Не касаясь прямо содержания написанного и сказанного Че в эти годы, подчеркну лишь два момента. Это—решающее значение его работ для понимания истории—Кубинской революции, Латинской Америки 50—60-х годов, дискуссий в её освободительном движении1. И то, что мысль Гевары постепенно, но неуклонно движется к границам тогдашнего «официального марксизма»2 («марксизма-ленинизма», через дефис); по-существу вступая уже в противоречие с некоторыми—тоже официальными—его новациями 50-х годов3 и находя точки (потом—плоскость) опоры в «активистском» марксизме первой трети века. Подобная двойственность теоретической эволюции («движение без выхода за пределы») в значительной мере была обусловлена реальным, поступательным развитием событий на Кубе, в Латинской Америке и во всем мире4 в 1959—1961 гг. (восходящая—все еще!—ветвь альтернативного капитализму и колониализму процесса). В свою очередь ситуация эта давала Геваре возможность непротиворечиво объяснять и анализировать это развитие5. Отражением создавшейся ситуации и стало то сочетание «оптимизма воли» и «оптимизма разума», которым проникнуты выступления и статьи Че в 1960—1961 гг.
Конец 1962 г. и, особенно, 1963 г. приносят изменение этой ситуации: читатель без труда убедится, в том, что в эти годы общие теоретические поиски Че выходят за границы «марксистско-ленинского» единомыслия; согласия—пусть и не провозглашаемого вслух
Подробнее позиция Че в этой дискуссии анализируется в статье «Революционер», опубликованной в 1977 г. («Латинская Америка», №6, с. 128-144).
Имеется в виду версия, «катехизированная» во второй половине 30-х годов, лёгшая в основу «учебников» 50-60-х (которые тоже не раз фигурируют в текстах этой книги) и по сути сохранившаяся до 80-х годов.
Которые одним представлялись ревизионистскими, другим—как «истина по определению», третьим — как «творческие», четвёртым — евроцентристскими.
В хронологическом центре этого периода—полёт Гагарина и Плайя-Хирон (апрель 1961г.)
См. Пако Игнасио Тайбо II «Гевара, известный также как Че». М. 2000, с. 408, 436-437.
201
—с постулатами внешней политики СССР". С 1963 года Гевара вступает в ту «экономическую дискуссию», которая окончательно определяет его место во «внутримарксистской» идейной борьбе и трактовке теории.
Еретическое, бунтарское, стоическое начала в его теоретическом мироощущении окончательно становятся ведущими, что делает ещё более бескомпромиссным «оптимизм воли» революционера— строителя, мыслителя, а впоследствии—снова бойца.
Конечно не только—и не столько—«теоретическое чтение» (ночное) объясняет этот сдвиг2. Главным стимулом новых «поисков и находок» служил ход событий, ситуация «встречного боя» (1962-1968), сменявшая фазу поступательного подъёма освободительного движения и альтернативного развития (в регионе и мире). Планы латиноамериканских революционеров (1962-1963 гт.) остаются нереализованными.
В дни и недели Карибского кризиса США жёстко обозначают границы своего отступления, а СССР — границы своей поддержки революционных движений региона и (по убеждению Че) мира, что заставляет Гевару взглянуть на стратегию мирного сосуществования по-иному, чем год-два назад. Сомнения в правильности курса строительства нового общества в СССР (и в переносе его на Кубу) становятся все более глубокими и «теоретичными», [постепенно перерастая в уверенность «по es eso!» («это не то»!) —и в разработку соответствующей альтернативы].
Раскол мирового коммунистического движения воспринимается как свершившийся факт. На самой Кубе стихийный стремительный рост сознательности народных масс замедляется3, наталкиваясь— на разных уровнях—и на «свойства человеческой натуры», и на трудности снабжения, и на неистребимость бюрократии, и на влияние советских учебников...
1 Достаточно сравнить его заметки «О стратегии и тактике латиноамериканской революции» (с. 283-296) с апрельской (1961 г.) ста-
. тьей в «Verde OHvo» или с телевыступлением 8 января того же года. Исключением в данном плане могло быть знакомство Че с марксовы-
t ми «Экономико-философскими рукописями 1844 г.»—вот уж где открылись «ставни в собственном доме»!
s f Во всяком случае—за пределами экстраординарных ситуаций (апрель 1961 г., октябрь—ноябрь 1962 г.).
