Приземистый индус неторопливо лил виски на куски льда в стакане Ханга.
Нуган сделал ему знак не отходить. Одним глотком выпил и попросил налить снова.
- Наложение дисциплинарного взыскания на виновного, находящегося в нетрезвом состоянии, а также получение от него объяснений откладывается до его отрезвления, - сказал Нуган.
Рука индуса дрогнула, и он невольно перелил.
- После чего принимается решение об его ответственности, - докончил Джефри параграф из военного устава. - Мне, наверное, действительно пора...
Ничего не скажешь, Нуган Ханг умел встречать гибель.
- А дальше?
Он сделал знак официанту наливать третий.
- Не помню теперь, - сказал Джефри.
- Об изъятии оружия, боеприпасов, документов, вещей и ценностей составляется протокол, который подписывается помощником военного коменданта и лицами, доставившими на пост военной полиции нетрезвого военнослужащего. При этом последним протокол подписывается после отрезвления...
Он защемил пальцами жировик на скуле, словно пробуя, насколько тот увеличился.
Свой стакан Джефри не трогал, не хотел приезжать к Ольге с запахом виски. Мысли крутились о возможных последствиях смерти Иенсена - не Бруно ли его и убил? - и вероятном уходе Ханга из жизни тоже. Все расценят обе кончины как самоубийство, ибо такой исход устроит всех. Роберт Иенсен канет в небытие, как канули в него две войны в Индокитае - французская и американская, а вместе с ними и их "герои". Буря давным-давно пронеслась. Остается лишь пена, грязная и густая. И опасная... Убийство Иенсена или его гибель - не важно, переход "Нуган Ханг бэнк" под контроль Дябасти, смыкающегося с Клео Сурапато, означают окончательное прощание Сети со старыми политическими связями и идеями и уж вне сомнения - с политическими кругами. Будут крепнуть отношения с подпольем. А по этой части у Бруно и Клео - опыт. Лябасти первые свои деньги взял на спекуляции индокитайскими пиастрами и французскими франками в канун ухода его соотечественников из Вьетнама, Камбоджи и Лаоса. Спустя тридцать лет повторение удачи только теперь на оставленном американцами навозе?
- Я вижу свою главную ошибку...
- Что ты сказал? - переспросил Джефри.
Нуган сглотнул, дернув кадыком. Возможно, у него болело горло. Нервная лихорадка в тропиках начинается так...
- Я сказал, что моя вина в том, что новые времена слишком быстро наступили. Я сознательно тянул с реорганизацией Сети, наслаждался тем, как она отлаженно работала... словно война не кончилась. Я знаю, что ты думаешь. Что я сделался тираном и потому угробил дело. А ведь я не стремился к абсолютной власти. Я был счастлив, понимаешь, Джеф? Рядом были старина Роб, старина Джеф... Все, как во время войны... И как у римлян давным-давно. Тиран, создавший дело и верный ему, должен быть прикончен ужасным образом. Вот что происходит теперь, Джеф!
- Я тебе выскажу сокровенную догадку, Нуган... Бруно совершил переворот. Он разумный, терпеливый и ловкий интриган. Его режим будет еще более тираническим, чем твое руководство, но фасад-то, фасад!
- Какой еще фасад?
- Фасад-то будет иным... Все будут восхвалять его как умника и новатора за то же, за что тебя поносили как грубого давилу... Вот так вот это случается, Нуган, дружище Нуган...
Джефри все-таки отхлебнул из стакана.
Этот Лябасти! Какие-то собственные таинственные пересылки значительных сумм через Триест в Швейцарию. Это - раз. Наглая самоуверенность в отношении угроз всемогущей мафии "Бамбуковых братьев" - два. Олимпийская невозмутимость перед неясной по масштабам опасности состоянием Клео Сурапато, близкого компаньона, да и личного друга - три. Скрытая с необыкновенной ловкостью от Клео и Джефри, от всезнающего Нугана и остальных влиятельных товарищей по Сети операция по захвату "Нуган Ханг бэнк" - это четыре. Смерть Роба Иенсена, то есть отсечение Сети от контроля любой правительственной администрацией - американской, британской, австралийской или какой там еще из тех, которым продолжал служить Иенсен. Это - пять...
