Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - Борис Горбачевский 30 стр.


Как только эшелон добрался до государственной границы, его перегнали на запасной путь. Здесь его окружили солдаты с собаками. Пересчитав прибывших, всех построили. Те, кто их встречал, сорвали сургучные печати с секретных пакетов, доставленных с эшелоном. Тут же прозвучала команда: кому — направо, кому — налево, а кому — оставаться на месте. Одних повели уже под конвоем в приготовленные на других путях товарные вагоны с зарешеченными окнами. Отправили тот эшелон курьерской скоростью к месту назначения. Иных — затолкали в другой товарняк, и идти ему еще долго-долго по родной стране.

И «клейменным» и «неклейменным» не догадаться было тогда, что большинство из них отправляют в только что созданные в системе ГУЛАГа сельскохозяйственные лагеря, которые должны были, как задумало начальство, стать солидной продовольственной базой всей лагерной системы в стране.

Лет через тридцать после войны сосед по дому, где я жил в Москве, полковник в отставке, рассказал мне о тех лагерях. В послевоенные годы он руководил сельскохозяйственным отделом ГУЛАГа. В прошлом агроном, выпускник сельскохозяйственной академии им. К.Тимирязева.

Лагеря, а их насчитывалось больше ста, ежегодно обеспечивали до сорока процентов «продовольствия» для ГУЛАГа. Главная хитрость задуманной идеи заключалась в следующем. Лагеря передавали все возделанное руками заключенных местным органам власти. Правительство же восполняло ГУЛАГу все отданное, вплоть до последней свеколки или морковки. Конечно, в этих лагерях женщинам жилось легче, чем на лесоповалах, и все же они оставались «зэками», а «лепили» им по десятке, не меньше. За какие такие проступки им досталась столь тяжкая доля? За измену Родине, службу в немецкой армии или подчинение расе господ? Попробуй откажись. За то, что они спали, далеко не все, с немецкими офицерами или солдатами, после чего их называли презрительно «подстилками»? Может быть, за то, что они, рискуя жизнью, помогали пленным красноармейцам или иностранным солдатам? Впрочем, давайте спросим себя — разве мы, советские офицеры, политработники, солдаты, коммунисты и беспартийные, не спали с немками, польками, румынками? Разве Советская Армия, вступив на немецкую землю и освобождая от нацизма оккупированные европейские страны, не насиловала женщин, не грабила своих и чужих, не мародерствовала? Еще как!

Начальство долго закрывало глаза на низкие поступки «победителей», старалось их чаще всего не замечать. Продолжались же они, пока не грянул гром. Несколько примеров. Один из эскадронов гвардейского кавалерийского корпуса генерала Осликовского в Венгрии расположился — надо же! — в женском монастыре. Насиловали в дикой пьяной оргии казаки монашек. Об этом событии из приказа вскоре узнала вся армия… Стыдились ли офицеры? Ничего подобного… Посмеивались, шутили. Надо же, такая удача мужикам — монашки!

Вернемся к судьбе «возвращенок»… Они мечтали лишь об одном — вернуться в родной дом, прильнуть к груди матери. После пережитого ими, испитого до дна горюшка их бы посадить в кареты, а не в телячьи вагоны, да повезти на Родину, встретить музыкой, почетным караулом, как поступают в демократическом обществе.

Какой там, брат, о чем толкуешь ты, ишь, чего захотел!

О культе Победы

Наша Гражданская война случилась куда позже американской, и тем не менее государство о ней не вспоминает, предпочитая менее противоречивые исторические события.

Американский День ветеранов появился в результате участия США в Первой мировой войне. В 1919–1953 годах он назывался Днем примирения. Уже несколько десятилетий при Министерстве по делам ветеранов (в Америке, в отличие от России, есть и такое ведомство) действует специальный комитет, занимающийся организацией памятных праздничных торжеств. А вот Дню Победы во Второй мировой войне места ни в государственной идеологии США, ни в массовом сознании как-то не нашлось. Как считают специалисты, причиной тому послужило множество разных факторов.

