В этих исследованиях обнаружились важные параллели с йогой — особенно с Кундалини—йогой, атакже с символикой тантрической, ламаистской йоги и параллели с китайской йогой даосов. Этиформы йоги со своею богатой символикой дают мне бесценный сравнительный материал приистолковании бессознательного. Но в принципе я не применяю методов йоги, поскольку у нас наЗападе ничто не должно насильно навязываться бессознательному. Нашему сознанию присущиинтенсивность и ограниченная узость действия, а потому эту, и без того доминирующую, тенденциюнет нужды еще более усиливать. Напротив, нужно делать все для выхода бессознательного всознание, для освобождения от жестких препон сознания. С этой целью я использую метод активноговоображения, заключающийся в особого рода тренировке способности выключать сознание (хотя быотносительно), что представляет бессознательному возможность свободного развития.
Мое столь критичное неприятие йоги вовсе не означает, что я не вижу в ней одного извеличайших достижений восточного духа, изобретений человеческого ума. Надеюсь, я достаточноясно дал понять, что моя критика направлена лишь против применения йоги западными народами.Духовное развитие Запада шло совсем иными путями, чем на Востоке, а потому оно создало,пожалуй, самые неблагоприятные условия для применения йоги. Западная цивилизация едва достиглавозраста одного тысячелетия, она должна прежде избавиться от своей варварской односторонности.Это означает в первую очередь более глубокое видение человеческой природы. Посредствомподавления и контроля над бессознательным никакого видения не добьешься — и менее всего путемимитации методов, взращенных совсем иными психологическими условиями. Со временем Западизобретет собственную йогу, она будет опираться на фундамент, заложенный христианством.
Введение в религиозно—психологическую проблематику алхимии
Этот текст является введением к большой книге К. Г. Юнга «Психология и алхимия».«Введение» обладает рядом особенностей, которые необходимо прокомментировать.
Во-первых, непосредственный контекст «Введения», т.е. текст книги, недоступен читателюнастоящего издания. Во-вторых, имеются, так сказать, сверхконтексты, и их нужно учитыватьдля понимания «Введения» как своего рода опуса, т.е. как целого. Эти сверхконтексты связаныс замыслом и концепцией, развиваемыми Юнгом. Первое, что следует здесь отметить, — повышеннаяэмоциональность текста, вызванная пафосом оппонирования как прямым научным противникам Юнга,так и — более широко — олицетворяемым ими сторонам европейской культуры, современнойевропейской «души», современного христианства. Отсюда стилистическая пестрота «Введения»,в котором перемешаны три редко совмещаемых друг с другом слоя: нормализованный научный стиль,разговорно—бытовой и высокий, «библейский» стили. Переводчик пытался по возможности сохранитьэти особенности оригинала, ради чего ему пришлось принести в жертву стиль перевода.
Далее, текст непрост также из-за некоторого «пифизма», загадочности и таких стилистическихособенностей, как серийность в выборе слов внутри небольшого отрезка текста (что не всегдаудалось сохранить в переводе) и циклизм, когда за одной серией монотонно повторяющихся словследует другая. Все это сообщает тексту Юнга известную степень суггестивности или дажезаклинательности. Наконец, «Введению» присущ композиционный циклизм, своего родамузыкальность (тематизм), например, трижды возникающая тема «подвешенности» — один разприменительно к психологии, другой — к религии и, наконец, — к алхимии. Тем самым мы ужезатронули источник этих сверхконтекстов, а именно замысел Юнга продемонстрировать на самомтексте основную идею, в нем заключенную, — идею глубокого сущностного родства психологии,религии и алхимии.
Отвлекаясь от подробностей, место которым в специальном исследовании, посвященном этомувопросу, рискну высказать предположение, что само «Введение» построено по образцу, по«архетипу» алхимического «деяния», когда основная тема сублимируется в ходе изложения,проходя различные стадии — от психотерапии (излечения) через религиозное спасение иалхимическое «исцеление» металлов к просветленной таким путем терапии — не столько, можетбыть, индивидуальной, сколько коллективной, затрагивающей сферу культуры, включая религию,сферу, глубоко пораженную, по мнению Юнга, прежде всего на уровне души. «Введение» какалхимический процесс заканчивается на стадии нигредо, что символически (архетипически)соответствовало бы погружению в культурно-исторические глубины алхимии и тех архетиповбессознательного, которые в ней выражены (кстати, само слово «архетип» использовалосьалхимиками, например, Агриппой Неттесхаймским). Не случайно нигредо появляется в концетекста.
Возможно, высказанное здесь предположение поможет читателю более глубоко понять«Введение» со всеми его трудностями и тонкостями. Некоторые разъяснения, касающиесяалхимии (по необходимости совсем короткие), читатель найдет в нижеследующих примечаниях.
Перевод выполнен В.М. Бакусевым.
