"Приглашение на танец от бандита", - подумала Барбара. И вспомнила: деревянный кулак с позолотой упоминается в записках Бруно 1945 года... Значит, раритет ведет происхождение с тех далеких лет и появился в здешних краях вместе с Лябасти? Другими словами, строительно-подрядные дутые компании "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин", акциями которых расплатились за реликвию, совместная афера Бруно и Клео?
Барбара открыла том "Британской энциклопедии" и прочла: "Знамена восставших "боксеров" достались после их разгрома объединенными европейскими силами немецкому контингенту и были увезены в Берлинский исторический музей".
Она спустила ноги с дивана, нащупала шлепанцы, уменьшила, проходя мимо кондиционера, скорость подачи прохладного воздуха, раздвинула створку к "Мефисто". Заложила в память компьютера догадку о совместной афере Сурапато и Бруно как версию под грифом "Только для себя". Включила было копировальную машину, да вспомнила, что записки отданы насовсем. Но почему так решительно и бесповоротно Бруно сбрасывает свое прошлое? Необычно для мира деловых людей и его приглашение на прогулочную джонку, а не на частный катер, чтобы сделать предложение... Будто скрытно ищет новый путь. Путь в новую жизнь... И хлопает дверью, всучив простакам типографскую бумагу, каковой стали акции "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин", в обмен за огромные деньги, нужные в новой жизни?
Она вернулась к первой странице записок. Вновь станет Дитером Пфлаумом?
Документ вызывал теперь интерес.
После длинного рассказа об Алжире шли короткие заметки.
"... 20 января 1947. Прибыли в Марсель, который встретил снегом. Расселили в бараках, вода только холодная, совсем не роскошь после Африки. Бездельничаем, отчего падает дисциплина. Сделал себе третью татуировку: львиную морду на правой ключице.
13 февраля. Борт парохода "Жоффр". На него загнали в 10 утра. Перед этим несколько часов под мокрым снегом, вытянувшись цепочкой, передавали из рук в руки личное барахло по трапу. Не проще, если бы каждый тащил свой мешок сам? В отсеке выбрал лежбище в четвертом ярусе коек. Приходится заниматься акробатикой, чтобы лезть туда и не расшибить череп о какой-то стальной выступ, зато выше - никого. Могу спокойно разложить вещи на трубе, и есть место над кронштейном для моего "кулака"... Когда отходили, на пирсе жалкая кучка провожающих, в основном офицерские "курочки". Родственников-то ни у кого! Почти никто не вышел посмотреть, как отходим. Так и валялись на нарах, драли горло обычным репертуаром. Перекрестился на Нотр- Дам де ля гард, потому что полтора года являюсь католиком.
... Берег Сицилии похож на сад, всюду лимонные деревья. У кромки прибоя длинный красивый пляж, над которым тянутся дворцы и виллы, множество лодок на песке. Впечатление бесконечного спокойствия, счастья, вечной солнечности. Когда-нибудь вернусь сюда и закончу дни в ничегонеделанье. А что? Французы говорят, что люди здесь глупые и ленивые. Ну и что? Так чудесно будет у голубого моря среди зелени и в роскошном доме!
24 февраля около 5 утра притащились в Джибути. Фельдфебель устроил смотр белья, оружия и прочего, поскольку не знал чем заняться. Начались склоки. Я уже подрался с тем, который спит подо мной. А ведь он тоже немец...
... Первый раз видел летающих рыб! Как раз на подходе к Сингапуру, в порту которого здания поднимаются будто из воды. Вижу множество бакенов, скопления джонок, домишки, горбатые мостики через ручьи и реку. А ночью разразилась феерия огней - красных, синих, зеленых, желтых! Снялись с якоря до рассвета.
27 февраля, четверг. Прошли острова Пуло-Кондор, это опять Франция, только азиатская. Под голубым небом изумрудные волны. Сильная качка. В снастях свистит. На губах соль. Вечером встали напротив мыса Сен-Жак в ожидании, когда поднимется вода в реке Сайгон.
