Если бы кто-то хотя бы в шутку сказал Шпринтеру что цель прессы – объективно информировать сограждан, его хватил бы удар от смеха. Или от возмущения. Кричащий заголовок на первой полосе был в его понимании высшим достижением журналиста. Заголовок, при взгляде на который обыватель решит, что ему предлагают прямой репортаж о конце света. Его журналисты были отменно выдрессированы. Случайное убийство прохожего превращалось в зверское массовое жертвоприношение. Кража восьми марок – в разгул темных сил. Нежелательное политическое заявление – в агонию демократии.
Он не видел ни малейшей разницы между простым преувеличением и откровенной выдумкой. Тот, кто не умел добывать или хотя бы сочинять сенсации, не имел у Шпринтера никаких шансов.
Интеллектуалы морщились, либералы негодовали, тиражи ползли вверх. Любимая газета шефа – Bild – продавала по четыре миллиона экземпляров в день и была превращена в отдельный концерн. С приложением для автомобилистов, приложением для женщин и воскресным приложением.
Вместе с тиражами росла его власть, которая к началу 60-х в несколько раз превосходила государственную. Если он в исключительных случаях лично снимал телефонную трубку, то представлялся ошарашенному собеседнику: "С вами говорит сам король". Тот, кто принимал это за удачную шутку и рисковал захихикать, мог считать себя уволенным.
Когда Шпрингер невзлюбил канцлера Вилли Брандта, правительству пришлось посылать к Шпрингеру ходоков, чтобы добиться перемирия. Шпрингеровские газеты каждый день отнимали у Брандта по нескольку пунктов в рейтинге. Ходоков доставили в поместье Шпрингера на его личном самолете. Конфликт был погашен, издатель снял телефонную трубку и двумя словами прекратил издевательства над чересчур уж либеральным канцлером во всех своих изданиях.
Это не мешало ему настаивать на том, что все его редакторы абсолютно независимы и печатают только то, что думают.
В дни политических волнений 1968-го студенты несли лозунги не против правительства, а против Акселя Шпрингера. Для них он был торговцем дешевыми эмоциями, жирной и изолгавшейся капиталистической свиньей, наживающей миллионы на буржуазном простодушии и консерватизме. Если бы студенты увидели один день из жизни своего главного политического противника, они бы сильнейшим образом удивились.
Пост и молитва
Среди всех его поместий одно, купленное за сто тридцать тысяч швейцарских франков, было надежно запрятано в швейцарской глубинке среди гор и снега. Добирались до него, как правило, на вертолете. Дом был обставлен как аскетичная протестантская молельня. Единственным дозволенным украшением была строго религиозная картина Лукаса Кранаха и портрет св. Франциска Ассизского. Прочий интерьер был редуцирован до деревянного стола с Библией.
Здесь король европейской прессы, любимец женщин, магнат, решающий судьбы немецкой политики, проводил дни, которые считал самыми важными в своей жизни. Он молился, постился и ждал небесных знамений.
Он считал, что должен спасти человечество.
Когда мама – Оттилия Шпрингер – предрекала гениальному сыну лучезарное будущее, она все же имела в виду нечто другое. Но его юношеская мания величия в 50-е годы стала развиваться в религиозную сторону. К счастью, его очередная – четвертая – супруга была в свое время наездницей и сохранила с той поры железные нервы. Она безропотно сносила припадки христианского экстаза, а если случались гости, непринужденно замечала: "У него опять температура".
Она невозмутимо наблюдала за тем, как Аксель величественно осеняет соседей крестным знамением, и не забывала наполнять холодильник продуктами. Шпрингер уверял, что не нуждается в земной пище, но по ночам, случалось, испытывал зверский голод.
В конце 50-х Шпрингер к немалому ужасу близких утвердился в мысли, что является вторым земным воплощением Иисуса Христа. Удивительным образом это никак не сказывалось на коммерческом успехе его изданий. Он отказывался выходить из дому и посещать издательство. Но его личный секретарь сновал между виллой шефа и офисом. Неизвестно, то ли секретарь отличался выдающейся деловой сноровкой, то ли христианские раздумья и впрямь не мешали бизнесу.
