Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 18 стр.

- Как змеи? Не знаю... Дракон имеет чешую. Это знаю. А вот меняет ли кожу...

- Что ж, пусть дракон имеет чешую... Нам, Клео, если мы хотим, чтобы наши деньги стали богатством, большим и настоящим, открытым, законным и известным, как ты, друг, определил, драконом... нужно сменить кожу! Видел, как это делает змея?

- Нет, кажется... Нет.

Бруно видел. Ввинчиваясь между двух камней, мучитель­но содрогаясь, розоватая, словно кость в изломе, гадина сди­рала шелушившееся обветшавшее одеяние. На вытянутую руку от затаившегося в засаде легионера Бруно Лябасти. Пронзительный, похожий на лай вопль обезьян несся из зарослей. Безошибочный сигнал о приближении противника...

- Да и неважно, - сказал Бруно. - Дракон это делает, может, как-то иначе. Но я уверен - делает!

- Ты говоришь загадками о деньгах, Бруно...

- Приготовься выслушать тогда отгадку... Ты помнишь, я звонил тебе из гостиницы "Шангри-ла" на Пенанге в Ма­лайзии, куда якобы увязался за одной "леди четырех сезо­нов"?

- После последнего собрания Круга?

- После последнего собрания Круга...

ИЗУМРУДНЫЙ ХОЛМ

1

Капот старенькой "тойоты" обдала желтоватая волна. Следующая, оконопатив стекло, ухнула в дверцу. Их гнал радиатором бело-голубой автобус, тащившийся по затоп­ленному проспекту Плоенчит. Бампер в бампер ползли ав­томобили с зажженными фарами, и у некоторых они свети­ли из-под воды. Мотоциклисты плескались в потоке, лягая стартеры захлебнувшихся движков... На тротуарах было не мельче. Мутная жижа с плавающим мусором захлестывала пороги лавочек и контор. Предприимчивые ребята пере­правляли пешеходов через перекресток в плоскодонке с под­весным мотором.

А дождь шел и шел.

- И так каждый год в это время, - понуро сказал Сева­стьянову журналист, сидевший с ним в такси.

Дроздов, к которому ехали через затопленный город, го­ворил, что мужик ломает третью пятилетку в Азии. Гнил под бомбами в Ханое, с первым танком влетел в освобожденный Сайгон, просочился в пустынный полпотовский Пномпень, оказался неизвестно каким образом в канун китайско-вьет­намского конфликта на заставе перед основным направле­нием танкового удара, начавшегося на рассвете, а вот на повышение не пошел. Даже награды, которые во Вьетнаме полагались уборщицам, не удостоился, преет в тропиках, а за мытарства могли бы перевести ну хоть в Португалию. И, заломив огромные ручищи на загривок, мечтательно протя­нул:

- Эх... Лиссабон! Алентежу!

Разговаривали на квартире Павла Немчины, где Клава устроила "океанский обед" - креветки, лангусты, крабы и устрицы для Дроздова и приезжего, лицо которого, как она сказала, ей знакомо. Вполне вероятно, встречались в высотке на Смоленской-Сенной, где соседствуют МИД и Внешторг, скорее всего в столовой. Готовил разносолы Немчина само­лично...

- Вот ведь, насколько могу судить, - сказал Дроздов, когда принялись мыть кости журналисту, - и пишет по-русски, не загибает, про связи не говорю... нелегко ладить с местными, он ладит и знает от них много, а карьера и здесь опять не идет...

- Начальству виднее, - ответил тогда Севастьянов.

- Журналистика представляется такой областью заня­тий, - вставил назидательно муж Клавы, - где точные ха­рактеристики вообще затруднительны. Вообразите! Попро­сил этого Шемякина однажды задать специально вопрос на пресс-конференции. Я как раз готовил справку одну... Что, вы думаете, он ответил? Я, говорит, старик, если бью лису, то на царскую шубу... А почему такой ответ? Потому что по­сольской парторганизации ему характеристику домой не да­вать. Не боится...

"Он глуп", - подумал Севастьянов про Немчину, стара­ясь не встречаться глазами с Клавой.