... В Сайгоне есть все! Рис, чай, кофе, кожаная обувь, пара которой стоит сто двадцать пиастров, но действительно отличная. Командиру полубригады здесь платят одиннадцать тысяч франков в месяц. Мое жалованье не сравнить. Но и оно может стать значительной суммой, если знать, как менять пиастры на франки. Когда пиастры высылаешь во Францию, за один дают семнадцать франков вместо обычных десяти. А если их выслать, скажем, в Марсель "курочке", потом вернуть и снова обменять и так далее?
Эта мысль пришла мне в голову, когда сидел в супной на рынке и мимо гнали черных поросят, нанизанных проткнутыми ушами на бечевку. Уток гоняют стадом по улицам! Да и в гарнизоне жратва не в пример африканской или марсельской. На завтрак сегодня - настоящий кофе, хлеб и бананы, в полдень дают мясо с рисом, сардины, салат и настоящий чай, а вечером - опять... Никогда не видел такого огромного количества дураков в администрации.
13 марта. В шесть утра выехали на бронемашине, поставленной на колеса, оборудованные для движения по рельсам. Мы - боевое охранение поезда. За столько месяцев впервые оказался на природе с деревьями, пусть хоть и чужими... Перед закатом встали. Ночью джунгли не спят. Москиты летают, цикады, даже поют какие-то птицы. И странные вопли время от времени из зарослей, то ли совы, то ли огромной ящерицы, то ли еще каких-то тварей. Чтобы успокоиться, намечал три-четыре ориентира и наблюдал - движутся или нет? Если появляется тень, обычно - собака. Чуть не выстрелил в огромную крысу, шуршавшую в траве... Раньше думал, что тамтамы есть только в Африке. И тут ночью гудят, но в другом ритме. Командир сказал, что передают сообщения о нашем передвижении. Вдали разрозненные пулеметные очереди.
Прочитали приказ: запрещено иметь более одного автомата на разведгруппу, запрещено брать тяжелые пулеметы в прочесывание деревень. Чтобы не попали в руки противника. Все знают, однако, чтобы не продавали этому противнику... Фельдфебель может за сорок процентов от выручки подписать акт о пропаже, скажем, в болоте пулемета "Бренн", который особенно ценят вьетнамцы..."
Барбара процарапала ноготком отметину против рассуждений о разнице курсов французского франка и индокитайского пиастра при переводе денег легионерами в метрополию.
Зеленоватое насекомое на часах трепыхало крылышками вокруг цифры "три".
3
К шести вечера выцветшее от зноя небо над Сингапуром сгустилось, стало янтарным. В западной стороне полыхали яростные зарницы.
Бруно набил "сверхлегким" трубку, постоял, делая глубокие затяжки, возле окна. Потаенные лежбища его тянуло устраивать на верхних этажах прибрежных гостиниц. С двадцатого этажа "Герцог-отеля" город и море расстилались до горизонта, порождая ложное ощущение безграничной свободы в безграничном пространстве... Правда, вечерами этому чувству долго жить не приходилось. Он по опыту знал, как быстро янтарь превратится в багрянец и акваторию порта зальет кроваво-красный закат, в котором словно в раскаленном металле будут плавиться суда на рейде. Потом упадет мгла, пойдет пляска проблесковых огней катеров и джонок, пульсация всполохов нефтеперегонных заводов за островами, побегут неоновые надписи над гостиничным комплексом "Мандарин" за заливом. Накатит щемящее чувство одиночества, почти обиды на рекламные обещания праздника, который никогда не наступает.
Предполагал ли Бруно, всматриваясь в эту гавань и этот город тридцать лет назад с ржавой палубы "Жоффра", накренившегося от скопления солдат с одного борта, что кончит дни здесь?
Сумасшедшие закаты наступают в тропиках в апреле. И первый увиденный такой совпал для Бруно с мыслью о смерти... Грациозная гадина с синей головой и телом в медных пятнах на лоснящейся зеленоватой шкуре скользнула из-под ботинка. Раздраженно расшвыряв пожухлую листву, исчезла в кустарнике. Он придержал шаг, отставая от цепи... На задворках вьетнамской деревушки, которую прочесывали легионеры, влажный ветер гнул высокую траву и бутоны ярких цветов, хлопал выстиранным бельем на бамбуковой жерди.