211 предисловие
Перед лицом всех этих проблем и их возможных альтернативных решений1 выбор Че—и на практике, и в теории—определяется «оптимизмом воли», стремлением до конца использовать и наращивать не иссякший пока импульс «подъёма» (революции)2, и возможности сознания (субъективного фактора) воздействовать на развитие событий...
Мне уже приходилось писать3 о том, насколько этот подход, эта ментальность соответствует пафосу ленинизма—от постановки Лениным проблем революции 1905 г. («долг партии—научить революцию») до его предсмертного анализа закономерностей Октября («О нашей революции»). Вместе с тем у Че установка на отказ от фетишизации материальных предпосылок развития и объективного фактора в целом, категорическое неприятие установки «ждать, пока...»—сочеталось с максимальным влиянием к проблеме личности, её роли и возможностям в революционном процессе; личности, как средству и как главной цели революции (разотчуждение).
И «антиаттантистский», и революционно-гуманистический комплексы Че определяют его объективную принадлежность тому течению марксистской мысли, расцвет которого пришелся на первую треть XX века4. Связанное с именами Р.Люксембург и А. Грамши, X. Мариатеги и А. Понсе, Л.Троцкого и Д. Лукача5 течение это к
1 Ждать новых, благоприятных объективных сдвигов (от развития производительных сил в соцстранах —до экономических потрясений на Севере). Сознательно отступить, приспособить к новой ситуации политические и тактические установки и др.
2 Решающее, принципиальное значение имела в этом плане поддержка Вьетнама; победа которого должна была—помимо прочего—опровергнуть обязательность выбора между статус-кво и Третьей Мировой войной.
3 См. «Ультралевые течения в национально-освободительном движении стран Азии, Африки и Латинской Америки», М. 1975. т. II, с. 184-186; 219-225, «Латинская Америка», №6, 1977, с. 130-131.
4 Объективную, поскольку путь Чек этим установкам был совершенно самостоятельным, что связано с его специфическим и спасительно поздним (а потому — автономным) приходом к марксизму в целом; «спрямления», искажения этого пути через «Краткий курс» не имело место; «онтогенез аргентинца» повторял филогенез марксистской мысли XX века.
5 Об этой «генеалогии» Че—теоретика см. интереснейшие материалы в книге Н. Когана (op. cit. pp. 123, 73-122)..
22 I
середине 30-х годов сходит (точнее—было сведено) на нет—во всяком случае в рамках «официального» коммунистического движения. На смену его поискам пришло обоснование post factum «генеральной линии» (и зигзагов сталинской политики) и катехизис «краткого курса». Но и 20 лет спустя «оттепель» 50-х данное течение не воскресила (в тех же рамках). Ни официальные новации XX съезда, ни нео-догмы маоизма, ни полуеретические построения левых структуралистов (Альтюссер и др.), ни лево-либеральные и либерально-гуманистические поиски складывающегося евро-коммунизма не отвечали—или прямо противостояли—установкам революционного гуманизма («активизма», «философии и практики»). Иначе говоря —идейных союзников, «резонансную камеру» в основных течениях коммунистического движения (и мысли), эволюционировавших в 50-60-х годах в разные стороны от революционного марксизма, Че обрести не мог. Но это до определенной степени компенсировалось более интенсивным, чем когда-либо поиском плоскости опоры в наследстве мыслителей прошлого (см. выше). А, с другой стороны — тем откликом, который нашло послание Че в «неокоммунистической» и некоммунистической левой" и, особенно, в новых, послевоенных поколениях (что в полной мере выявилось уже после смерти Гевары).
Впрочем об этом, наверное, расскажет эпилог книги. Во вступительной же статье отмечу, что этим, «гуманистически-активистским» посылом проникнуты почти все материалы второго и третьего разделов книги; и поисковая их часть, и те выводы, к которым приходит Гевара в 1964—66 гг. Выводы, отмеченные неизменным культом правды (освобожденной от чужих «табу»—и собственных иллюзий), героическим стоицизмом и все тем же «оптимизмом воли». («Lohare»...)
Таковы те основные посылки и «направляющие», вокруг которых складывался «в голове» Че тот «мир перекрещивающихся, сталкива
Включая экзистенциалистов, единомышленников Ф. Фанона, европейскую и североамериканскую «новую левую», сторонников Манделл — среди троцкистов и, главное, «повстанческую левую» Латинской Америки (и Африки). .
