А моя жена Алла сидит рядом и готова сквозь землю провалиться. Теща по глупости выбалтывает семейные тайны. Теща рассказывала, что её отец был на селе учителем, то есть сельская интеллигенция. Вот вам и результаты.
Во время страшного голода на Украине в 1933 году у тещи от голода умерли первый муж и ребенок. А сама она от голода сбежала в Киев, где быстро вышла замуж за Георгия Майковского, который работал продавцом в комиссионном магазине, который называли также ломбардом. В 1934 году родилась Алла. Когда люди на улице умирали с голоду, у них в доме был даже шоколад.
Позже, уже в Америке, в 50-е годы, теща жила с мужем очень плохо. Наш общий знакомый праведник Коля Лясковский рассказывал мне, что Майковский жаловался ему, что жена ему "не дает". Коля говорит: "Евгень Пална, как же это вы всем даете, а мужу не даете?!" - "Да он мне в постели противен, как лягушка", - отвечает Евгень Пална. А позже все это доходит до меня.
Раньше моя Алла говорила о своей семье так:
- Папа с мамой всегда плохо жили. И у каждого всегда были романы на стороне.
- А как же они детей делали? - говорю я. - Ведь тогда вполне возможно, что все вы не от отца, а от проезжего молодца.
В Нью-Йорке муж и жена Майковские работали оба на той же спичечной фабрике и жили так. Евгень Пална путалась со всеми, кому только не лень. А мужа она ругала и угрожала ему разводом. А муж угрожал, что он повесится. 15-летняя Алка бегала между отцом и матерью, плакала и умоляла их не разводиться. 11-летняя Милка, вслед за матерью, кричала отцу:
- Когда ты сдохнешь, мы на твоей могиле танцевать будем!
А 5-летняя Галка, глядя на все это, просто ревела.
Евгень Пална жаловалась, что ее муж был совершенным психопатом. Когда они только поженились, она переменила постельное белье и говорит мужу, чтобы он переменил кальсоны. А он запсиховал, выхватил пистолет и хотел застрелиться. А потом всю жизнь при детях угрожал, что он повесится.
В Нью-Йорке Евгень Пална открыто кричала в лицо мужу, что их дети, во всяком случае Милка и Галка, не от него, а от её хахалей. И она кричала это при детях, соседях и знакомых. А позже все это передавали мне. Вот тебе и хорошая колхозная генетика! Конечно, все это от меня сначала тщательно скрывали - и узнавал все это я значительно позже.
У Георгия Майковского был тяжелый порок сердца, и врачи говорили, что он долго не проживет. Но Евгень Пална спуталась с армянином Арамом и выбросила умирающего мужа-инвалида на улицу. Он поселился по соседству и вскоре умер. Но перед смертью он публично, при знакомых проклял свою жену и всех ее детей. И даже запретил им хоронить его, чтобы их руки не прикасались к его трупу.
Люди рассказывают мне это и качают головами: "А ведь это страшная вещь - предсмертное проклятие отца!"
Я только не знаю, умер ли он в 50 лет от порока сердца или повесился? Психопаты, которые всю жизнь угрожают самоубийством, частенько так и кончают.
Ни одной фотографии отца у моей жены нет. И за 20 лет она ни разу не выразила желания съездить на могилу отца, который похоронен неподалеку, в Ново-Дивеево. Когда у нее завелись лишние деньги, я намекал ей, не хочет ли она поставить памятник на могиле отца. Но она только отмалчивалась. И такое отношение к отцу было мне непонятно и неприятно.
Всякие проблемы в семье Евгень Палны начались с младшей дочки Галки. Изо всех трех дочек она была самая хорошенькая, но оказалась самой проблемной. Уже в возрасте 13 лет Галка спуталась с негритенком, который торговал наркотиками, а Галка ему помогала, стояла на стрёме, смотрела, не идет ли полицейский. А потом оказывается, что у Галки с этим негритенком роман. Уже в 13 лет она пошла по стопам своей матери. Яблоко от яблони недалеко падает.
Об этой Галке я уже писал в рассказе "Высшее общество". Так что не буду повторяться. Займемся лучше средней сестрой Милкой. Милкиного мужа звали Женя Андрец, но при заключении брака Милка настояла, чтобы переменить эту фамилию на Андре. Женя был радиотехником, производил приятное впечатление и вполне соответствовал Милке.