«Отношение американцев ко Второй мировой войне изначально противоречиво и не сравнимо с отношением, бытующим в Европе, и в особенности в России, — заявил российскому журналу «Итоги» доктор исторических наук, директор российских программ вашингтонского центра оборонной информации Николай Злобин. — Вспомним, как долго США не могли решить для себя вопрос, вступать в войну или нет. Для них она была очередной европейской разборкой, в памяти был свеж не очень удачный опыт участия в Первой мировой войне, породивший послевоенный американский изоляционизм. Администрации Рузвельта стоило больших усилий доказать конгрессу и стране необходимость такого участия. Решающим фактором стало не нападение Гитлера на СССР, а труднейшее положение и возможный крах Великобритании. К тому же Америка скоро прошла еще через две войны — в Корее и Вьетнаме. Как историк смею утверждать: каждая последующая война вытесняет воспоминания о предыдущей. Именно Корея и Вьетнам остались в общественной памяти как войны американские. Их трагедии, их герои, их жертвы и рожденные ими политические проблемы ближе американскому обществу, чем все, что было до этого. Точно так же для нас Великая Отечественная война как бы закрыла войну Гражданскую».

И, пожалуй, самый главный политический нюанс. Для Америки и других западных демократий итоги войны на самом деле не во всем были утешительными. Успехи Советской Армии и героизм ее солдат способствовали распространению коммунистических режимов в Европе и Азии, утверждению коммунизма как основной силы, противостоящей Западу. Англия, одна из держав-победительниц, в результате войны утратила 24 % территории бывшей Британской империи и никогда больше не восстановила своего довоенного влияния. А как расценить послевоенное разделение мира и начало «холодной войны»? С точки зрения Запада эти факты трудно занести в разряд позитивных изменений.

Надо сказать, что с тех пор учебники истории в США не слишком изменились. Отдельные приятные исключения общей картины, к сожалению, не исправляют. Например, в учебнике для старшеклассников «Взгляд через века», написанном солидным коллективом авторов, на странице 596 можно прочитать следующее: «Оказавшись лицом к лицу с двумя третями нацистских вооруженных сил, Советский Союз не только выстоял, но и в поворотном моменте всей европейской войны нанес поражение Германии в битве за Сталинград (август 1942-го — январь 1943-го), уничтожив целую германскую армию — более 300 000 человек». Все в этой фразе более или менее верно и даже объективно. Но дело в том, что он в этом объемистом томе совершенно одинок и затерян среди множества страниц, отведенных освещению других тем войны. В частности, интернированию американцев японского происхождения, участию в войне индейцев, испаноязычных американцев и евреев отдано места раз в десять больше, чем Восточному фронту. Трудно после этого удивляться в лучшем случае нейтральному отношению американцев ко Дню Победы. Дэвид Саттер привел «Итогам» такое объяснение этого феномена: «Америка не нуждалась в столь значимом событии для утверждения легитимности своего существования в качестве нации. Для Советского же Союза та победа сыграла огромную роль для легитимизации себя на мировой арене. День Победы стал служить целям пропаганды, демонстрации не только населению внутри страны, но и остальному миру законности советского режима, в чем тогда за пределами СССР были большие сомнения. В моем понимании, если в Америке этому дню уделяется слишком мало внимания, то в бывшем СССР, а сейчас в России — слишком много, в ущерб многим вещам, например, признанию полной правды о том, что коммунистический режим был преступным».

Глава четырнадцатая

ПРОСТАКИ И ДЬЯВОЛ

«Бараны шеренгой идут, бьют барабаны, кожу на них дерут сами бараны».

Бертольд Брехт

Простаки

Простак есть простак. То ли это солдат или даже маршал, если случается на войне попасть на крючок особистам или смершевцам. Только два примера вслед сказанному. В соседней роте два солдата беседуют. Один говорит: «Воюем, воюем, а все без толку». Другой отвечает: «С такой баландой, что мы хлебаем, один выход — к немцам идти чай пить». Оба солдата были обвинены в изменнических настроениях, а результат известен всегда в таких случаях — трибунал.