Таковы подвиги.
При этом как хладнокровно использован навык финансовых наскоков Клео Сурапато и как точно рассчитана реакция его инстинкта на возможность достать деньги "Нуган Ханг бэнк"! А тщеславие и мнимое превосходство над заморскими чертями, столь присущее Клео, Бруно держал на хорошем пару, подвернув вовремя золоченый кулак "боксеров"... Просто и точно, а потому - успешно.
- Я тебе советую, Нуган, - сказал Джефри, - поехать допивать бутылку в отель из недорогих, скажем "Слоани корт" на Болморэл-роуд... Потому что в дорогих тебя примутся искать в первую очередь... Но скорее всего искать тебя некому. Возможно, приспичит потребовать отчета его французскому превосходительству Лябасти... Мой генерал! Так точно и слушаюсь! Чтобы полегче отвечать в этой манере, постарайся напиться. Понадобится продолжительное время, учитывая твою закалку, и еще более продолжительное на протрезвление... Двое суток есть. Вперед!
Джефри отстоял минут пять в стиснутой никелированными перилами очереди за такси, случай в Чанги небывалый. Он с раздражением подумал, что уже два часа крутится на аэродроме, в сущности, безо всякого дела.
Водитель, открывший багажник рычагом со своего места и не потрудившийся загрузить чемодан, оказался корявым китайцем, плохо понимавшим по-английски. Изнервничавшийся и усталый Джефри, ощущавший, что белградская простуда после глотка виски переплавляется в головную боль, наорал на него, выскочил из машины, потом снова сел и заставил по справочнику искать свою улицу - Сандерс-роуд. Когда ее иероглифическое обозначение против английского обнаружилось, таксист невозмутимо сказал:
- Потом сэр говорит тогда надо Изумрудный Холм... Тогда потом говорила сэр Изумрудный Холм... Ха-ха!
Сигнализатор превышения скорости попискивал с панели приборов, над которой раскачивались три красных гирлянды из шерстяных ниток. Львиная голова, драконья морда с ослиными ушами и шестигранный фонарик, расписанный фигурками танцовщиц, мотались на них, обеспечивая процветание, если судить по надписям, десять тысяч раз по сто лет их владельцу, а также его потомкам.
Радио передавало новости с ипподрома на китайском.
Заезда с Изумрудного Холма на Сандерс-роуд не существовало, только выезд по причине одностороннего движения и, чтобы попасть в улицу, надо забирать на Кэйрнхилл-серкл и развернуться у огромного дома, где живет Клео. Но Бруно не говорил об этом водителю, чтобы избежать новых пререканий. Китаец был явно чем-то встревожен. Может, именно поэтому, не обратив внимания на два запретных знака перед въездом в Сандерс-роуд, круто взял вправо, ослепив шарахнувшегося мотоциклиста, и задним ходом подал к подъезду.
Вытаскивать чемодан не стал, полученные пятнадцать долларов комком сунул в нагрудный карман.
Странное что-то творилось с такси в городе. Сначала ожидание, а потом грубость...
Он набрал код внутренней связи в подъезде.
- Слушаю вас внимательно, - ответил из квартиры мужской голос. Джефри узнал торжественную манеру, в которой портной его жены общался с другими сожителями на земле.
- Где Ольга?
- Мадам дома, господин Пиватски... Где же ей находиться? Мы не ожидали вашего появления. Вы ведь не предприняли ничего, чтобы предупредить... А я посчитал долгом находиться при леди все эти дни. Ее несколько необыкновенное состояние требовало этого... Я прошу вас повременить минут десять... Мы сейчас приведем себя в порядок, я только оденусь...
Джефри Пиватски замычал, замотал головой.
В темной низине улицы возле выезда на Изумрудный Холм вспыхнули круглые стоп-сигналы притормозившего на повороте такси, которое он отпустил.
