Баринов, конечно же, сознавал хлипкость позиции своего подопечного, а потому время от времени подкидывал ему темы для поднятия его авторитета в колонии в качестве смотрящего. Сделать это ему было не столь сложно: на "двойке" старшим Кумом был его двоюродный племянник - Константин Спесивцев, прозванный зэками "Пес не пес, но спеси много!", но более всего прижилось второе: "Спесивый наш!"
Кроме родственных чувств их связывало и то, что Спесивцев был весьма обязан Баринову в своем продвижении по службе. Кстати, с подачи Баринова, племянник, с погонами старшего лейтенанта, и занял майорскую должность старшего Кума "двойки", и уже через полгода получил звание капитана.
Именно через своего племянника Баринов договаривался, чтобы тот давал "зеленый коридор" для проноса наркотиков, денег, предоставлял свидания тому, кому изначально было не положено, а иногда сдавал имена "стукачей", правда, отработавших свой срок или тех, кто был на грани провала. Как бы там ни было, но у Кемеровского Винта на зоне появились свои почитатели. А Баринов лишний раз убедился в своей прозорливости: на расстоянии, когда не имеешь личных контактов со своим стукачом, гораздо безопаснее рулить ситуацией. Безопаснее не только для дела, но и для самого стукача.
Наиболее дотошные читатели могут задать резонный вопрос: почему Баринов для устранения Семы–Поинта не использует своего племянника? Казалось, чего проще: Константин Спесивцев - старший Кум колонии, куда и направляется Сема–Поинт: как говорится, ему и карты в руки.
Сначала об этом подумал и сам Баринов, но все тщательно взвесив и проанализировав, он решительно отказался от столь заманчивой мысли. Почему? Да потому, что Баринов, при всей своей сволочной натуре, как ни странно, щепетильно относился к понятию родства. Порой до сентиментальности.
В отличие от своего приятеля Будалова, Баринов, на уровне интуиции, понимал, что Сема–Поинт не из тех людей, с которыми запросто можно расправиться. С ним еще придется повозиться не один месяц, а может быть, и не один год. Именно поэтому, не желая подставлять своего племянника, у которого вся жизнь еще впереди, Баринов, решив использовать Константина вслепую, ставку сделал на Кемеровского Винта. Как говорится, случись что с ним: не жалко!
А что касается Константина Спесивцева, то о нем он даже Будалову ничего не сказал. Да и вообще, об этом родстве, как они с племянником и договорились, никто ничего не знал.
Разработав с Будаловым план по устранению Семы–Поинта, Баринов и отправил то предупреждающее послание Кемеровскому Винту, стараясь написать так, чтобы никто ничего не понял, а его стукач понял. Естественно, что имени Семы–Поинта он назвать никак не мог и понадеялся на то, что "племянник" его сам вычислит.
И, конечно же, после получения информации от Баринова о приходе в зону опасного заключенного, Кемеровский Винт на встречу с новым этапом, конечно же, и послал своего преданного приятеля - Пашку–Гнуса.
А все дело заключалось в том, что примерно за две недели до прибытия в колонию наших героев, из городской больницы, где имелось специальное охраняемое конвоем отделение, в котором пользовали осужденных, Кемеровский Винт как раз и получил ту неожиданную "маляву".
"Малява" была написана так, что непосвященный мог решить, что это послание о простых житейских делах, но Кемеровский Винт сразу расшифровал его.
Оно гласило:
"Привет, племянник! Как здоровье? Как жизнь сермяжная? Небось, суровая правда жизни заставляет задуматься о Вечном? Не тушуйся, живи по нашим правилам и все будет нор малек! И запомни: любой долг платежом красен!
Вот–вот на твою грешную землю прибудет некий Миссия из земель Ермака, и это может нарушить правильный порядок вещей не только на твоей земле, но и заденет благополучие уважаемых людей.