Что касается содержания нижеследующих исследований, то для знатока комплексной психологиивступительные замечания, вероятно, излишни. Но для читателя—неспециалиста, который приступаетк этому чтению неподготовленным, пожалуй, нужны некоторые вводные пояснения. Понятие «процессиндивидуации», с одной стороны, и алхимия — с другой, суть вещи, которые, кажется, настолькодалеки друг от друга, что фантазии поначалу представляется невозможным вообразить связывающиеих мосты. Такому читателю я чувствую себя обязанным дать разъяснение, в особенности потому,что в связи с публикацией моих лекций у меня есть некоторый опыт, заставляющий думать обизвестной беспомощности моих критиков.
То, что мне приходилось высказывать о сущности человеческой души, — это прежде всегонаблюдения над человеком. Этим наблюдениям предъявляли упрек в том, что в них речь идето неизвестном и труднодоступном опыте. Достопримечателен тот факт (с которым снова и сноваприходится сталкиваться), что абсолютно всякий, даже самый последний профан, полагает, чтоон отлично разбирается в психологии, как будто душа — это как раз именно та область, котораяхорошо знакома самым широким кругам. Любой настоящий знаток человеческой души согласится сомной, однако, если я скажу, что она (душа) относится к самому темному и таинственному из того,с чем мы встречаемся на опыте. Эти сферы никто никогда не изведает до конца.
Нет в моей практической деятельности почти ни дня, чтобы я не столкнулся с чем-то новым инеожиданным. Конечно, мой опыт — это не повседневности, лежащие на поверхности. Но для любогопсихотерапевта, который занимается этой специальной областью, он находится в достижимойблизости. Поэтому-то мне кажется по меньшей мере странным, когда неизвестность сообщенныхопытов вменяют мне в упрек. Я не чувствую себя ответственным за то, что познания профанов впсихологии недостаточны.
В аналитическом процессе, т.е. в диалектическом разборе между сознанием и бессознательным,имеет место некоторое развитие, продвижение вперед к цели или концу, трудно постижимая природакоторого занимала меня в течение многих лет. Психическое лечение на всех возможных стадияхразвития приходит к концу, никогда не вызывая при этом ощущения того, что тем самым достигнутауже и цель. Типичные временные завершения имеют место:
1. по получении доброго совета;
2. по совершении более или менее полной, но во всяком случае удовлетворительнойисповеди;
3. по познании до тех пор неосознанного, но существенного содержания, осознаниекоторого имеет следствием новые побуждения к жизни или деятельности;
4. после достигнутого долгим трудом освобождения от остатков детской психологии;
5. после выработки нового, рационального приспособления к, может быть, трудным илинепривычным условиям среды;
6. по исчезновении мучительных симптомов;
7. по наступлении позитивного поворота в судьбе, как то: экзамена, обручения, свадьбы,развода, смены профессии и т.д.;
8. по получении вновь открытого ощущения принадлежности к какому-либо религиозномуисповеданию, или по обращении;
9. по начавшемся возведении практической жизненной философии («философии» в античномсмысле!).
Хотя в этом перечне можно было бы привести еще больше модификаций и добавлений, он в общеми целом может характеризовать наиглавнейшие ситуации, в которых аналитический илипсихотерапевтический процесс достигает предварительного или, при случае, даже определенногозавершения. Как показывает опыт, имеется, однако, относительно большое количество пациентов,для которых внешнее окончание работы с врачом ни в коем случае не означает одновременно концааналитического процесса. Скорее, критический разбор бессознательного идет дальше, а именно,примерно в том смысле, как у тех, которые свою работу с врачом не закончили. Иногда сновавстречаешь таких пациентов спустя годы и выслушиваешь часто достопримечательные истории оповоротах в их судьбах. Такие опыты поначалу утвердили меня во мнении, что в душе имеет место,так сказать, независимый от внешних условий, целенаправленный процесс, и освободили меня отопасения, что я сам могу быть единственной причиной несобственного (а потому, может быть,противного природе) психического события. Это опасение не было напрасным, поскольку некоторыепациенты не дают ни одному аргументу девяти названных категорий склонить себя к окончаниюаналитической работы, даже посредством религиозного обращения, не говоря уж о столь очевидномисчезновении невротических симптомов. Именно случаи последнего рода сделали для меня очевидным,что лечение неврозов затрагивает проблему, которая выходит далеко за рамки только—врачебного идля которой только—медицинское знание невозможно признать достаточным.
В память о почти уже полувековой давности начальных временах анализа с ихпсевдобиологическими установками и обесцениванием процесса душевного развития выжидание ваналитической работе любят называть «бегством от жизни», «перенашиванием плода»,«автоэротизмом» и подобными нелюбезными выражениями. Поскольку все вещи в принципе должнырассматриваться с двух сторон, то негативная оценка в жизненном смысле допустима только тогда,когда доказано, что, и действительно, в так называемой «подвешенности» вовсе нельзя найти ничегопозитивного. Понятная нетерпеливость врача сама по себе еще ничего не доказывает. Толькоблагодаря несказанному терпению исследователя новой науке удалось построить углубленноепонимание сущности души, и известные неожиданные терапевтические результаты должны быть обязаныжертвенному упорству врача.