Бруно огляделся. Вокруг раскачивались пологие волны холмов. На самом высоком в чаше бетонного лотоса восседал каркас недолепленного Будды. Коричневым шарфом, брошенным на зеленые рисовые чеки, внизу вилась дорога, на которой стояли бронетранспортеры. По огромному небу простирался закат, цветовыми ужасами похожий на атомный взрыв из фильма по боевой подготовке.
Вдруг вогнало в такую тоску, что он почти уверовал в неминуемую гибель в чужой и враждебной стране.
Врач объяснил ему позже, что подобные настроения связаны с непривычным, слишком резким для северян переходом в тропических широтах от света к ночи. По диаграммам действительно выходило, что, если бой шел на закате, потери возрастали без видимых причин в сумерках...
Закат угас, оконный глянец вылизывали отражавшиеся в нем языки пламени.
Бруно жег личный архив.
Воспоминания горят.
Предчувствия прогорают.
Только нынешний день уцелеет в ночном пожаре...
А в его нынешнем дне жила болезнь души, которую он почти физически ощущал. Японец Сюнтаро вынимал слова для своих стихов из горьких запасников.
Бруно усмехнулся, припомнив первую гражданскую работу после демобилизации. Четыре часа снимал кинокамерой горящие поленья в камине, временно сложенном в холле гостиницы "Тропикана" в китайском квартале Сайгона. Ленту предполагалось прокрутить по телевидению, только что открытом в городе, в рождественскую ночь. Голубой экран превращался в чрево камина. Несколько часов - поленья и пламя. Черно-белые. Черно-белый уют, создающий среди бескрайних топей рисовых чеков, джунглей и гевейных рощ иллюзию заснеженных долин и зимней свежести у изнывающих от духоты людей в рубашках с короткими рукавами.
Девять лет спустя после вступления в легион... Тогда он обладал первым миллионом. Поэтому снимал камин потехи ради. Рене, дочь генерала де Шомон-Гитри, считала, что она на пятом месяце, а чтобы старик не бесновался, давая согласие на брак, Бруно следовало представить кем угодно, но не спекулянтом валютой. Решили - телеоператором. У отставного вояки, прожившего тридцать лет в Индокитае, побывавшего в плену у англичан, японцев и китайцев, случились два инфаркта после национализации каучуковых плантаций в Камбодже, а затем в Кохинхине. Приходилось щадить старика.
Гонорар за ленту промотали в ресторане "Дракон" на верхотуре гостиницы "Мажестик". Управляющий клялся, что устроил тот же кабинет, где обедал в начале века русский наследник, путешествующий по Азии. Ночевать остались в гостинице в номере с бассейном...
Он как раз сжигал фотографии, на которых Рене снималась в тот вечер обнаженной. Входили в моду японские камеры с встроенной вспышкой. По бумагам ему исполнилось двадцать семь, в действительности двадцать два, а ей было тридцать пять. Живот у нее и в самом деле выделялся. В его жизни она стала первой белой женщиной, европейкой, и с ней он осознал, что у белого должна быть белая...
Как сложилось бы с Барбарой?
Старые фотографии не разгорались, чадили, и Бруно задержал перед глазами ветхие листки, оказавшиеся в том же пакете. Всмотрелся. Записки относились к дням, когда он наступил на змею.
"31 марта - 2 апреля 1947 года. Если деревню спалить, остается квадрат утрамбованной земли, посыпанной пеплом. Никакой металлической утвари. Иногда под ногами битые горшки... Зато наши грузовики завешаны визжащими свиньями в четыре яруса. Хрюшек привязывают за ноги. Вонь ужасающая, но наемные вьетнамцы наслаждаются арбузом. Ружей им не выдаем, только пики. Армия Атиллы!