Слово должен нести только Бог, а не простой смертный! И это равная заповедь, которую ты обязан помнить всегда! Уверен, что ты сумеешь вернуть этого словоблуда в лоно к Богу, но это возвращение должно быть, как невинным, так и обыденным! Но будь осторожен: за ним известно много чего опасного!
Да воцарится мир на твоей земле!
Не упусти свой шанс, племянник.
Твой Дядя".
Кемеровский Винт сразу понял, что послание пришло от бывшего его шефа, старшего Кума - Сергея Баринова, которому он обязан своей жизнью. В свое время майор, договариваясь о будущих контактах, сказал, что свои послания он будет направлять ему, обращаясь как к "племяннику", а подписываться будет как "Дядя". Кстати, мысль о племяннике и дяде возникла не случайно, а в силу того, что Константин Спесивцев был действительно его племянником и в случае безвыходной ситуации, сложившейся случайно, всегда можно будет использовать это обстоятельство.
Из вполне скромного текста послания Кемеровский Винт понял главную мысль: к ним в колонию, из Сибири, должен прибыть некто, кто очень мешает уважаемым людям. Мешает настолько, что ему приказывается отправить его к праотцам, но так, чтобы его уход выглядел, как несчастный случай. Но при этом Баринов предупреждает, что этот человек очень опасен.
Ослушаться и не выполнить этого приказа, Кемеровский Винт никак не мог: он отлично знал, чем это могло закончиться для него. Да и в послании об этом недвусмысленно намекнули, заметив о "последнем шансе".
Не вдаваясь особо в подробности полученной информации, Кемеровский Винт лишь сказал своему преданному помощнику - Пашке–Гнусу, что к ним в зону из Сибири должен прийти мужик, который очень опасен для их существования на зоне и за ним числится много трупов. И с того дня Кемеровский Винт посылал Пашку–Гнуса встречать каждый новый этап, чтобы как можно раньше попытаться определить их цель и разработать план по его устранению.
Пашка–Гнус очень хорошо знал своего хозяина, а потому был несколько удивлен тому, что Кемеровский Винт так сильно нервничает. Он не стал ни о чем его расспрашивать, но решил держать ухо востро, встречая каждый этап.
Еще когда Пашка–Гнус пришел в первый раз по его поручению для проверки вновь прибывших, он быстро пробежался глазами по вновь прибывшим, и сразу выделил двух молодцов, которые существенно выделялись на фоне остальных новеньких.
Один из них оказался родом из Подмосковья, и это обстоятельство повлияло на то, чтобы вычеркнуть его из числа возможного претендента на их цель.
А второй как раз и был родом из Сибири. Он был дерзок, держался независимо, физические данные говорили о том, что он не чужд занятию спортом. Да и прозвище у него было под стать владельцу: Сибиряк. Только позднее все узнали, что это не прозвище, а его фамилия.
Не посоветовавшись с Кемеровским Винтом, Пашка–Гнус, как только этап отправили в карантинный барак, дождался ночи, прихватил с собой трех внушительного вида "быков" и отправился на разборку.
Все вновь прибывшие мирно досматривали второй сон. Бодрствовал лишь завхоз карантинного барака, заранее предупрежденный об их приходе.
- И где спит этот Сибиряк? - спросил Пашка- Гнус завхоза.
- Надеюсь, что у меня проблем не будет после вашего с ним общения? - поинтересовался тот.
- А ты сам выбери, какие проблемы для тебя хуже: те, которые могут появиться после нашего ухода или те, которые появятся от того, что ты не оказал содействие близким Кемеровского Винта?
- Ты что, мне угрожаешь? - недовольно нахмурился завхоз.
- Ну, что ты, земляк! - тут же вскинул руки Пашка–Гнус и постарался изобразить на лице само добродушие. - Я - мирный человек и никогда никому не угрожаю: только советую, не больше!
- То‑то же! - согласно кивнул завхоз.