Именно в эти годы он приобрел контрольный пакет акций старейшего издательства Ullstein, выкинул пару ежедневных изданий на австрийский рынок, расплодил еще с десяток бульварных изданий и приступил к завоеванию радио и телевидения. Газетная империя стала империей мультимедиа. Где-то в середине этого процесса религиозный кризис не то чтобы закончился, но как-то ослабел. Шпрингер развелся с четвертой женой, женился в пятый – последний – раз и перестал пугать соседей крестными знамениями. Но характерную пастырскую жестикуляцию сохранил навсегда.
Хотят ли русские войны?
От чего именно нужно спасать человечество, Шпрингер знал совершенно точно.
Еще в юности он от всей души возненавидел коммунизм и фашизм – за военизированное мышление и убогий стиль. Фашизм был разгромлен, а зловредный коммунизм получил в свое распоряжение четверть Германии. Эта кошмарная мысль преследовала его как днем, так и по ночам. Ему снился Рейхстаг под красным знаменем и исписанный русскими матерными словами. Значения слов Шпрингер не понимал, но страх от этого только усиливался.
По личному указанию "короля" каждая его газета ежедневно выносила на первую полосу какое-либо устрашающее сообщение из "Восточной зоны". Прокоммунистически настроенные западные интеллектуалы вроде писателя Генриха Белля были готовы эмигрировать из страны – личная тайная полиция Шпрингера не оставляла их в покое.
Гигантское здание, в котором располагалось издательство, высилось в непосредственной близости от берлинской стены – чтобы не выпускать из виду вражеские позиции. Злые языки, впрочем, утверждали, что причина была прозаичнее – участки земли "у стены" не стоили ровным счетом ничего.
В 1958 году, раздраженный бездействием собственного правительства, Шпрингер лично предпринял героическую попытку освобождения Восточной Германии. Он отправился в Москву и добился встречи с Хрущевым. Секретарь Шпрингера передал Хрущеву меморандум, в котором издатель гарантировал Советам нейтралитет немцев на веки вечные. В обмен Хрущев должен был обещать объединение Германии.
Правда, с меморандумом вышла досадная ошибка, которая, вероятно, все и испортила. Шпрингер был не только религиозен, но и суеверен. Он содержал личного астролога и не начинал новый день, не прочитав гороскоп. К визиту в Кремль гороскоп, разумеется, был составлен особенно тщательно. Он включал в себя подробнейшие инструкции, где и в котором часу должен взлететь и приземлиться самолет, во что должны быть одеты участники переговоров. И главное – в котором часу должна состояться передача меморандума. Одного астролог не предусмотрел – разницы во времени между Москвой и Берлином.
Меморандум был передан на два часа позже запланированного.
Разумеется, после такого чудовищного упущения вся затея пошла насмарку. Правда, Ш принтеру удалось побеседовать с Хрущевым и даже заинтересовать его идеей объединенной Германии. Шпрингер считал, что Германия должна быть единой и нейтральной. Хрущев же темпераментно заверил издателя, что Германия непременно будет единой. Но коммунистической. Вероятно, Хрущев был в этот раз не только темпераментен, но и убедителен. Страх Шпринтера перед грядущим торжеством антихриста превратился в панику.
И после возвращения из Москвы он принял ряд мер, которые должны были, по крайней мере, обеспечить его личную безопасность.
Он потратил несколько миллионов и купил множество квартир – в Швейцарии, Дании, Норвегии и Англии. Разумеется, не сам, а с помощью подставных лиц. Квартиры эти располагались в основном возле государственных границ – чтобы удобнее было сбегать из одной страны в другую, "когда придет русский". За дополнительные четыреста тысяч марок были куплены еще две резиденции внутри самой Германии – если все же удастся пережить нашествие, не покидая страны. Больше всего он надеялся почему-то на Швейцарию, считая, что уж так далеко "русский" не зайдет. Именно швейцарские квартиры были обставлены антикварной мебелью и увешаны ценными картинами – там король предполагал задержаться надолго.