Через пять километров уперлись в болото. Пехота из мобилизованных скисает. Погружаюсь в трясину до колен, вода до ремня. Пулемет "Бренн", чешского производства, тащим по очереди, он кочует с одного фланга цепи до другого... Солнце жарит. Жажда мучительная. Штаны, в особенности в паху, забиты жирным илом. Двигаемся только мы, легионеры. Ни парашютистов, ни регулярной пехоты рядом нет. За такой поход нам платят. Завтра соберу у всякого желающего по полторы сотни пиастров для отправки во Францию. Обменный курс по-прежнему в нашу пользу.
Не выдержав, сую горлышко фляги в вонючую жижу, бросаю обеззараживающие таблетки. Глотаю теплое, кишащее бактериями пойло с наслаждением, пока на языке не остается илистый осадок. Сосед справа, филиппинец, говорит: "Эй! Вон в той луже намного вкуснее..."
Но стрельбы еще нет, то есть надбавка за боевую операцию может оказаться под вопросом. А, ну вот и огонь в нашу сторону, да еще и слабый, наудачу. Стоило все-таки пять часов уподобляться бегемотам!
... С удовольствием ездил в Сайгон. Прибыла техника для легиона. Моему взводу разведывательный бронеавтомобиль "Стелло". Хорошее вооружение, приемистый и юркий. На нем и подъехали к почте, чтобы отправить деньги во Францию. Настроение хорошее, если бы не каждый вечер эти ужасные закаты. Начинается сезон дождей... В Сайгоне развлекались, но писать об этом не хочется. Это отвратительнее, чем у горилл в "Зоо" у доктора Вальтера Вендта в далекие берлинские дни. Я - свинья".
Бруно отправил листок в огонь. Были еще два.
"7 июля 52 года. Пережил припадок бешенства. Вывел своих вьетнамчиков на патрулирование в пять утра, возле одного дома взяли человека без документов. Конвоировали на пост и буквально в ста метрах от него упустили! Бандит бросился в боковую тропинку в камышах. Весь магазин выпустил в ту сторону. Раз десять сказал своим, что они - идиоты. Потом поутих. Все расстроились. Не из-за сбежавшего бандита. Я, их командир, да еще легионер, впав в истерику, потерял лицо. В Азии - свидетельство слабости... Пишу рапорт об откомандировании. Жандарм из меня не получился.
2 августа 1952 года. Ответа на рапорт нет. И новые неприятности. Задерживают суммы на оплату осведомителей. А нужны еще 34 тысячи пиастров, чтобы покрыть взятые вперед и пущенные в оборот. Поговаривают о мире. А что если он наступит?
Есть, правда, деньжата, вырученные за английский "Томпсон". Оформили как поврежденный взрывом гранаты. Все равно часто заедал в болотной жиже. Получил взамен 10-миллиметровый французский "Мате-49". Своим вьетнамчикам обеспечил по американскому М-3. Самое удивительное, что у противника стали встречаться "Мате" тоже. Говорят, потому, что к ним подходят русские патроны 7,63, которые поступают коммунистам с севера...
Внимательнее присматриваюсь к вьетнамчикам. На соседнем посту сержанта-бельгийца связали и сдали противнику... Оказывается, наши календари разнятся во времени на 3639лет. Их год насчитывает тринадцать месяцев. Как же мы поймем друг друга? Гляжу на новобранцев из местных: азиатская оболочка, натянутая на европейский военный каркас".
Листки выпали из пачки, переданной Барбаре.
"Странно, - подумал о ней Бруно, - что меня отвергли, когда я серьезен, серьезнее и искреннее не поступал".
Мягко просигналил телефонный вызов. Звонить могли трое, знавшие про лежбище в "Герцоге": либо - сын, либо - Клео Сурапато, либо - Джефри Пиватски. Оказалось, Клео, который спросил по-французски:
- Бруно, у тебя запой?
-- Огненный. Жгу кое-что...
- Сжигая прошлое, становимся свободнее, ха-ха... Не так ли, Бруно?
В словах давнего партнера звучала сердечность.
- Свобода, друг, означает и одиночество.
- Так и есть, пожалуй...
-- А я бы предпочел не свободу... Скажем, только ее возможность, постоянное ощущение этой возможности, которой не воспользуешься. Такое достижимо только с великой женщиной...