Однако, зная о мерзопакостной душонке Пашки–Гнуса, решил с ним не расслабляться и добавил:
- Сибиряк спит в левом ряду, на нижней шконке, сразу при входе в барак!
И когда те двинулись к входу, завхоз последовал за ними.
Видимо, роли каждого из "быков" были распределены заранее: первым подошел рыжий крепыш, который профессионально обхватил голову Сибиряка в спортивный захват.
Парень тут же проснулся и совершенно спокойно спросил:
- В чем проблемы, земляки?
- Проблема - это ты сам! - ехидно бросил Пашка–Гнус и чуть заметно кивнул двум оставшимся "быкам".
Молча, словно роботы те принялись беспощадно обрабатывать своими огромными кулаками- кувалдами бока Сибиряка. Тот пытался сопротивляться, извивался своим мощным телом, но рыжий крепко удерживал его за шею.
- Вы что, сбрендили совсем, что ли? - парень не на шутку разозлился: - Да я ж вас потом по одному выловлю и каждому башку откручу, как щенкам! - его взгляд упал на Пашку–Гнуса. - Ты, сморчок недоношенный, скажи, за что такое внимание ко мне? - хрипло выдавил он из сдавленного замком горла.
- Говорят, за тобой много трупов числится? - прищурился Пашка–Гнус.
- Каких трупов? Нет, у кого‑то точно крыша поехала! Я - простой "баклан": второй срок по хулиганке схлопотал! Чокнутый мокрожопик! - выкрикнул Сибиряк.
Но рыжий, по знаку Пашки–Гнуса, тут же сдавил его горло сильнее, и парень понял, что еще чуть- чуть и он потеряет сознание. Из последних сил он изловчился, ногами скинул с себя одеяло, затем наотмашь правой ногой сбил одного из боевиков ударом в челюсть, второму коленом разбил нос, и кровь хлынула столь сильно, что тот мгновенно вывалился в осадок.
Сибиряк напряг пресс, резко вскинул ноги на себя и, собрав последние силы, обеими ногами ударил ими вслепую. Рыжий был чуть сзади и Сибиряк его не видел. Тем не менее удар пришелся точно в голову рыжего, тот отпустил руки, и его мощную тушу откинуло назад. Не мешкая ни секунды, Сибиряк вскочил на ноги и схватил за грудки тщедушную фигуру Пашки–Гнуса.
- Говори! - бросил он ему в лицо.
- Что говорить? - испуганно переспросил Пашка–Гнус.
- Кто послал и зачем?
- Тебе, земляк, лучше об этом не знать! - Пашка–Гнус уже успел взять себя в руки, и он решил показать зубы. - Отпусти, "баклан" несчастный, или тебя сегодня же закопают!
- Прежде чем меня закопают, я тебе шею сверну и скажу, что так и было! - Глаза Сибиряка сверкали ненавистью и злостью: он действительно сжал его горло одной правой рукой и тот сразу захрипел.
Казалось, еще мгновение и Пашка–Гнус встретится со своей матерью, но во время подскочил завхоз карантинки, который с интересом следил за всем процессом столкновения.
- Сибиряк, отпусти его! - как можно спокойнее проговорил он. - Зачем тебе лишний добавок к сроку? - потом наклонился к самому лицу Пашки- Гнуса: - А ты ничего не попутал? Чем вам не угодил этот "баклан"?
Тот пытался что‑то ответить, но желание жить было сильнее и он, словно рыба, выброшенная на берег, судорожно пыталась хватать воздух ртом.
- Ослабь ему горло, пусть скажет! - попросил завхоз Сибиряка.
Тот ослабил свой хват, сдавливавший горло Пашки–Гнуса и выдохнул ему в лицо:
- Говори!
Прокашлявшись, Пашка–Гнус наконец выдавил из себя:
- "Малява" пришла, что этот "баклан" - стукачок!
- Ты ж говорил, что за ним трупы? - напомнил завхоз.