А вот и второй пример. После окончания войны в Берлин прилетел начальник СМЕРШа Виктор Абакумов. И тут же принялся арестовывать офицеров и генералов из окружения Жукова, который в то время был Главнокомандующим советской администрации в советской оккупационной зоне Германии. Маршалу доложили об этом, и он тут же вызвал Абакумова. Встреча их оказалась непростой. Жуков потребовал от начальника СМЕРШа немедленно освободить всех арестованных и в двадцать четыре часа покинуть Берлин, что было выполнено. Но за свой благородный поступок простак Жуков заплатил дорогую цену.

В 1946-м Абакумов помог Сталину расправиться с маршалом.

Особые отделы на фронте, я помню, и офицеры, и солдаты старались обходить стороной, забыть об их существовании, но, увы, это «учреждение» не давало жить спокойно фронтовикам и часто напоминало им о себе.

Если комиссары призывали нас, фронтовиков, вступать в партию и вести за собой людей в бой, то особисты, как правило, призывали солдата или офицера продать душу дьяволу, ссылались на стремление не позволить врагам подорвать мощь нашей страны. И эти слова срабатывали, пожалуй, посильней, чем патриотические слова о служении Отечеству, о повторении сталинских слов: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

Вся фронтовая жизнь особого отдела, как правило, проходила втайне от всех подразделений дивизии. Начальник особого отдела, а затем СМЕРШа подчинялся своему начальству, но иногда существовала негласная договоренность между комдивом и особым отделом. К примеру, в 331-й дивизии, где я служил — я знаю об этом — генерал просил без его санкций офицеров не трогать.

Прилюдно особисты-офицеры, как правило, «выходили в народ» трижды. Обычно, как только войска захватывали населенный пункт, они шли за ними. И первым делом считали: надо успеть арестовать бургомистров, старост, полицаев, и самых разных помощников немцев, в том числе переводчиков, кухарок и официанток в офицерских столовых, предателей, выдавших коммунистов и подпольщиков.

Последние немецкие заградные отряды ушли из Ржева ранним утром 3 марта, вслед за ними двинулись передовые части 215-й дивизии. В это же время в город вошла оперативная группа из десяти человек-особистов. Возглавил ее старший уполномоченный особого отдела НКВД 30-й армии П.И.Коновалов. Группа должна была проникнуть в Ржев и блокировать дом городского главы В.Я.Кузьмина.

Ст. лейтенант госбезопасности А.Ю.Синицын с автоматчиками поднялся на балкон двухэтажного здания на углу улицы Коммунистической и Калинина (старые названия улиц). Он повесил красный флаг. Второй флаг был водружен на колокольне Покровской церкви.[75]

Генерал Сегаль в своих воспоминаниях рассказывает, как во время боев на Украине, проезжая на своем БТР, он встречал такие картины: «…Как только наступающие войска освобождали населенный пункт, за ними входили офицеры военных трибуналов. Они через местных жителей разыскивали предателей Родины, в основном полицаев и старост, привлекали к уголовной ответственности и приговаривали к смертной казни».

Однажды он присутствовал на казни. Вот как он рассказывает о ней:

«Народу собралось очень много… Подъехали две автомашины: одна закрытая, другая открытая. Из закрытой вывели двух предателей — полицаев, переместив их в кузов открытой машины, и подогнали ее под перекладины виселицы. Председатель трибунала зачитал приговор и со своим помощником одел им петли на шеи. Водитель тронул машину. У одного приговоренного оборвалась веревка. Он упал на землю. Солдаты, стоявшие рядом, стали бить его ногами. Вскоре его приказали вешать повторно».[76]

Поводом для второго появления офицеров-особистов служило прибытие очередного пополнения в дивизию. Они приходили в наш 673-й стрелковый полк и выхватывали из строя солдат, забирали их с собой подальше от людских глаз. И там «вербовали» в осведомители. Все обговаривалось скоро, и боже упаси произнести слово «предатель». Весь разговор между особистом и солдатом состоял примерно из такого диалога:

Мы служим одному делу — Победе над врагом. Но среди нас есть люди, думающие иначе, и их настроения носят пораженческий характер. Вы должны выявить их, а значит, укреплять мощь нашей армии.

