому распространению проституции, что только вУганде ежегодно тратится 20 тыс. фунтов на предохранение от венерических заболеваний. А добрыйевропеец платит своим миссионерам за эти вдохновляющие достижения! Нужно ли вспоминать обедствиях в Полинезии или о благословлении торговли опиумом? Вот так выглядит европеец, еслилишить его облака воскурений. Не удивительно, что раскопки души напоминают прокладкуканализации.
Только такой идеалист, как Фрейд, мог посвятить всю жизнь этим нечистотам. Но дурной запахраспространяет не он, а мы сами — вообразившие себя такими чистыми и порядочными в силуполнейшего невежества и грубейшего самообмана. Поэтому наша психология, знакомство с нашейсобственной душой начинаются с самого отвратительного, т.е. со всего того, что мы предпочитаемне видеть. Но если бы душа была полна одним лишь злом, то никакой земной властью не удалосьбы сделать ее привлекательной для нормального человека. Вот почему люди, видящие в теософиитолько жалкую поверхность ума, а во фрейдовской психологии одну лишь сенсацию, предсказываютэтим движениям скорый и бесславный конец. Они упускают из виду тот факт, что такие движенияполучают всю свою силу от очарования, прелести души. Это она выражает себя в таких формах —пока им на смену не пришли иные, лучшие. Они являются переходными или эмбриональными стадиями,которые послужат появлению более зрелых форм.
Мы еще не вполне осознали, что теософия есть любительская, поистине варварская имитацияВостока. Мы начинаем заново открывать для себя астрологию, являющуюся на Востоке хлебомнасущным. Наши исследования сексуальной жизни, начатые в Вене и в Англии, не идут ни в какоесравнение с индийскими учениями по этому поводу. Восточные тексты тысячелетней давности даютнам образы философского релятивизма, а идея индетермизма, только что появившаяся на Западе,является фундаментом китайской науки. Что до наших открытий в психологии, то Рихард Вильгельмпоказал мне, что некоторые сложные психические процессы были описаны в древнекитайских текстах.Сам психоанализ и возникшие вместе с ним направления мысли — мы считаем их специфически западнымявлением — представляет собой лишь усилия новичка в сравнении с искусством, существующим снезапамятных времен на Востоке. Параллели между психоанализом и йогой проводились еще ОскаромШмицем.
В то самое время как мы переворачиваем вверх дном материальный мир на Востоке нашимитехническими средствами, Восток со своими высшими психическими навыками приводит в смятениенаш духовный мир. Мы никак не постигнем, что, завоевывая Восток извне, мы позволяем ему всекрепче схватывать нас изнутри. Эта идея кажется чуть ли не безумной, поскольку нам заметнылишь очевидные каузальные связи и мы не видим, что должны были бы возлагать вину за смятениев рядах нашего интеллектуального среднего класса на Макса Мюллера, Ольденберга, Дейссена,Вильгельма и им подобных. Чему учит нас пример Римской империи? После завоевания Малой АзииРим становится азиатской державой; Европа была заражена Азией и остается таковой до сих пор.Из Киликии пришел митраизм, религия римских легионов, и распространился с ними от Египта дотуманной Британии.
Есть ли нужда напоминать об азиатском происхождении христианства? У теософов есть забавнаяидея, будто некие махатмы, восседающие где-то в Гималаях, вдохновляют и направляют умы всехжителей мира. Столь сильным оказывается влияние восточной веры в магию, что находящиеся вздравом уме европейцы уверяли меня, будто бы все мною сказанное есть результат действия махатм,а мои собственные устремления не имеют никакого значения. Этот миф о махатмах, получивший широкоехождение на Западе и сделавшийся религиозным верованием, не есть бессмыслица. Подобно любомумифу, он содержит важную психологическую истину. Верно и то, что в глубине тех духовных перемен,с которыми мы сегодня имеем дело, лежит Восток. Но этот Восток — не тибетский монастырь, полныймахатм, — он в нас самих, это наша собственная душа, постоянно творящая все новые духовные формыи силы, которые могут помочь нам обуздать безграничное хищничество арийца. Возможно, он позволитнам сузить горизонт внешней деятельности. На Востоке это привело к сомнительному квиетизму, нотакже к той стабильности, каковую обретает человек, когда требования духа становятся столь жеимперативными, как и нужды социальной жизни. Но в наш век американизации мы по-прежнему далекиот всего этого; мне кажется, что мы едва ступили на порог новой эпохи духа. Я не хотел быизображать из себя пророка, но вряд ли удастся очертить проблему души современного человекабез упоминания его стремления к покою в период беспокойства, стремления к безопасности в векопасностей.