- И трупы тоже, - моментально подхватил он.
- Ой, не нравится мне все это… - задумчиво проговорил завхоз и добавил: - Вот что, давайте свои разборки вы проведете в зоне, а не здесь, в карантинке! А сейчас - расход!
Автор поясняет, что "расходом" в местах лишения свободы называют момент окончания любых действий: хоть мирных, хоть - боевых.
Завхоз снова повернулся к Сибиряку:
- Отпусти его, земляк!
Чуть подумав, тот кивнул, разжал руку на горле, но толкнул Пашку–Гнуса в грудь и угрожающе бросил:
- Держись от меня подальше: проживешь дольше!
К этому моменту "быки" чуть оклемались и стали подниматься на ноги.
- Пошли отсюда! - сказал им Пашка–Гнус, презрительно сплюнув в их сторону, и пошел к выходу.
Но его догнал завхоз:
- Слушай, Паша, ты уверен, что это тот, о ком говорилось в "маляве"? Там что и его фамилия стояла?
- А как его фамилия? - спросил вдруг Пашка- Гнус.
- Сибиряк! - ответил завхоз с удивлением: по глазам собеседника он уже понял, что Пашка–Гнус действительно что‑то попутал. - Никогда не спеши, чтобы не нарваться на непонятки! - тихо заметил завхоз и пошел назад в жилую секцию, чтобы успокоить Сибиряка.
А Пашка–Гнус, догадавшись, что его подвело странное стечение обстоятельств: кто мог подумать, что Сибиряк не прозвище, а фамилия? Тем не менее он был сильно раздосадован. Да, ему было обидно, что какой‑то там "баклан" заставил его так испугаться, что он едва не обделался, но еще больше он переживал о том, как оправдается перед своим хозяином. Что, если этот Сибиряк, в чем он уже даже не сомневается, действительно не при чем? С чего он решил, что Сибиряк и является тем самым человеком, о котором говорил Кемеровский Винт?
И черт его дернул ляпнуть завхозу про стукача? Нет, Пашка, ты слишком расслабился: мозги перестал подключать! Ладно, ничего страшного пока не произошло, но впредь нужно быть осторожнее…
Решив на этом и остановиться, Пашка–Гнус в сопровождении побитых "быков", отправился докладывать хозяину о случившемся…
Глава 24
ЗАМПОЛИТ ДОБРОЛЮБОВ
Карантинный барак состоял из нескольких помещений для разных нужд кратковременного проживания.
Во–первых, сам жилой отсек с двухэтажными нарами, был рассчитан на прием сразу тридцати новеньких зэков.
Во–вторых, из нескольких подсобных помещений: умывальной комнаты на десять кранов, туалета на пять "очков" и небольшой комнатки с паровым отоплением, где зимой и весной можно было просушить влажную одежду.
Между входом в помещение и входом в жилой отсек располагался небольшой коридорчик с вешалкой по всей стене, где можно было снять верхнюю одежду после того, как вернулся с прогулки или перекура на территории локального участка.
Завхозом карантинного барака был Тимур Селиванович Карташов, прозванный соратниками - как Тимка–Хитрован. Это прозвище он получил за воплощение хитроумных планов в воровстве и обмане, как покупателей, так и продавцов.
Он родился и провел свое детство в Москве, но не появлялся в родном городе уже более пятнадцати лет не потому, что не хотел, а потому, что он, как скатился на криминальную дорожку, так постоянно и отбывал наказания, иногда прерываемые краткосрочными появлениями на свободе. И его, в местах не столь отдаленных, уже давно перестали ассоциировать с "москвачами", которых не жаловали ни на одной местной зоне страны.
По мнению Автора, на всех местных колониях страны посланцев столицы считали заносчивыми и хвастливыми болтунами. Дело в том, что москвичи, в силу того что их детство проходило в столице, чаще оказывались более начитанными, а точнее сказать, более информированными, не в силу собственной любознательности, а потому что жизнь заставляла.