А что, извините, я могу сделать?

Кто-то сразу же соглашался, а кто-то, как кремневый камень, молчал, тяжело вздыхал и пытался найти аргументы против вербовки, которая занимала важное место, я бы сказал первостепенное, в работе особого отдела. Ведь от особистов требовало начальство иметь в каждом отделении своего осведомителя, а это выходит на батальон не менее 30 помощников. Здесь постоянно возникали трудности — после каждого боя от первоначального состава осведомителей оставалась половина, а то и меньше. И приходилось «бедняжкам»-особистам вновь и вновь заниматься вербовкой. Существовала еще высшая категория помощников — «агенты». Эта братия выполняла уже непосредственно исходящие от чекистов указания. Они устанавливали слежку за определенным лицом. К сожалению, случалось, что и агенты, и осведомители убегали к немцам и рассказывали по радио нам, как их вербовали в НКВД и что от них требовали. Постыдные истории, но о них все молчали.

Со мной тоже доверительно «беседовали», но я, к счастью, отбился:

— Поймите меня, я же вожак молодежи полка, и если выйдет какая-то промашка, моя или ваша, мне конец, вернее, моему авторитету. Я потеряю всякое доверие молодых солдат. И в бой за мной не пойдут.

В ответ майор усмехнулся и сказал:

— Хитришь, лейтенант! Но учти, друг любезный, с нами лучше дружить, чем учить нас морали.

Обычно в каждом стрелковом полку служили три особиста, особый отдел дивизии состоял из 21 офицера, включая начальника и его заместителя, следователей, шифровальщика, коменданта. В его распоряжении находился взвод автоматчиков.

Третья встреча, правда не всегда, происходила лично начальника отдела с офицером, начиная от командира батальона.

Как-то подо Ржевом я поднял с земли немецкую листовку. Прочитал ее, посмеялся, уж больно примитивна и смешна она была, и не выдержал, прочитал ее вслух в присутствии двух офицеров из полкового штаба. Обычно мы вместе принимали пополнение и хорошо знали друг друга.

На следующий день меня вызвал полковник Разумовский, командир 673 полка. Он велел всем присутствующим в то время выйти из блиндажа и, попросив меня сесть, тихо сказал:

— Как вы могли так легкомысленно поступить — подобрали вражескую листовку и прочитали ее вслух. Растиражировали. За такое следует трибунал. Вам повезло, что ваш знакомый офицер написал рапорт мне, а не в особый отдел.

Зная, что полковник Разумовский служил еще в русской армии до 1917 года, я спросил его:

— Можно ли представить подобную ситуацию, товарищ полковник, в русской армии?

— Лейтенант, — ответил командир полка, — тогда еще не был придуман особый отдел. Раз они существуют, мы обязаны быть осторожнее и учить этому солдат. Я знаю как боевого офицера и на первый раз прощаю вас, учитывая вашу молодость. — Кажется, на этом и расстались.

Не прошло и двух недель, как меня вызвали в особый отдел дивизии. Встретил меня верзила — о таких, как он, говорят: «Семь пудов сала и дерьма». Посадив меня перед собой, он долго впивался в меня глазами, пытаясь вызвать на разговор.

— Это что же, вы учите солдат переходить к немцам: они кормят перебежчиков шоколадом и голландским сыром, отпускают в деревню к своим бабам?

— Простите, товарищ майор, я отвечу.

— Ну, говори, говори, лейтенант.

— Вы ведь читаете газету «Красная Звезда»? Там была напечатана большая статья о контрпропаганде.

— Ну читал, только ты мне зубы не заговаривай!

— Да это же статья Ильи Эренбурга, и я поступил по совести! Призывал солдат не верить перебежчикам.

— Знаешь, есть старая русская пословица: «Орел мух не ловит».

— Товарищ майор, это что вы сравниваете меня с мухой? Я же офицер Красной Армии!

Назад Дальше