Несколько лет они жили недалеко от нас в Элмхерсте. Все казалось в полном порядке. Через четыре года Милка родила сына Женю-младшего. Вскоре она родила второго сына Гришу. И сразу вслед за ЭТИМ...
Вскоре мы узнаем, что сразу же после рождения второго сына Милка спуталась с идиотом Рюриком Дудиным, бросила мужа, забрала детей и живет у своей матери. Яблоко от яблони недалеко падает.
Затем Евгень Пална и Милка появляются у нас и начинают дуплетом оправдываться. Оказывается, Милкин муж Женя и такой, и сякой. Он и детей не хотел, и Милку бил, и изменял ей, и денег не давал. Женя, дескать, и тиран, и подлец, и прохвост, и негодяй. Но я знаю, что все это брехня. И моя жена это тоже знает. Слушая все это, она аж позеленела, и, когда гости ушли, у нее началась страшная головная боль и дикая рвота.
Все дело в том, что раньше, когда Алле было 18 лет, она путалась с тем же самым патентованным идиотом Рюриком Дудиным. Это была ее первая любовь. И возникает вопрос: зачем это Милке понадобился тот же самый хахаль, который был у ее старшей сестры? Но тут без доктора Фрейда не обойдешься и не разберешься. Потому у Аллы и началась рвота, когда она услышала про Рюрика Дудина.
Целый ряд странностей. Зачем Рюрику нужно было соблазнять чужую жену, совершенно не интересную бабу, да еще с двумя детьми? Чтобы понять это, нужно знать, что такое комплекс Дон Жуана. Это вовсе не гордые любовники, а жалкие педерасты, которые, чтобы замаскироваться, бегают за женщинами в преувеличенной, судорожной форме. А занимаются они с женщинами, как правило, ротовым сексом или 69, то есть, как говорят специалисты, 69 способов быть несчастным. Вот почему Рюрика потянуло на Милку.
А почему Милку потянуло к педерасту Рюрику? Потому что уже в возрасте 15 лет Милка занималась лесбиянством с Софочкой Ивановой. Выйдя замуж за нормального мужа, она почувствовала, что это не то, что ей нужно - ей нужен ротовой (оральный) секс. Потому она бросила мужа и пошла к Рюрику, педерасту и минетчику.
Рюрик Дудин полу еврей, что он тщательно скрывает. У него мать еврейка - Сюзанна Иосифовна. А поскольку Рюрик из Киева, то он, собственно, беглец из Бабьего Яра. Однажды его поймали во время облавы и хотели отправить в Бабий Яр, но его выручил брат Левка, который работал у немцев переводчиком.
В возрасте 16 лет Рюрик бегал за несовершеннолетними ученицами балетной школы в Киеве и хвастался, что он любит "попробовать первой кровушки". И уже тогда ему за это били морду. Но это желание "кровушки" указывает на садистичность. А садистичность, как правило, связана с гомосексом и прочими фокусами.
В 17 лет Рюрик оказался в казачьих частях на немецкой стороне. Он хвастался, что скакал на коне и рубил шашкой людей. В действительности же брат Левка, работавший в немецкой пропаганде, приткнул его помощником библиотекаря при казачьей части.
Говорят, что единственное знакомство Рюрика с лошадьми заключалось в том, что однажды в пьяном виде он полез на кобылу в качестве любовника. Но кобыле это не понравилось, и она стукнула любовника копытом по голове. А потом его еще и казаки избили.
Когда Рюрик приехал в Америку, у него была миленькая жена-немка и маленькая дочка. Но со своей женой Рюрик принципиально не жил, говоря, что она холодная, и демонстративно изменял ей. И все это напоказ. Это типично для людей с комплексом Дон Жуана.
Свою житейскую философию Рюрик высказывал так: "Весь мир бардак - все люди бляди!" Просто он видел, сколько вокруг него таких же выродков, как он сам.
Тем временем Милкины дети росли да росли. И им не очень-то нравилось, что их лупцует мамин хахаль, да еще и пьяница. Когда Женя и Гриша доросли до 12 и 14 лет, они взялись за руки, сказали Милке: "Ты не мать, а блядь!", - плюнули в лицо своей матери и ушли жить к своему родному отцу Жене. И осталась блядюжка Милка со своим хахалем одна. Даже родные дети от нее сбежали!