Москвичи могли иметь больше информации не только с экрана телевизора, но и из разговоров "на кухне" или за "рюмкой" чая в уличной забегаловке, в которой можно было с одинаковым успехом познакомиться и с бывшим ученым и даже с преподавателем физики. Да и вся политическая жизнь страны, именно в столице, была словно на ладони, под пристальным вниманием ее жителей.
Волей–не волей, имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит. Вот москвичи и слышали и видели все, что происходит, как в простой, обыденной жизни, так и в политике, в которой "разбирались" абсолютно все, от домохозяек до светских львиц.
Точно так все футбольные болельщики разбираются в футболе, где на трибунах только и слышишь:
"Ну, куда ты пасуешь? Да я бы лучше смог!"
Неправда ли, до боли знакомые слова? Но это в футболе, а если такой "всезнайка" с умным видом размышляет обо всем: начиная с того, как лучше пожарить глазунью и заканчивая Космосом и политикой во всем мире? И такими "всезнайками" как раз и были москвичи.
И они, попадая в места не столь отдаленные, всем, о чем слышали, и о том, или думали, что видели, делились с коллегами–сидельцами, при этом, конечно же, привирая и хвастаясь:
Мол, "я чуть ли каждый день с Алкой Пугачихой в троллейбусе ездил, а с Вячеславом Тихоновым - в метро постоянно сталкиваюсь… Говорит, как ты, мол,Юра, Вова, Леша поживаешь? Отвечаю, хорошо, Слава, твоими молитвами!.."
Естественно, подобное не могло не раздражать местных невольников, которые действительно слаще морковки ничего в жизни не едали. А что они могли видеть в своем захолустье, если уже с утра накачивались бормотухой и не просыхали месяцами?
И, завидуя черной завистью, местные страдальцы в сердцах бросали москвичам:
- Если ты такой умный, то почему такой бедный? Почему тогда тоже сид ишь за решеткой? - и резонно вопрошали подобного "москвача", - Почему не обратишься к своему другу Тихонову, который может и у самого министра МВД тебя отмазать?
Тем не менее и зависть, и ненависть, а также желание услышать столичные новости - все это заставляло хотя бы на время смирить гордыню периферийного сидельца перед столичным жителем, чтобы сначала выслушать байки очередного "москвача", а потом выдавать эти байки за истории из собственной жизни:
"А тут как‑то я еду по Арбату и вдруг вижу… Знаете кого? Никогда не догадаетесь! Самого Василия Ливанова! Да–да, того самого, который играл Шерлока Холмса!.. Идет под руку с этой, как ее? Ну, еще в Тихом Доне Аксинью играла… красавица такая… Ее в фильме Мелихов трахал… Во, Быстрицкая!.. Точно, Быстрицкая!.. Идут, значит, по Арбату, обжимаются вовсю, и никого не стесняются… На всех им наплевать!.."
Залетев по малолетке на воровстве (не много, не мало, а он умудрился стащить из кабинета директора школы его кошелек с двумястами рублями, и хрустальную вазу, подаренную ГОРОНО за победу команды десятиклассников в математической олимпиаде города), Тимка–Хитрован был направлен в специнтернат для трудных подростков. Однако умудрился раскрутиться и там, то есть увеличить свой срок, и его отправили в колонию для несовершеннолетних.
Что он натворил? Он не только сумел найти на воле покупателя и получить у него половину суммы в счет будущей сделки, но и вынести товар из школы, чтобы загнать его уже второму покупателю по дешевке всю партию новеньких бушлатов.
Эти бушлаты были пошиты и присланы в детскую колонию, в качестве подарков воспитанникам, моряками, взявшимися опекать специнтернат для трудно–воспитываемых подростков.
И суд, добавив ему три года, перевел его в колонию для малолетних преступников. Но вскоре, как только ему исполнилось восемнадцать лет, его перевели во взрослую колонию.