Из открытого почтового ящика просыпался ворох конвертов, которые пришлось подбирать. Джефри вскрыл подвернувшийся и, чтобы протянуть время, принялся читать слишком правильно написанный английский текст на меловой бумаге с грифом неизвестной адвокатской конторы, выведенном готическими буквами у верхней кромки:
"... студент Франкфуртского университета с успехом взломал систему электронной защиты компьютера, которой пользуются многие банки и министерства. Студент - староста франкфуртского клуба "Компьютерный хаос", в котором состоит около ста хулиганов, одержимых манией проникновения в банки компьютерных данных различных учреждений вплоть до органов внутренних дел.
Бородатый Фриц Доэл попросил слово на совещании экспертов по защите компьютерных данных в Париже. Он привел доказательства о проникновении его группы безобразничающих молодых интеллектуалов через заградительные барьеры ста компьютеров Эс-ди-ай, включая принадлежащий управлению по аэронавтике и космическим полетам США... Есть сведения, что один Эс-ди-ай обслуживает американскую программу "Звездных войн"..."
Телефон Фрица Доэла, бородатого молодца, просившегося на службу к Джефри на встрече во франкфуртском "Хилтоне", значился в телефонной книжке, лежавшей в том же портфеле.
Он сел возле лифта в затертое кресло, которым пользовался охранник, вылавливавший в это время нанесенную листву сачком из бассейна. Заметив Джефри, щелкнул каблуками ботинок и приложил ладонь к фуражке с перекрещенными ключами на тулье. Алюминиевый черенок сачка приставил к плечу словно ружье... Джефри ответил, махнув листком ксерокопии из газетной статьи.
Посмотрел в последний абзац текста:
"Фриц Доэл арестован после сделанного сообщения в вестибюле гостиницы, где проходило совещание. Есть сведения, что французская полиция обратилась к германской за содействием в аресте имущества и помещения клуба "Компьютерный хаос" во Франкфурте. Но утверждать, что у Доэла возникнут осложнения с законом, трудно. Его методы взламывания "компьютерных сейфов" юридически не могут квалифицироваться как преступление. Каждый ведь волен крутить телефонный диск, подсоединив аппарат к персональному компьютеру, сколько вздумается".
Наискось всего листа шла надпись жирным фломастером:
"Уважаемый господин Дж. Пиватски, препровождаю настоящую копию по просьбе моего подзащитного и клиента Ф.-Д. Доэла экспресс-почтой, расходы по которой оплачены здесь, во Франции. Надеюсь, что она попадет к Вам одновременно с Вашим возвращением в Сингапур. Искренне Ваш и проч..."
Выходило, что почти что из дверей номера "Хилтона", расставшись с Пиватски, бородатый улетел в Париж. И не сказал, какую бомбу туда повезет. Кто там кого дурил? Вот тебе расплата за самоуверенность. Такая же, как у Нугана Ханга.
Джефри уткнулся лицом в бумагу.
В небе, в бою все казалось слишком медленным: самолет не тянул, еле ползли трассы из скорострельной пушки, ракета не дотягивалась до вражеского истребителя... Красно-синий пунктир снарядов между тем быстро приближался к его, Джефри, бомбардировщику, и не оставалось ни физических, ни технических возможностей разминуться с настигающим жалом, пока оно само по себе, надломившись, не отклонилось куда-то вниз.
...Лифт, наконец, пришел.
Джефри ворвался в квартиру, схватил портного за красиво повязанный - с ровной складкой под узлом - галстук и затянул шелковую, жирную на ощупь материю до кадыка на тощей шее.
Сведенные от страха в овал тонковатые губы посинели.
- Джефри? Это ты, Джефри?
Голос Ольги из спальни был дребезжащим, срывавшимся на фальцет.
Джефри отпустил глотку портного. Сквозь кашель, высовывая свернувшийся в трубку язык, портной оправдывался.