- Для великого европейского мужчины... В этих краях подобные томления разрешаются просто. Обзаведись наложницей, - сказал мрачно Клео.
У Бруно по-настоящему болело сердце.
Список вещей и людей, которых невозможно купить или захватить силой, давно сократился для него почти до нуля. Дома, автомобили, яхты, любовницы, друзья, верные друзья... А когда пришла острая жажда обыкновенного, оно оказалось за пределами доступной цены - будь ею и его собственная или чья-нибудь жизнь. Существовало, оказывается, нечто, доступное сотням тысяч людей, но не ему, Бруно. Ответное чувство. Нищий среди груд золота.
- Мне бы хотелось поговорить серьезно. По важному делу, - сказал Клео.
- Важное не бывает срочным, - пошутил Бруно.
- Теперь ты прав...
Бруно-то знал, что китайцы не ведут серьезных бесед по телефону. Как, впрочем, и не шлют важных деловых писем. Личная встреча, договоренность с глазу на глаз решают главное. Бумага еще может иметь значение, если на ней пишутся обращения к богам и предкам - молитвы и просьбы о деньгах, постоянно о них на особых красивых пергаментных листах, превращающихся на жертвенном огне в пепел и дым, которым прокопчены красные перекладины под крышами храмов, разбросанных по берегам всех Южных морей.
-Через сорок минут в баре этой гостиницы? Или хочешь подняться ко мне?
- Подняться к тебе.
Клео положил трубку первым. За ним всегда оставалось последнее слово. Так повелось с первой их встречи на этой земле в 1953 году у южновьетнамского города Митхо...
... Задача, поставленная 13-й полубригаде 23 апреля 1953 года, считалась особой важности.
Агентурная разведка выявила транспорт оружия, следовавший по протокам Кыу Лонга - великой реки Девяти Драконов, как называли азиатцы дельту Меконга. Рисовую баржу, осевшую до надстройки, тянули буйволы. Распугивая выпей и чаек, она медленно, выжидая высокой воды, приливы которой зависели от дождей, плыла из района "Клюв попугая", почти от камбоджийской границы, в направлении Митхо. На стыковку с баржей крался большой отряд коммунистов, ведомый крупной шишкой сайгонского подполья. Достоверность доноса, стоившего сто пятьдесят тысяч пиастров, обеспечивалась головой осведомителя, при котором сержант Бруно Лябасти неотступно держал негра-легионера, известного способностью по трое суток не спать или спать, но с открытыми глазами.
Выделенный командованием двухтонный, надрывно воющий дизелем вездеход с выхлопной трубой над кабиной походил на пароход. Пока на нем добирались к рубежу перехвата, наглотались чада до головной боли.
Командир группы, выпускник Сен-Сира, лейтенант маркиз де Биннель объяснил Бруно, что ничего более подходящего для успеха, чем повторение классических образцов, на войне нет. Поэтому спланировал засаду "галльским клином". Восемь легионеров перерезали тропу, по которой противник шел на стыковку с транспортом. Десять маскировались с пулеметами вдоль нее, набросав перед собой в болото мин. Маркиз выдвигался с радистом далеко навстречу противнику. Сигнал боевой готовности - щелчки в рации. Число щелчков обозначит число десятков бандитов, которые прошли мимо затаившегося лейтенанта.
Ясно, что командир вражеского отряда или, как его называл маркиз, "наш шишка", разобравшись в обстановке, когда засада обнаружится, начнет отход первым. Другие будут его прикрывать. Это правило у противника соблюдалось любой ценой. Тут-то маркиз, покинув укрытие, и "воздаст бегущему в одиночестве шишке личные почести".
Что до Бруно, ему, едва начнется разгром, предлагалось броском выйти к плывущему протокой транспорту, люди которого, вспугнутые разразившимся впереди боем, несомненно насторожатся, но, возможно, не сразу решатся бросать груз и бежать. Осведомитель не мог внятно сообщить, выплачены ли деньги за оружие или нет. Если выплачены - бросят, нет - вероятны колебания. Лейтенант надеялся, что "сержант Лябасти вполне проявит присущую старослужащим заинтересованность в захвате материальных ценностей".