К тому же был нанят двойник. Чтобы сбить врага с толку. Двойник, правда, помогал и в более прозаичных обстоятельствах – например, отвлекал журналистов во время последнего бракоразводного процесса Шпринтера. Все это ни в коей мере не было порождением его собственной фантазии. Аксель Шпрингер сам был профессионалом и считал, что для каждого дела нужно нанимать специалиста.
План спасения короля прессы в случае наступления русской армии был разработан его советником по вопросам безопасности военным журналистом и стратегом Паулем Шмидт-Кареллом. Венцом его стратегических разработок была покупка, во-первых, большой надувной лодки, а во-вторых, большого запаса консервов. Лодка лежала где-то около канала, соединяющего Северное и Балтийское моря. На случай, если враг захватит все сухопутные транспортные средства. Консервы же предназначались вовсе не для зимовки в экстремальных условиях – даже нашествие мирового коммунизма не заставило бы Шпринтера питаться такой гадостью.
Секретарь Шпрингера вскрывал консервные банки, выкидывал содержимое и набивал их стодолларовыми банкнотами. После чего крышки снова запаивали фабричным способом. "Консервы" переправляли в купленные квартиры и надежно запрятывали под крыльцо или в диван.
Русские так и не пришли.
Лодка мирно плесневела в прибрежных кустах вплоть до 1985 года. После смерти издателя ее убрали. Некоторые "конспиративные" квартиры не обнаружены по сей день. Судьба сотен тысяч консервированных долларов неизвестна.
Издательская компания Axel Springer AG выпускает более 130 газет и журналов в более 30 странах, оставаясь крупнейшим издателем в Европе. В России компания издает, в частности, русскоязычные версии "Newsweek" и "Forbes", время от времени судясь с мэром Москвы Ю.М. Лужковым и его супругой Еленой Батуриной.
Первый секретарь вашингтонского обкома // Кэтрин Грэм и Washington Post
Кэтрин Грэм прожила три жизни. Сначала она была способным ребенком – дочерью очень богатых и не слишком ласковых родителей. Потом – женой преуспевающего издателя, политтехнолога, ловеласа и психопата. И, наконец, до конца жизни, которая оборвалась в самом начале XX века, – грандом медиабизнеса, исполнительным директором и президентом газеты Washington Post и еженедельника Newsweek – Железной леди, Екатериной Великой и Воплощением вечного Вашингтона.
Звезда истеблишмента
Лето 2001 года. Элитный курорт в Солнечной долине, штат Айдахо. По дорожке прогуливается высокая стройная женщина. После перелома шейки бедра и последующей операции ей стало трудно ходить, но она неизменно отказывалась от помощи: "Спасибо, я справлюсь". Месяц назад она с размахом отпраздновала свое 84-летие, а в Айдахо приехала, чтобы поучаствовать вместе с Рупертом Мердоком и другими китами медиабизнеса в конференции. Накануне она прекрасно провела время, играя в бридж с давними приятелями – Уорреном Баффетом и Биллом Гейтсом. Утром позавтракала с голливудской звездой Томом Хэнксом, а вечером собиралась ужинать с мексиканским президентом Винсенте Фоксом. Ужин не состоялся: на прогулке она споткнулась и упала, ударившись затылком. Через три дня, не приходя в сознание, Кэтрин Мейер Грэм умерла от кровоизлияния в мозг.
Ее похороны стали событием из ряда вон выходящим даже для американской столицы – настоящий слет знаменитостей. Прибыли Билл Клинтон и Дик Чейни с супругами, лидеры государств, артисты, министры, губернаторы и многочисленные сенаторы. В теплых чувствах к Кэтрин Грэм признавались Нэнси Рейган, Генри Киссинджер и Билл Гейтс. Толпа желающих проститься с покойной стояла много часов на страшном солнцепеке. Как сказала дочь Кэтрин Лалли Уэймаут, "маме бы понравились такие похороны".