231предисловие
ющихся, а иногда и организующихся» идей, которые сам он уподобил в известном письме (Ш. Беттельхейму) «хаосу на первый или второй день творения» (с. 559). Придать этому, к 1967 году—достаточно внутренне упорядоченному «хаосу идей» внешний облик, соответствующий хотя бы «пятому дню творения» Че не успел". И цельность—в глазах мира—его послания возникла уже как результат биографии Че, а не его теоретического творчества.
Общий же итог своих отношений с «философией практики» в «кубинские» годы Че Гевара подвел строчкой прощального письма (родителям). «Мой марксизм укоренился и очистился»—формулирует он единственную существенную разницу между собою 1956 — и 1965 гг.
Че и догмы
С учётом всего сказанного выше нет, думается, нужды возвращаться" к глубокомысленным суждениям о «дилетантизме» Гевары, о его «пренебрежении к теории», «склонности к демагогии» и т.п. Замечу—сугубо «в скобках»—что по своей натуре Че, конечно, был скорее «пропагандистом», чем «агитатором»; по общему правилу ему не очень нравилось выступать перед большими аудиториями и вообще там, где трудно было идти вглубь проблемы или вести дискуссию. И в этой связи хочется сказать немного об обвинениях Гевары в догматизме, повторении затертых и обветшавших лозунгов, непререкаемых истин, которые он напыщенно возвещает3...
Позволю себе длинную цитату—именно об этом «... В структуре мироощущения/ мировоззрения Че явственно проступают три слоя.
Ядро, жёсткий стержень ценностных ориентации; аксиом, не предполагающих «внутренней дискуссии» — с собой и своими. Такие категорические императивы, как внутренняя свобода и личная ответственность, «не брать, а давать», единство слова и дела, интер
Хотя его тексты 1965-1966 гг., включая «пражские тетради» (1966 г.— см. отрывки из них на с. ), над продолжением которых он работал на боливийских бивуаках, бесспорно были шагом в этом направлении. Во всяком случае—до знакомства с самими текстами Че. Именно таким—увы!—он предстал при своём единственном появлении на сцене отечественного театра (Вахтанговского) в 70-х годах.
241
национализм мысли и действия—и далее по киплинговскому «If». Убежденность в том, что капитализм—это строй эксплуатации, отчуждения, унижения достоинства личности и народов — и высшей экономической эффективности; в том, что революция—сознательное творчество масс, состоящих из личностей—представляет собою путь решения критических проблем человечества и т.п. Иными словами— все, что касалось конечной цели борьбы и своего места в этой борьбе.
Второй слой — это идеи в истинности которых сам Че был в данный момент совершенно уверен, которые он отстаивал в дискуссиях, но которые не представлялись ему аксиомами, нуждались в обсуждении и проверке — окончательной проверке—практикой. Которые он нередко сам же и ставил на обсуждение (концептуальные проблемы стратегии—путей революции и строительства новой жизни).
И, наконец, третий... Те суждения, которые были изначально открыты для обязательной дискуссии; «зоны эксперимента»; решения, по которым вердикт практики заведомо может оказаться негативным1. Но которые нельзя откладывать на снимающие сомнения завтра; нельзя, исходя из (не подлежащего обсуждению) чувства личной ответственности перед этим самым завтра.
В целом же теория, адекватно отражающая действительность (и альтернативные пути её развития), была для Че важнейшей целью поиска, а не уже готовым фундаментом (и каркасом), подлежащим систематическому освежению новым опытом. А путь к этой цели требовал постоянного мыслительного усилия и отсутствия шор.
Можно спорить о том, в какой мере подобная теоретическая (да и психологическая) открытость связана с особенностями индивидуального пути Эрнесто Гевары к марксизму2—или с чётким (и объявленным)3 осознанием неполноты своих знаний и незавершённости анализа и концепций, или вытекала из его убежденности в принципиальной невозможности адекватного представления об окружающем мире в рамках раз навсегда познанной и провозглашённой Г тем
Может оказаться, что «estoy comiendo mierda»—нередкая формулировка Че в этом контексте. См. выше.