- Вот в армии, - сказал Дроздов. - Сложные характери­стики вообще неуместны. Офицер или сержант считается толковым, усердным, подтянутым. Бывает наоборот... Ува­лень, лодырь. Людей, с точки зрения аппарата, следовало бы делить на твердо установленные типы с заранее подогнанны­ми к ним формулировками. А?

- И можно будет вообще в личное дело ничего не пи­сать, - сказал Севастьянов. - Указывать номер типа, да и все. А то вытатуировать эту цифру на лбу... Начальству станет еще виднее. Уйму времени сэкономим.

- А для определенных цифр предусмотреть введение те­лесных наказаний. Вообще, без причин... Периодическая по­рка в кабинете, - подхватила Клава.

Все рассмеялись.

Севастьянова же охватил малодушный страх, почти па­ника, хотя он силился улыбаться. Собственная личная жизнь, в которой дошел до обедов у мужа любовницы, тупо покорен в деле Васильева, опустился до бесчестья и трусости, вдруг предстала безысходно испоганенной. Хуже некуда. Ху­же, чем у этого злосчастного Шемякина, или как там его, личности, видно, настолько жалкой, что, когда говорить не о чем, моют ему кости, словно бы разговаривают о пустяках вроде погоды...

Злосчастная личность, сидевшая теперь рядом в такси на липком от влажности пластиковом сиденье, опять понуро поинтересовалась:

- А вы с какими учреждениями тут имели дело? Дроздов рассказывал занимательную историю про ваши финансовые дела. Вобщих словах, правда...

- С представительством "Индо-Австралийского банка" на этот раз. Организация совместных предприятий и все такое... Да не подумайте чего! Я маленький человек. Мои полномочия - технические вопросы.

- Успешно?

- Пока это рабочая альтернатива. Не больше.

- Знаю я этот банк, - сказал Шемякин. Севастьянову послышалась ирония в голосе. - Верно подмечено. Рабочая альтернатива... Это оценка.

- Говорите, знаете?

- Да-а-а... Кредитное извещение о переводе мне денег из Москвы последний раз держали за пазухой, пока я специаль­но не напомнил. Сюда же деньги идут через Лондон. Спод­ручно вполне отговориться насчет задержки там. Именно рабочей альтернативой...

Улыбающийся таец в рваной панаме сплющил нос о стек­ло машины, вставшей у светофора. Поднимал и опускал, подпихивая животом, букеты чайных роз, зажатые в охапке. Темная полоса на рыжей рубашке показывала уровень го­родского затопления.

- А вам много переводят из редакции, если не секрет?

- Какой секрет...

Шемякин, покрутив ручку, опустил стекло. Жара, гарь, вонь, влажность и рев моторов вдавились в кондициониро­ванное пространство такси.

- У меня был случай, - сказал он. - Час ждал женщину. И меня ждали, только у другой двери... Когда все-таки добра­лись друг к другу, она швырнула на землю чайную розу, которую я почти смял в ладони, ожидаючи... Знаете, бестол­ковость случается от излишнего волнения. Но это уже не имело значения. Главное, что ждали. Оба издали. Так что я в полном ощущении своего счастья цветок подобрал и его приняли... Как бы дав выход пару, свидание начали сызнова... Туг часто на перекрестках предлагают розы.

Он сунул тайцу в нагрудный карман рубашки зеленую кредитку и выбрал из охапки воскового оттенка бутон, кото­рому только еще предстояло распуститься.

- Где же в Бангкоке назначают свидания? - спросил Се­вастьянов.

- Какой дурак это сделает в Бангкоке? - ответил Шемя­кин. - В другом месте... А эту хочу подарить заведующей канцелярией в посольстве. Она мне рукопись печатала, а подарков или денег брать не желает... С гениев, говорит, грешно.

- Да, - повторил Севастьянов. - Действительно, какой дурак будет назначать свидания в Бангкоке... Мало ли мест на свете...

- Как говорит наш консул Дроздов, отчего это нас как отличников боевой и политической подготовки не переводят в Европы или, на худой конец, в Португалию, просто не понять... Вот там - это да! По крайней мере вместе можно поехать на электричке в город Порто за портвейном. Или в музей виноделия заглянуть... Скажем, в Алентежу.