Неоправданно негативное отношение вдобавок к этому несерьезно, а иногда и вредно, ивызывает подозрение в завуалированной некомпетентности, если вообще не в попытке избежатьответственности и полного столкновения. Ибо раз аналитическая работа раньше или позже неизбежностановится человечным разбором между Я и Ты и Ты и Я, по ту сторону всех слишком человеческихотговорок, то не только легко может случиться, но и необходимым образом дело идет к тому, чтооно непосредственно затрагивает и даже проникает до глубоких основ как пациента, как и врача.Нельзя дотронуться до огня или до яда, не схватив хоть толику их через незащищенные места; ибоистинный врач никогда не стоит рядом, но всегда — внутри.
Так называемая подвешенность [95] может быть дляобеих сторон нежелательной, неприемлемой, даже невыносимой, не будучи негативной в жизненномсмысле. Наоборот, она может оказаться даже позитивно оцениваемым «hang on» (англ. «подвешенностьна…»), которое хотя и означает, с одной стороны, мнимо непреодолимую трудность, но, с другойстороны, именно поэтому представляет ту единственную в своем роде ситуацию, которая требуетвеличайшего напряжения и потому вызывает на свет божий целостного человека. Вообще, можносказать, что, с одной стороны, пациент бессознательно или с твердой уверенностью пытается решитьпроблему, в конечном итоге оказывающуюся неразрешимой, и что, с другой стороны, искусство илитехника врача делает все, что в его силах, чтобы ему в этом помочь. «Наука исследует целостногочеловека» — восклицает древний алхимик. Именно этот «человек целостный» и есть искомое. Усилияврача, так же как и поиски пациента, нацелены на того сокровенного, еще не манифестированного«целостного» человека, который является вместе с тем человеком величайшим и будущим.Правильный путь к целостности состоит, однако, — к сожалению, — в обусловленных судьбой обходахи блужданиях. Это «самая длинная дорога», не прямая, но связующая противоположности змеистаялиния, напоминающая путеуказующий кадукей, тропа, лабиринтовая переплетенность которой нелишена ужаса. На этом пути осуществляются те опыты, которые любят называть «труднодоступными».Их недоступность основывается на том, что они дорогостоящи: требуют того, чего больше всегобоятся, а именно той целостности, которая хотя и не сходит с уст и о которой бесконечнотеоретизируют, но которую в реальности обходят стороной так далеко, как можно [96]. Бесконечно милее обычай «купейной психологии»,когда одна полка не знает, что творится на других.
Боюсь, что за такое состояние вещей нужно считать ответственным не только неразумие ибессилие единиц, но и всеобщее душевное воспитание европейца. Это воспитание не только подлежиткомпетенции, но и составляет суть господствующих религий; ибо только они, и прежде всего —рационалистические системы, относятся к внешнему и внутреннему человеку одинаково. Можноупрекать христианство в отстающем развитии, желая извинить собственную недостаточность. Я нехочу впасть в ошибку, приписывая это вещам, за которые ответственна в первую очередьчеловеческая неумелость. Я говорю поэтому не о сокровеннейшем и лучшем разуме христианства, ноо легкомыслии и о фатальном непонимании, которые очевидны для всех. Требование «подражания»Христу, а именно требование следовать образцу и уподобляться ему, должно иметь целью развитиеи возвышение собственно человека — внутреннего человека, а становится для поверхностного исклонного к механической формулообразности верующего внестоящим объектом культа, которому какраз посредством почитания воздвигается препятствие для того, чтобы проникать в глубины души ипретворять последние в образец соответствующей целостности. Тем самым божественный посредниккак образ остается снаружи, а человек — фрагментом, незатронутым в своей глубочайшей природе.Конечно, Христу можно подражать вплоть до стигматизации, но при этом подражающий дажеприблизительно не следует образцу и его смыслу. Ибо речь идет не о простом подражании,которое-то и оставляет человека непреображенным и тем самым является простым артефактом[97]. Скорее, речь идет о воплощении образцасобственными средствами в сфере индивидуальной жизни. Правда, не следует упускать из виду,что даже в ложно понятом подражании присутствует — при известных обстоятельствах — мощноеморальное усилие, которое, несмотря на то, что подлинная цель не достигнута, обладает заслугойполной отдачи высочайшей ценности, хотя и представленной чисто внешне. Вполне вероятно, чтокто-то переживает предчувствие своей целостности именно в своем тотальном усилии и благодаряему, с ощущением благодати, которое свойственно такому переживанию.