О себе Че говорил как о «теоретике не из крупных» («по soy teorico n de gran talla»).
251 предисловие
менее—назначенной! истины... Но сам факт воинствующего и органичного антидогматизма Че несомненен: недаром ещё в 1962 г. он призывал молодёжь относится к классикам «со смесью почитания и непочтительности»1... И как всегда «проповедуя примером», Че критиковал не только конкретные ошибки Маркса-журналиста, но и решения им (и Лениным) некоторых коренных вопросов теории—и стратегии (социалистического строительства).
Ну, а об общем отношении Че к дискуссии и теории, читатель может судить по его письму X. Медеро Местре (с. 551-552)2. Из двух наиболее частых вариантов поведения «неофита»3—догматического экстремизма (большего паписта, чем папа) и инерции многолетнего поиска. Че безусловно представляет второй. Иначе, наверное, и быть не могло. И с учётом того, что индивидуальный путь Эрнесто Гевары к марксизму стал своего рода равнодействующей влияния нескольких культурно-политических сред, воздействия марксистской мысли трёх регионов, нескольких «типовых мотивов» идейно-политического самоопределения (см. выше). И потому, что внутренняя свобода в выборе своего бытия и своего сознания с ранней юности была его основополагающей максимой: киплинговский «If» трудно сочетается с отчуждением мысли.
Сознание (Че) и бытие (его мира)
Признаю, однако, что у тех, кто познакомится непосредственно с выступлениями и статьями Че, могут возникнуть определенные недоумения (и сомнения) насчёт сказанного в предисловии. Да и по поводу самих текстов—их отбора и некоторых акцентов, «ранящих слух» в свете нынешних представлений—и того, что мы знаем об истории истекшего сорокалетия.
«Свободная мысль», 1998, №7, с. 46-47.
Характерны в этой же связи последнее указание Че-министра: опубликовать в журнале его министерства статью своего оппонента (см. с. 497-498) — и его письмо А. Харту (с. 505-509). Автор предисловия имел счастье лично убедиться, что декларированным положениям Че на этот счет полностью соответствовала его «практика» (см. , цит. соч. с. 16-20).
Напомню, что Гевара идейно-политически «самоопределился» лишь на двадцать шестом году жизни.
261
Так может вызвать недоумение публикация в данном, «теоретическом» томе нескольких статей, рассказывающих о становлении и структуре государственных (и общественных) институтов на Кубе в 1960-1963 гг. Материалы эти преимущественно посвящены административно-технической тематике и, строго говоря, со стержневыми проблемами идейно-теоретического поиска Че связаны лишь опосредовано.
Но вот для характеристики личности Че (и в качестве источника по истории Кубы) они важны, отражая его «рабочие качества», давая какое-то представление о деятельности, которой «товарищ министр» отдавал львиную долю своего времени и сил в послевоенные годы на Кубе. И—походя—разрушая дух и букву измышлений о «романтике, чуравшемся повседневной практической работы, тяготившимся ею, неспособном к ней».
Другая из возможных претензий связана с повторениями. Почему столько раз об одном и том же, столько раз — одно и то же? (Это касается в первую очередь анализа особенностей, закономерностей, истории революционной вооруженной борьбы на Кубе—и в Латинской Америке).
Стоит, однако, учесть, что не сам Че готовил свои «собрания сочинений»; он был лишен возможности отбора и сокращения текстов (некоторые из них Гевара вообще не видел опубликованными...) Ещё важнее другое: как победа Кубинской революции, так и её поворот на социалистические рельсы стали для большинства полной неожиданностью, а для «сознательного меньшинства»"—ересью, противоречащей всему, чему их обучали, каноническим текстам... В этой ситуации выступления Че снова и снова разъясняли кубинцам (и пробудившимся массам региона), что и почему произошло с ними... И одновременно эти объяснения должны были «агитировать», подготавливая кубинцев к последующему развитию революционного процесса, а латиноамериканскую молодёжь—к тому, чтобы следовать путем Кубы. Между тем к основным теоретическим выводам по этой теме сам Че пришел несколькими годами раньше, ещё к концу войны... Отсюда, по-видимому, и повторения, тем более неизбежные, что и сам стиль Че—жёсткий, логичный, лишённый фиоритур и разговорных интонаций не способствовал семантическому разнообразию текстов, единых по своему основному содержанию.