- Конечно...

В отличие от Шемякина, жалкой личности, Севастьянов назначал свидание в этом городе.

- Что-то я хотел спросить у вас... Ах да! Сколько вам переводят из редакции, вы говорите?

- Десять, иной раз двенадцать тысяч долларов в один раз.

- А знаете, сколько из них можно сделать, скажем, за неделю?

- Половину?

- В худшем случае... Кто из менеджеров подписывает ваши кредитные извещения?

Один ус газетчика пополз кривовато вверх. Севастьянов приметил: он вообще как-то не умел улыбаться. В серых глазах неподвижно стояло понурое и безмятежное выраже­ние. Трудно поверить, что этот человек ходит на свидания, да еще с розами.

- Некто Ийот Пибул из отдела поступлений и кредито­вания.

- Костистый, поддергивает брюки на ходу локтями, смотрит и смотрит вниз, да вдруг уставится в лицо. Он? Крупные такие кисти рук с узлами вроде ревматических на пальцах... Лобастый...

- Да... Сидит на втором полуэтаже справа от входа в опе­рационный зал, за металлическим столом. Лобастый и паль­цы шишковатые, это верно.

Шемякин явно говорил про старшего бухгалтера, кото­рый начинал разговор с Севастьяновым до Жоффруа Лябасти в "Индо-Австралийском". Проходимец нейтрализовал беседу, удалившись, едва заявился хозяин... С задержками платежей старинный трюк. Вначале деньги заносят в бухгал­терскую книгу, которая скрыта за семью замками. И они крутятся и приносят проценты с какой-нибудь "черной ло­тереи", пока не попадут в официальную книгу, открытую аудиторам, то бишь контролерам.

- Посольство пользуется тем же банком?

Журналист молчал. Пожал плечами - мол, меня это не касается.

Таксист притормозил у двери консульства с покосившей­ся английской вывеской "Открыто". Под дождем, один за другим, словно солдаты под огнем, они перебежали в при­емную, где, казалось, сидели все те же посетители, что и три дня назад. Они перебежали дальше по кокетливо извиваю­щейся дорожке от консульского флигеля в барочное здание посольства, и дежурная из-за огромного стекла сообщила в микрофон Севастьянову о ждущем телексе из Москвы.

Надорвав бумажный квадратик, он прочитал: "В ходе пе­реговоров в Бангкоке можете коснуться вопросов обеспече­ния непогашенных кредитов земельным залогом. Семей­ных".

Минувшим утром с пяти до восьми часов он сидел в номере за столиком, приспособленным для чего угодно, но только не для работы с бумагами. Составлял собственное досье "Индо-Австралийского". На одном листе занес беседу с Лябасти-младшим по существу. На втором выписал столб­цом философские высказывания о желании Лябасти-папа- ши создать собственную замкнутую финансовую корпора­цию. Абстрактное это намерение могло существовать, а могло и не существовать. Но исключать возможность того, что разговоры об этом прикрывают разработку обширной системы широкого участия во многих компаниях сразу, в том числе и подобных "Ассошиэйтед мерчант бэнк", не следова­ло. Раскладывание яиц по нескольким корзинам во избежа­ние потери всех сразу - довольно ходовой прием, если упро­щать путаные рассуждения Лябасти-младшего.

Переговоры в отделении "Банка Америки" на Силом-роуд тоже практически дали мало. Но досье Севастьянов завел и после них записал несколько фраз, скорее догадок...

Представители отделения оказались готовы пойти на продажу земельных участков, заложенных у них "Ассошиэй­тед мерчант бэнк". Однако оговаривали два условия. Во-пер­вых, необходимость судиться. Во-вторых, необходимость решить в суде же перед этим возможность судиться вообще. То есть сказали и да, и нет. А ведь отсрочка с продажей земли с аукциона им обходится недешево. Обслуживание "зало­га" - налоги, содержание и прочее тоже стоит денег. Севасть­янов почувствовал, что банк предпочитает выжидать. Чего? Когда Амос Доуви, набравший от имени "Ассошиэйтед мер­чант бэнк" кредитов, окажется на свободе? То есть можно допустить, что деньжата, 18 миллионов, все же не испари­лись?