- Господин Пиватски... сэр... Леди велела мне переодеться в пижаму, лечь рядом и слушать ее произведения... Иногда она рыдала над ними! Вот и все, вот и все, сэр... Вы предупреждали меня о таких состояниях, и я помнил ваши рекомендации потакать в таких случаях всему, сэр. И я отнюдь не считаю, что это всему - именно все. Отнюдь нет!
Джефри вошел в спальню и уткнулся в колени Ольги, тревожно привставшей на кровати.
И все отошло, отошло и не существовало, кроме вот этого, дорогих и единственных коленей женщины, в теле - или душе? - которой нарывал какой-то недуг, говоривший ее языком и совершавший свои собственные поступки.
- Я посетил твою родину, Ольга, - мягко сказал Джефри в колени жены.
Вряд ли она могла правильно оценивать теперь то, что он ей говорил. Но в таких случаях Джефри держал себя неизменно так, будто ничего особенного не происходило, как в обыкновенных обстоятельствах. Он был уверен, что, если вести себя с больной именно так, ее душевное здоровье возвратится...
Зазвонил телефон.
Ольга сняла трубку и протянула.
Повернувшись так, что щека продолжала лежать на ее коленях, Джефри вяло спросил:
- Кто это? Алло...
- Бруно говорит, старина Джеф... Слава всем богам и привидениям! Клео сказал, что ты три часа с лишним в Сингапуре...
"Знает о встрече с Нуганом Хангом или нет? - подумал Джефри.
-... контора молчит, твой аппарат дома разговаривает посторонним мужским голосом, ха-ха-ха-ха! Я уж намеревался запустить в розыск ребят из "Деловых советов и защиты".
"Значит, знает", - решил Джефри.
- На меня налетел Нуган, старина Нуган в аэропорту
Ему понадобилось выговориться... Потом подвернулся озлобленный таксист.
- Китаец? - спросил Бруно заинтересованно.
- Китаец. А в чем дело?
- Да так... Дня три советую не пользоваться этим видом транспорта. Таксисты-китайцы будут злющими! Ха-ха!
- Ты хочешь меня видеть сейчас?
- Нет. Завтра вечером. После полуночи. Ты ведь привез слишком много новостей, чтобы выслушивать их в спешке...
- И в основном недобрых, Бруно. Есть загадочные... Итак, в полночь у тебя в "Индо-Австралийском"?
- Опять нет. В помещении восемь-эй здания "Банка четырех океанов" напротив причала Клиффорда. Воспользуйся лифтом четыре. Нажмешь кнопку "включение переговорного устройства", и тебя поднимет на нужный этаж к нужному месту... И подальше от таксистов- китайцев! Ха-ха... Присмотри сикха...
Пошли сигналы отбоя.
В отличие от Клео и Ханга Бруно пребывал в прекрасном настроении. В отличие от Джефри тоже.
4
Бэзил Шемякин обошел клетку с зеленым попугаем, цеплявшимся за прутья членистыми когтями. Птицу выставили подальше от чада из ремонтной мастерской автопокрышек, примыкавшей к гостинице "Стрэнд". Напротив, на карнизе брошенного двухэтажного дома без стекол с китайской надписью по торцу "Медицинский центр" раскачивались кусты, растущие из трещины в кирпичной кладке. Ветерок набирал силу на сквере Брас-базар с биржей велорикш. За сквером белел викторианский особняк национального музея, подле которого на скамье у светофора корчились похожие на водолазов фигурки из папье-маше, выставленные на обозрение просвещенных прохожих корейским скульптором.
Китаяночка в шортах и чулках - крик сингапурской моды - обогнала, оставив горьковатый запах духов. В Юго-Восточной Азии их аромат на улице уловим в одном городе и в одном месте. На Орчард-роуд. Затянутая ли туманом, под моросящим дождичком, залитая ли солнцем, при свете дня или в оранжевой мути искусственного освещения ночью главная сингапурская магистраль напоминала Бэзилу Сочи, хотя внешнего и иного сходства нет и не будет. Просто Сочи в его жизни оказался первым зеленым и чистым городом в России, Сингапур - в Азии.