Сущность духовной проблемы сегодняшнего дня содержится для меня в том очаровании, котороевызывает душа у современного человека. Пессимисты назовут это знамением упадка, оптимистыувидят предвестие далеко идущих духовных перемен на Западе. В любом случае это значимыйфеномен. Он заслуживает еще большего внимания, поскольку коренится в глубинных социальныхстратах, затрагивает то иррациональное, те неисчислимые психические силы, которые, какпоказывает история, преображают жизнь народов и цивилизаций, преображают непредвиденно инепредвидимо. Эти силы, по-прежнему невидимые для глаз большинства, лежат в основаниисегодняшнего интереса к психологии. Зачарованность душою никоим образом не есть болезнетворноеизвращение. Притяжение души столь сильно, что даже отвратительные ее стороны не заставяточарованного отпрянуть.
Все кажется опустошенным и изношенным на столбовых дорогах мира. Современный человекинстинктивно покидает протоптанные пути, чтобы найти обходные тропы и проходы. Подобночеловеку греко—римского мира, отбрасывавшему своих умерших богов и обращавшемуся к мистериям,мы под давлением нашего инстинкта поворачиваемся к иному, к восточной теософии и магии.Современный человек идет к внутреннему, к созерцанию темных оснований души. Это происходит стем же скептицизмом и такой же безжалостностью, с какими Будда был принужден смести два миллионабогов, чтобы достичь единственно достоверного изначального опыта.
Теперь нам нужно задать последний вопрос. Верно ли то, что я говорил о современном человеке,либо это очередная иллюзия? Что бы ни думали миллионы образованных жителей Запада о приведенныхмною фактах, считая их неадекватными и нелепыми, они не вызывают ни малейших сомнений. Развеутонченный римлянин думал иначе, когда смотрел на распространение христианства среди рабов?Сегодня Бог Запада еще жив для множества людей, как и Аллах по другую сторону Средиземного моря;один верующий считает другого еретиком, которого, за неимением других средств, нужно жалеть итерпеть. Хуже того, просвещенные европейцы придерживаются мнения, будто религия хороша длямасс и для женщин, но малозначима в сравнении с экономическими и политическими вопросами дня.
Меня не трудно опровергнуть — как человека, предсказывающего бурю, когда на небе нет ниоблачка. Возможно, шторм остается где-то за горизонтом, быть может, он нас никогда и недостигнет. Но то, что значимо для психической жизни, всегда лежит за горизонтом сознания, икогда мы говорим о проблеме души современного человека, мы говорим о едва заметных вещах —самых сокровенных и хрупких, о цветах, распускающихся только ночью. В дневном свете все яснои ощутимо; однако ночь длится столь же долго, как и день, мы живем и в ночное время. Есть люди,которым снятся дурные сны, отравляющие им и дневное существование. Для многих же дневная жизнькажется дурным сном, и они страстно желают наступления ночи, когда пробуждаются духи. Я думаю,что в наше время таких людей очень много, вот почему я так долго говорил о душе современногочеловека.