Беседу в этом направлении Севастьянов провел на собст­венный страх и риск. Однако теперь телекс из Москвы опре­деленно предписывал это сделать. Послание не ушло бы без ведома генерального. И пусть команда поступила задним числом, действия Севастьянова будут сочтены в любом слу­чае правильными, потому что теперь они не самовольные.

Хоть здесь облегчение и просвет от московских подза­тыльников. Как сказал бы Васильев, ничтожный, но кредит. Кто там поддержал его, Севастьянова? Или наоборот - сует палки в колеса, отправив столь важный для васильевского дела телекс с заведомым опозданием...

Появившийся рядом с дежурной за массивным, может, и пуленепробиваемым стеклом Дроздов, кивнув на бумажку с телексом, спросил в микрофон:

- Тучи рассеиваются?

Севастьянов пожал плечами.

Дроздов помахал, чтобы ждал. А когда появился, с высо­ты своего роста как-то странно спросил:

- По дому не заскучали?

- Через три-то дня? - усмехнулся Севастьянов.

- Тоска по дому-чувство патриотическое. Об этом при­нято говорить за рубежом с консулами... Как бы отмечаясь в духовном здоровье. Здоровое чувство.

- И очень сладкое, - добавил появившийся уже без чай­ной розы Шемякин. - Обратите внимание, как приторны мелодии про далекую любимую родину на всех языках и на всех музыкальных инструментах мира... А? Не прав я?

- Дерзишь? - спросил Дроздов. - И являешься с цвета­ми, и расточаешь комплименты заведующей канцелярией? Не боишься вести себя опрометчиво?

Они перебежали назад, в консульский флигель.

Вымокший Дроздов курил в обычной манере. Не выни­мая сигареты изо рта, глаза щурились от дыма.

"Ну и тип", - подумал Севастьянов.

Список телефонов внутренней посольской связи шевели­ло на стене сквозняком от кондиционера. Библиотечный значился пятым. Напротив указывалось - "К. Немчина". Аппарат стоял под списком.

- Пойду возьму в приемной чемодан. Он у меня с утра тут, - сказал Шемякин.

Теперь они остались втроем - Севастьянов, консул и где- то в глубине старого особняка, почти невидимого за дождем, у телефона с номером пять Клава.

- Да когда же? Сейчас борзописец придет с чемоданом - и на аэродром. Времени в обрез...

- Вот тоже герой, - сказал врастяжку Дроздов.

- То есть?

- У него увели жену, а ты уводишь...

Севастьянов ощутил отвратительную оскомину страха в горле, да и что было говорить?

Консул отошел к зарешеченному окну, согнулся, чтобы рассмотреть дождь. Добавил скучным голосом:

- Дар у него редкий. Может, стервец, писать с натуры. И пишет. В газете, конечно, гибнет, там это не нужно... Работай он в Европах или Америках, ну хоть Япониях, а тут дикость и отчуждение для цивилизованной женщины с образовани­ем и взглядами. Даже не Лиссабон. И не Алентежу. Вот так-то... Значит, давно знакомы с Клавой Немчиной?

- Разве заметно?

- Ее мужу стало заметно, - ответил Дроздов буднич­но. - Возможно... Возможно, я не должен этого говорить. Но он мне пожаловался.

Спасибо, что сказал...

Ног и побывал в гостях, - сказал Дроздов. - Вот так- то... Компания у вас с Шемякиным самая подходящая...

Получилось, что жалеет сразу обоих, Шемякина и Сева­стьянова.

- Можешь набраться наглости и попросить передать прощальный привет, - сказал Дроздов, придавливая сига­рету в пепельнице с окурком, на котором алела губная пома­да. Курила в посольстве только одна женщина, к которой и ходил с розой Шемякин.

Перехватив взгляд Севастьянова, добавил:

- Заведующая канцелярией - моя жена... А у Немчин я был вчера один, потому что отправляем курьеров в Москву и у нее много машинописной работы... Ну что, Бэзил, готов?