Для одних она была верным другом, для других – легендой журналистики или просто автором знаменитой книги-автобиографии. Ее роль в вашингтонском истеблишменте была уникальна. Как сказал бывший министр финансов и многолетний партнер Грэм по теннису Джордж Шульц, "в политической жизни крупной мировой столицы должна быть сердцевина, расположенная вдали (но не слишком далеко) от ее мраморных холлов, залов заседаний и посольств. Для Вашингтона такой сердцевиной был "круглый стол" Кей Грэм". Люди, которые при иных обстоятельствах ни за что не стали бы общаться между собой очно, не смели отказаться от ее приглашения. Политические разногласия никогда не мешали ей дружить с самыми разными важными персонами. По словам бывшего госсекретаря Генри Киссинджера, "сильная и в то же время застенчивая, ценящая юмор, неизменно целеустремленная, мужественная, верная друзьям и преданная семье, Кей воплощала благородство человеческих отношений".
Бедная богатая девочка
Кэтрин Мейер родилась 16 июня 1917 года в Нью-Йорке. Она была четвертым ребенком (из пяти) в весьма незаурядной семье. Отец Кэтрин, Юджин Мейер, происходил из эльзасских евреев. В начале века Юджин заработал миллионы на Уолл-стрит, причем начало его состоянию положили 600 долларов – награда от отца за "некурение до двадцати одного года". В феврале 1908 года 32-летний Юджин Мейер, уже известный филантроп и коллекционер произведений искусства, зашел в одну из нью-йоркских галерей и увидел очень красивую девушку, которая с независимым видом прогуливалась по залу, рассматривая японскую графику. Понаблюдав за ней, он решительно заявил своему спутнику: "Я собираюсь жениться на этой женщине". Венчание состоялось ровно через два года.
Агнес Эрнст была моложе Юджина на 11 лет. Несколько поколений ее предков-мужчин, живших в Ганновере, были лютеранскими пасторами и отличались при этом склонностью к алкоголизму и холерическим темпераментом. Агнес была образована, независима, увлекалась искусством и всеми яркими интеллектуалами, встречавшимися на ее пути. Вскоре после знакомства с Юджином Агнес отправилась в Европу где передружилась с массой известных личностей, от Томаса Манна до Марии Кюри – со многими из них она общалась потом много лет.
В 1910 году Агнес и Юджин поженились. Вскоре стало ясно, что к браку Агнес абсолютно не готова: она была слишком эгоистична и независима, чтобы заниматься домом и детьми. В 1917 году Мейер занял пост в администрации президента Вильсона, и супруги переехали в Вашингтон, оставив на попечение многочисленной прислуги грудную Кэтрин и еще троих своих детей. Разумеется, они ни в чем не нуждались, но чувствовали себя покинутыми. Кэтрин много времени проводила в одиночестве в своей комнате, читая книжки.
В доме Мейеров считались запретными три темы: деньги, секс и еврейское происхождение отца. Дети обязаны были соблюдать самые высокие стандарты по части внешнего облика и поведения на публике, но их эмоциональные порывы поддержки не встречали. Как-то Кэтрин сказала матери, что ей очень понравились "Три мушкетера", и услышала в ответ: "Ты не можешь по-настоящему оценить эту книгу, потому что не читала ее на французском, как я".
В колледже выяснилось, что Кэтрин совершенно не приспособлена к жизни: подругам пришлось объяснять ей, как стирать свитер. Когда она закончила университет, мать на выпускной вечер не приехала – Кэтрин получила поздравительную открытку, посланную ее секретарем и подписанную "Агнес Мейер". Первый настоящий комплимент от Агнес Кэтрин услышала, когда уже сама была замужней дамой и собиралась устроить вечеринку для своей дочери: "Дорогая, ты прекрасно составляешь списки гостей". Как писала потом Кэтрин, в детстве она ни в чем не была уверена: ни в себе, ни в том, что делала.