Незаметно Милке настучало лет 50, а Рюрику под 60. В таком возрасте многие женщины начинают полнеть. Так вот и Милка растолстела, как бочка. Но и у некоторых двуполых мужчин на старости лет происходят такие же перемены, как у женщин. Так вот и у Рюрика вырос огромный живот, как у беременной бабы, а зад раздался куда шире плеч.
Кроме того, у Рюрика появилась куча всяких болезней. Раньше он мечтал о "первой кровушке", а теперь у него самого горлом идет кровь. Да и из зада тоже кровь капает. Когда Рюрик напьется, он начинает явно заговариваться, а потом стучит себя пальцем по лбу и оправдывается:
- Ох, меня столько раз били. И все по голове, по голове. Знаете, весь мир бардак - все люди бляди!
Вот вам и букет моей тещи Евгень Палны. И ее третья дочка, моя жена, тоже оказалась не лучше. Так обернулись мои надежды, что у моей колхозной тещи будет зато хорошая генетика. Но если Евгень Палне сказать, что она чертова дегенератка, она будет упорно вопить:
- Что-о? Да у меня три-и дочки! И все дочки замужем! И у всех дочек детки! И я в церковь хожу!
21 августа 2002 г.
ГРИГОРИЙ КЛИМОВ /Моя автобиография/
Поскольку я пишу мой "Семейный альбом", то пора мне написать и свою собственную биографию.
Родился я 26 сентября 1918 года в городе Новочеркасске по Песчаной улице № 38 /теперь это улица Грекова, донского художника-баталиста/, в доме казачьего полковника Никифора Попова, мужа моей бабки по матери Капитолины Павловны Поповой.
Эта моя бабушка Капа была родом из Одессы, девичья фамилия Дубинина. Первым браком она была замужем за Иваном Пушкиным, по словам бабки, каким-то циркачем-антрепренером. От этого брака родилась моя мать Анна Ивановна Пушкина. В 1895 году, во время золотой лихорадки на Аляске, дед-циркач сел на китобойное судно и отправился на поиски золота в Америку, где он бесследно пропал. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.
Вторым браком бабушка Капа вышла замуж за казачьего офицера Никифора Попова, начальника казачьей охранной части в Одессе. Во время революции 1905 года, когда евреи устраивали демонстрации и бросали бомбы, Никифор со своими казаками разгонял евреев. А когда русские устраивали погром и громили евреев, Никифор и его охранная часть разгоняли русских и спасали евреев.
Всю первую мировую войну Никифор, уже в чине полковника, воевал на фронте. А бабка-полковница всю войну была где-то рядом, вероятно в ближнем тылу. Но бабка была боевая. Она распевала походные казачьи песни и рассказывала мне, мальчишке, всякие истории. После революции, в советское время, мои отец и мать принципиально молчали, так как говорить о прошлом в то время было опасно. Самой говорливой была бабушка Капа. И большинство вещей о прошлом моей семьи я узнавал из обрывков ее слов.
В конце войны Никифор был контужен тяжелым снарядом и отправлен помирать домой в Новочеркасск. Уже перед смертью за выслугу лет он был произведен в генералы и получил генеральскую шинель на красной подкладке. Из этой шинели позже выдрали красную подкладку, а сама шинель служила трем поколениям: сыну Никифора - моему дяде Вениамину, или просто дяде Вене, моему старшему брату Сережке и наконец мне. Никифор умер еще до революции.
Когда я родился, на Дону свирепствовала гражданская война. Бабка рассказывала, что артиллерийский снаряд пробил крышу нашего дома и застрял в стене как раз над моей кроваткой. Но... не разорвался! "Тебе здорово повезло!" - говорила бабушка.
Позже, когда я был в 5-м классе школы, наша учительница Евгения Платоновна задала нам такое задание: "Опишите самые памятные события в вашей жизни". Я описал эту историю со снарядом и закончил ее так: "Я только не знаю, чей это был снаряд - от красных или от белых". За это сочинение я получил от Евгении Платоновны мою первую "5" по литературе.