Вопрос относился к Шемякину.

Разговаривать с журналистом в машине не хотелось, но Севастьянов превозмог себя. Не из вежливости. Потому что лучше было ни о чем не думать. Ни о чем. И говорить о пустяках.

- Извините, - сказал он. - Почему вас этим странным именем зовут?

- Хэ! Василием я был давным-давно, никто и не помнит когда, хотя по паспорту я, конечно, Вася. Сложилось... Учил­ся в иностранной школе, в Шанхае, родители тогда оказа­лись в эмиграции, до войны... А теперь это удобно. Бэзил сподручнее произносить.

Машина стояла в раздвинувшихся посольских воротах, не в состоянии втиснуться в транспортный поток, вырвав­шийся от светофора на Саторн-роуд.

- Черт бы их побрал! - сказал водитель.

- Что? - спросил Шемякин.

- Да черт бы побрал это движение!

- Не тужи, старина... В Москву вернешься теперь к тако­му же. Успеем, не нервничай.

Все-таки они припозднились, хотя скоростную дорогу в аэропорт Донмыонг затопление не зацепило. Дикторский голос взывал из-под сводов огромного зала:

- Следующих рейсом ти-джи четыреста тринадцать Бангкок - Сингапур - Джакарта господ Чон, Кау, Тан, Ео и Ю, а также Себастьяни и Шемья Кэн просят срочно пройти на посадку, ворота четыре! Господ Чон, Кау, Тан, Ео... Шемья... Шемья... Ю... - Последний предупреждающий вы­зов!

Шаркая по кафелю лакированными штиблетами, разве­вая полы клубных блейзеров с золочеными пуговицами и неимоверными разрезами до лопаток, оглядываясь и бес­прерывно махая кому-то позади, к пограничному контролю семенили с пластиковыми кульками беспошлинного мага­зина господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю. Севастьянов и Шемякин ринулись за ними. Самолет сдвинулся, когда тайка-стюардесса, улыбающаяся от счастья видеть их на борту, рассажи­вала "господ" по свободным местам в салоне "боинга".

-... Здесь ваш капитан, - оповестил первый пилот гром­коговоритель. - Приветствую на своем борту и желаю при­ятного полета. Я особо предупрежу всех, когда будем прохо­дить над экватором...

- Давайте на "ты", - сказал Севастьянову журналист. - Вроде бы мы одногодки. Идет?

- Буду звать тебя Бэзил?

- А на дядю Васю я, может, не отреагирую!

- Значит, ты до Джакарты?

- Вообще туда. Но на сутки остановлюсь в Сингапуре... Визы у меня нет. По правилам, однако, могу получить на двадцать четыре часа транзитную при условии предъявле­ния билета с подтвержденным рейсом. Обычно давали. В Сингапуре управляют законники... Да ты знаешь, наверное. Тебя будут встречать?

- Должны бы прислать из торгпредства машину. Пое­дешь со мной до города?

- По обстановке... Местный коллега обещал показать там вашу биржу... Говорят, соединена с Чикагской и Токийской напрямую с поправкой на разницу во времени.

- Верно говорят, - сказал Севастьянов. И подумал: "Не бывать мне больше на этой бирже".

- А в Джакарту надолго?

- На две недели... Год ждал визы.

- Что так?

- Торговым людям не понять. А вдруг я шпион? Все журналисты пьяницы, шпионы и бабники...

Шемякин помотал головой, отказываясь от вина. Сева­стьянов взял у стюардессы два стакана.

- Принципиально непьющий или в прошлом страдал запоями? Это же "Алексис Паншин"! Оч-ч-чень советую... Французское сухое с русским именем.

- В походе ни грамма, - сказал Бэзил и взял минераль­ную "Перье". - Выйду на пенсию, буду строчить воспомина­ния. Каждая минута должна запомниться... Никаких загулов до тех пор! Только танцы...

- Простите? - спросила стюардесса по-английски.

- Может, станцуем, красавица? - ответил Шемякин на русском. И по-английски: - Все в порядке! Нам с прияте­лем бросилась в глаза ваша красота, мисс...