Жизнь с маньяком
В 1933 году, приехав на каникулы домой, Кэтрин случайно узнала, что ее отец купил газету The Washington Post, безнадежно проигрывавшую своим четырем конкурентам в американской столице. Покупка обошлась Мейеру всего в $825 тыс. Он не очень рассчитывал, что издание будет прибыльным, и скорее рассматривал его как хобби, позволяющее публично высказывать свое мнение по важным государственным вопросам.
Кэтрин заинтересовалась отцовским приобретением и очень возмущалась, что ей не сказали о нем раньше. Она уже тогда увлекалась издательским делом: активно участвовала в выпуске "многотиражек" в колледже. В 1938 году, окончив Чикагский университет, она по рекомендации отца устроилась репортером в газету San Francisco News, но через год вернулась в Вашингтон, чтобы работать в Washington Post (ее обязанностью было отвечать на письма читателей). Тогда же она познакомилась с Филипом Грэмом.
Филип был беден, но ему прочили блестящее будущее. Он получил юридическое образование в Гарварде, издавал Гарвардский юридический журнал и работал помощником судьи Верховного суда США. Все, кто с ним общался, подпадали под его исключительное обаяние. Говорят, в Вашингтоне в 40-50-е годы с ним в этом мог соперничать только его приятель Джон Кеннеди. Когда Фил во время третьего свидания сделал Кэтрин предложение, она была на седьмом небе от счастья. В июне 1940-го они поженились. По признанию Кэтрин, Фил "освободил" ее, дав ей радость жизни, иронию, презрение к правилам и оригинальный взгляд на вещи.
Бедный, но гордый Фил поначалу категорически отказывался принимать какую бы то ни было финансовую помощь от богатого тестя. Тем не менее они были в прекрасных отношениях – им не мешала даже разница в происхождении, положении и политических взглядах (Мейер был убежденным республиканцем, а Грэм – демократом). Во время войны, когда Фил служил в армии, Юджин говорил дочери, что хочет, чтобы тот, вернувшись домой, работал в Washington Post. Поскольку Фила безумно интересовали и политика, и журналистика, он принял это предложение и стал заместителем издателя.
Юджин Мейер проникся таким доверием к талантам зятя, что в 1948 году продал ему за символический $1 контрольный пакет акций газеты. Кэтрин тоже получила свой пакет, но вдвое меньший. Юджин Мейер объяснил это тем, что "муж не должен работать на собственную жену". Кэтрин, воспитанная в том духе, что самое главное в жизни – удачно выйти замуж, такому решению нисколько не удивилась.
За 15 лет, прошедшие с момента покупки Washington Post Мейером, ее тиражи выросли в несколько раз, но газета по-прежнему была убыточной. Филип Грэм в отличие от жены всегда легко принимал решения, в том числе в бизнесе, и многие из них оказались очень удачными. В 1954 году Post купила своего главного конкурента, Washington Times Herald, и тираж подскочил почти до 400 тыс. (в том же году Юджин Мейер умер, и дело возглавил Филип). В начале 60-х были приобретены журнал Newsweek, радио– и телестанции, организовано агентство международных новостей. Компания начала приносить доход.
Официальная позиция Washington Post состояла в том, чтобы не поддерживать ни одну из двух главных партий страны. Однако Фил Грэм принадлежал верхушке демократов, активно участвовал в политической жизни в качестве советника и спичрайтера кандидатов на высокие посты, и это не могло не отражаться на политике газеты. Кроме того, Грэму мало было быть издателем, он хотел быть "делателем королей". После неуклюжей попытки США вторгнуться на Кубу Грэм потребовал от Newsweek смягчить материал о фиаско своего друга президента Кеннеди и приятелей из ЦРУ. Подобных эпизодов было немало.