В страшный голод 1921 года, чтобы спастись от голодной смерти, моя семья перебралась в городок Миллерово, где занялась натуральным хозяйством: женщины развели кур, коз и наконец свиней. А отец работал доктором. Я же был пастухом и пас наших козочек, ловил тарантулов и пиявок, которых мы, мальчишки, сдавали в аптеку. Помню, что козы едят любые колючки, которые никто другой есть не будет, и любят лазать по кручам, куда никто другой не залезет.
В 1926 году наша семья вернулась в Новочеркасск, бывшую столицу Всевеликого Войска Донского, или ВВД, как писали до революции на письмах. Поселились мы по Московской № 45, во флигеле в глубине двора. Этот флигель, "старый орех у балкона" описаны в "Князе мира сего", где в молодости жили братья Рудневы. Я же прожил в этом доме до 1941 года, а моя мать и бабушка жили там до самой смерти. Сейчас в этом доме живет пенсионер по фамилии Шило, который помнит моих родителей. Он пишет мне, что недалеко от входа на новочеркасское кладбище стоит большой памятник из черного мрамора моему деду по отцу Василию Калмыкову /тогда я был Игорь Борисович Калмыков/. А рядом приютились заброшенные могилки моего отца, матери и бабушки.
Учился я в школе на углу улиц Московская и Комитетская. Окончил я эту школу отличником, то есть 100% отметок "отлично", в 1936 году. Как отличник я был принят без экзаменов в Новочеркасский индустриальный институт -НИИ. Все казалось в порядке.
Но затем произошло событие, которое переломало мне всю жизнь. В августе 1938 года арестовали моего отца, доктора Бориса Васильевича Калмыкова. Тогда в стране свирепствовала так называемая Великая Чистка 1935-1938 годов, о которой сегодня мало кто помнит. Несколько раз арестовывали и расстреливали все советское и партийное начальство. Затем последовали аресты среди профессуры нашего НИИ. Хватали, казалось, всех и вся. Вся страна замерла в страхе, в ожидании ночных арестов. Это было страшное время.
Всю первую мировую войну мой отец был врачом казачьего полка, а потом всю жизнь был доктором и лечил людей. Я думаю, что арестовали его как человека "из бывших", за прошлое, за его отца и братьев. После ареста отца, когда терять было уже нечего, бабушка Капа проговорилась о том, что от меня до этого тщательно скрывали: "Вон, Новочеркасский сельскохозяйственный институт в Персияновке - ведь это бывшее имение твоего деда".
Но дело в том, что никаких помещиков на Дону не было, за исключением некоторых особо отличившихся казачьих генералов. Та же боевая бабка-полковница говорила, что мой какой-то прадед учился в Военной академии в Петербурге, знал арабский язык и воевал на Кавказе. Видимо, его и наградили поместьем в Персияновке - поселке недалеко от Новочеркасска.
Старший брат моего отца, дядя Вася, до революции был следователем по особо важным делам при атамане Всевеликого Войска Донского. После революции в 1926 году дядю Васю арестовали в Ростове и дали 10 лет Соловков, где он вскоре умер или, возможно, его просто убили, без суда и следствия, тогда это просто делалось. Советская власть была очень подлая и злопамятная. А в трехэтажном доме, принадлежавшем дяде Васе, как в насмешку, была первая в Новочеркасске Чека, где красные расстреливали белых.
Позже, в мое время, в 30-е годы, в этом доме на углу улицы Декабристов и Спуска Степана Разина был Учительский институт. Сегодня, в 2002 году, в этом доме помещается Техникум пищевой промышленности. Таким образом, после моих предков в Новочеркасске остались два хороших учебных заведения.
Младший брат моего отца, дядя Витя, во время первой мировой войны был военным юристом, а после революции он был следователем "Освага", то есть Осведомительного Агентства, то есть контрразведки Добровольческой армии белых. Дядя Витя воевал до конца и в конце гражданской войны эвакуировался за границу и жил в Болгарии, в Софии. Так или иначе, но в моей крови гены и наследственность двух царских следователей. Возможно, что это заметно даже в том, как я пишу мой "Семейный альбом", где я пытаюсь докопаться до всяких сложных вещей: вплоть до библейского "зверя" и загадочного "числа зверя", которое обещает премудрость со слов самого святого Иоанна Богослова. А это задача очень серьезная.