Я должен признать себя, тем не менее, виновным в некоторой односторонности, так как я умолчало духе времени, о котором всем есть что сказать, ибо он на виду у всех. Он проявляет себя видеалах интернационализма и супернационализма, воплощенных в Лиге Наций и подобных ейорганизациях; мы видим дух времени в спорте, кино, джазе. Это характерные симптомы нашеговремени, гуманистические идеалы распространяются даже на тело, и эта тенденция еще болеезаметна в современных танцах. Кино, подобно детективным романам, позволяет нам испытывать безопасности для нас самих все побуждения, страсти и фантазии, которые должны были бы подлежатьвытеснению в гуманистический век. Нетрудно заметить связь этих симптомов с нашей психологическойситуацией. Очарованность душой приносит новую самооценку, переаттестацию фундамента человеческойприроды. Мы не удивимся, если это приведет и к новому открытию тела — после долгого подчиненияего духу. Возникает даже искушение сказать, что плоть возвращает себе свои права. КогдаКайзерлинг заметил, что шофер сделался культурным героем нашего времени, он, как почти всегда,был прозорлив. Тело претендует на равное признание; оно очаровывает точно так же, как и душа.Если бы мы держались старого антитезиса сознания и материи, то подобное положение дел, казалосьбы нестерпимым противоречием. Но если мы свыкаемся с таинственной истиной, что дух есть жизньтела, глядя изнутри, а тело есть внешнее проявление жизни духа (на самом деле два суть одно),то нам становится понятно, почему стремление выйти за пределы нынешнего уровня сознания путемпризнания бессознательного воздает должное и телу. Понятно и то, почему признание прав тела нетерпит философии, отрицающей его во имя духа. Эти требования физической и психической жизни,несравнимо более сильные, чем в прошлом, могут показаться признаком декаданса, но они могутозначать и обновление, ибо, как говорил Гельдерлин: Там, где опасность, Растет и спасенье.
И мы видим, как западный мир набирает скорость — американский темп — это прямаяпротивоположность квиетизма и мироотрицающей резиньяции. Возникает беспрецедентное напряжениемежду внешним и внутренним, объективной и субъективной реальностями. Возможно, это последняягонка между стареющей Европой и молодой Америкой; может быть, это последняя отчаянная попыткавырваться из-под темной власти природного закона, чтобы одержать еще одну героическую победупробужденного сознания над сном наций. На этот вопрос даст ответ только история.
Йога и Запад
Статья «Йога и Запад» первоначально была опубликована на английском языке в журнале«Прабуддха Бхарата» (Калькутта) в феврале 1936 г. Перевод выполнен А.М.Руткевнчем.
Менее века прошло с тех пор, как Западу стала известна йога. Хотя всякого рода истории олегендарной стране Индии — стране мудрецов, гимнософистов и омфалоскептиков — были известны вЕвропе уже две тысячи лет, о реальном знании индийской философии и философской практики нельзябыло говорить до тех пор, пока усилиями француза Анкетиля дю Перрона Запад не получил Упанишады.Что же касается более глубокого и всестороннего знания, то оно стало возможным благодаря трудамМакса Мюллера, издавшего в Оксфорде священные книги Востока. Вначале это знание оставалосьпривилегией специалистов — санскритологов и философов, однако очень скоро теософское движение,вдохновляемое г-жой Блаватской, завладело восточными традициями и донесло их до самой широкойпублики. С тех пор вот уже несколько десятилетий знания о йоге развиваются по двум различнымнаправлениям: с одной стороны, йога — предмет самой строгой академической науки, с другой — онастала чем-то вроде религии, хотя и не развилась в церковную организацию, несмотря на все усилияАнни Безант и Рудольфа Штайнера. Хотя Штайнер был основателем антропософской секты, начинал онкак последователь г-жи Блаватской [91].
Этот продукт развития йоги в западном варианте весьма трудно сравнивать с тем, чтопредставляет собой йога в Индии. Дело в том, что восточное учение встретилось на Западе сособой ситуацией, с таким состоянием умов, которого Индия никогда не знала ранее. Для этойситуации характерно строгое размежевание между наукой и философией, которое в той или иноймере существовало на протяжении примерно трехсот лет до того времени, как йога стала известнаЗападу.