В Сочи Бэзил с отцом ездили через год после возвращения из эмиграции.
Удивительно, как Россия походила на Харбин, где родилась и умерла мама, никогда ее не видавшая. Она была из семьи паровозного машиниста на Китайской восточной железной дороге. Отец же - пришлым, ушедшим за кордон , когда обокрали на владивостокском вокзале после полугора месяцев пути из Смоленска. Ни работы, ни денег на русской стороне найти не удавалось, примкнул к контрабандистам. Без документов ждал бы лагерь.
В канун прихода советских войск отец работал в подполье, связанном с разведкой 6-й танковой армии генерала Лучинского. Мама заболела пневмонией, пенициллина не достали, и она умерла в день капитуляции Квантунской армии. Василия, переименованного в шанхайском пансионе для малоимущих эмигрантов в Бэзила, отец перевез в 1950-м в Куйбышев. И теперь, когда ему больше лет, чем отцу во время переезда из Китая в Россию, он снова, в который раз, далеко от нее и Сингапур напоминает Сочи... Бэзил не раз спрашивал себя: скучает ли по дому? В сущности, он не представлял, что значит - дом. Родное место, куда хочется вернуться?
Отец намеревался осесть на пригородной станции Безымянка в Куйбышеве. На второй день учебы в шестом классе учительница английского языка, который она плохо понимала, хотя Бэзил тщательно, как учили в шанхайском пансионе, выговаривал слова, отвела новичка к директору. Оба выспрашивали: где выучился английскому? Наказ отца был строг: ни под каким предлогом и никому не сообщать о минувшей эмиграции. Это снимало ответственность, и Бэзил равнодушно относился к неясным намекам допрашивавших.
Вечером он рассказал о допросе отцу.
Они сели в трамвай, ходивший от Безымянки в Куйбышев, а в городе пересели на другой, до вокзала. В Москве на квартире генерала Лучинского домработница им сказала, что генерал в настоящее время помирает от ран в санатории имени Фрунзе в Сочи. Когда они добрались туда, он еще был жив. Отец сидел у Лучинского в палате, а Бэзил купался в Черном море.
В санаторской подсобке прожили два дня, на третий вернулись в Москву, насовсем. Отец гордо сказал, что Лучинский помог устроиться с пропиской и на работу в столице.
Бэзил не раз давал себе слово поехать в Барсуки Смоленской области, откуда отец когда-то отправился во Владивосток, а докатился до Харбина. Теперь, на Орчард-роуд, снова подумал об этом. "Москвич", наверное, придется оставить на шоссе, грязь будет непролазная, поскольку отпуск предполагался в конце сентября. Про родственников отец ничего не сообщал...
До встречи с Барбарой оставалось больше двадцати минут. Бэзил нырнул в подвальчик забегаловки "Макдональда". Замученный работой китаец с серыми мешочками под глазами, кидая синие сингапурские доллары в ящик кассового аппарата, принял заказ на банку "колы" и картонку с ветчинным сандвичем. На экране телевизора солдат колотил каской какого-то араба, который просяще гладил его лицо ладонью... Давали новости.
На улицу Изумрудного Холма с Орчард-роуд он свернул минута в минуту назначенного срока. Узкий проезд между старых китайских двухэтажек перегораживал круглый прилавок под навесом. Бочковое пиво разносили по столикам, разбросанным вдоль тротуара, неторопливые ребята в галстуках-бабочках, вертя подносы на растопыренных пальцах.
И сразу увидел Барбару. Льняное приталенное платье сероватого оттенка со свободными складками делало ее совсем юной. Снова показалось, что волосы отдают рыжиной. Изумрудное ожерелье, наверное, стоило денег, хвативших бы на покупку одного из домов рядом.
- В первый раз на свидании в Сингапуре? - спросила она, приметив пучочек фиалок в его нагрудном кармане.
- В первый, - сказал он. - И не верю своей удаче...
Букетик удивительно пришелся к платью.