- Нет, Барбара, я не агент КГБ...
- Как же объяснить метаморфозу? Во Вьентьяне в шестидесятых ты работал метеорологом? В русской бригаде, помогавшей лаоссцам по линии всемирной метеорологической организации, так ведь? Потом объявился в тех же краях как журналист... Еще... свободен и независим в контактах... Обычно русские скованны... У тебя, значит, есть полномочия.
Выходило, она пропахала информацию о нем. Пятнадцать лет работы в этих краях - пятнадцать лет, и накопилось достаточно всякого для закладки его досье в банк компьютерных данных. Допустим, принадлежащий ее "Стрейтс тайме".
- И все же я не агент не важно чего и кого, - сказал Бэзил. - В шестидесятых был молод, хотелось путешествовать и писать. Но кто бы нанял, какая газета рискнула бы? Я был безвестен. Работа с метеорологами переводчиком дала возможность написать потом книгу. Другой разговор, чего стоило ее издать. Потом меня наняли... Газета. Вот и все. А мои полномочия - вера в добро и людей, даже таких изверившихся, как ты, Барбара.
- Даже ваших главных партнеров - американцев?
- Ты, что же, американка?
- Одно время всерьез подумывала переехать...
Глаза у нее вдруг сделались влажными.
Очень осторожно Бэзил спросил:
- Тебя обижают здесь?
- Ты, верно, хочешь, чтобы я пригласила тебя к себе?
Опять тревожно и щемяще отозвалось это в нем.
В такси молчали.
Когда шины защелкали по брусчатке Изумрудного Холма, она сказала:
- Так хорошо, когда двое молчат...
- Спасибо, Барбара, за этот вечер.
- Как звучит по-русски?
Бэзил сказал. Она не повторила.
Ее дом сжимали старинные двухэтажки. Над входом неоновая лампа освещала алтарь предкам. Сероватый дракон- чик - струйка фимиама - пытался сорваться и улететь с дотлевавшей жертвенной палочки, вонзенной в горшочек с землей перед алтарем.
Ветер, продувавший переулок, совсем как где-нибудь на окраине в Москве июльской ночью - прохладный и пахнущий листвой, перебирал космы воздушных корней баньянового дерева.
Барбара поцеловала его в губы.
- До свидания, Бэзил. Позвони на обратной остановке из Джакарты.
В обшарпанной кофейне "Стрэнда" он заказал чай. Пил безвкусную тепловатую жижу и заполнял дневничок. Двое индусов за соседним столом, возле которых томился официант с бутылкой виски, кричали, перебирая цены на мануфактуру.
Бэзил жирно подчеркнул в блокноте названия "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин", довольный, что сохранил их в памяти. Сделал пометку - "Поговорить с Севастьяновым".
ОБЕЗЬЯНКА В ХВОЙНОМ ЛЕСУ
1
На зарешеченной веранде полицейского участка Лумпини рев моторов с улицы Радио, единственной в Бангкоке обсаженной деревьями, глушил разговоры. Сержанты-следователи и посетители почти орали за узкими столиками.
Капитан Супичай протиснулся в узкую дверцу камеры для допросов. Высокий парень в джинсах и вязаной тенниске, усевшись на стол, накручивал диск довоенного телефона, цепляя его мотоциклетным ключом зажигания. Локоть парня украшала цветная татуировка - горбившийся боров всаживал клыки в красавицу.
Звонил лейтенант Випол, на встречу с которым Супичай приходил, если возникала необходимость, в этот участок. Лумпини называлась индийская деревня, в которой родился Будда. Так же назывался главный парк Бангкока с фонтанами, озером и часовой башней по другую сторону улицы Радио. Соответственно и полицейский участок обозначали - "Лумпини".
Випол, работавший скрытно, в штатском, намеренно попадал в полицию, а появления Супичая в форме на любом участке выглядели повседневностью.
Капитан кивнул, давая понять, чтобы Випол спокойно завершал телефонные заботы. Скорее всего, звонил жене в универмаг "Сентрал" и договаривался встретиться в доме свиданий на Петбури-роуд. Такова полицейская жизнь в подполье...
Супичай включил телекамеру слежения за заключенными. Подкрутил зум, приблизил на мониторе лица. Надзиратель в фуражке и трусах черпаком бросал из ведра липучий рис в протянутые сквозь решетку миски. Капитан почти ощутил удушливый от жары, пота и запаха пресной каши воздух... Знакомых не попадалось.
Випол показал свободной рукой на сложенные листки на столе.
Капитан достал очки. Лейтенант, удачливый в службе, обладал одним недостатком - писал донесения пространно. В нынешнем сообщал:
"Денежная волна, приближающаяся от Гонконга в преддверии передачи этой территории красному правительству в Пекине, невероятна по мощи. В огромные цифры трудно поверить. Но еще невероятнее выглядят имена, которым они принадлежат и с какой деятельностью связаны.
Сбор опиумного сырца производится в этой стране с середины декабря до первой недели марта. Урожай крестьянского двора обычно от десяти до пятнадцати килограммов. В нынешнем сдают по пятнадцать-восемнадцать. Для себя почти не оставляют. Высокие закупочные цены. Из Гонконга поднапирают свободные деньги, с порога ищущие любого приложения.
Не могу доложить, что цепочка движения опиума на оптовый и розничный рынки вытянута. Некоторые ее звенья обозначены пока пунктиром, а часть вообще остается скрытой. Допускаю в качестве причины молчание агентуры из страха или в результате подкупа. Из собственного источника мне стало известно, что в Окленде, Калифорния, один таец купил дорогое предприятие. В Лас-Вегасе, Майами, в гостинице "Дворец Цезаря" другой таец, взявший "люкс" на три дня, внес на случай проигрыша в казино депозит в восемьсот тысяч долларов. Парень проигрался, хотя сам из небогатой бангкокской семьи, принимавшей три недели назад гонконгских родственников.
Информация об обоих случаях протекла из кругов бангкокских посредников, о которых вам доносил ранее, между оптовиками в этой стране и Америке. В приведенных случаях мне удалось проследить связь истраченных в Америке сумм - при переводе их из США к отправителям товара в сингапурские и затем гонконгские банки - с бангкокским отделением "Индо-Австралийского банка". На последний падает существенное подозрение в том, что он играет роль стиральной машины для грязных денег. Мне стало известно, что именно бангкокское отделение "Индо-Австралийского" - источник сумм на покупку в Окленде и депозит в Лас- Вегасе.
Прошу санкции на задержание двух тайцев таможенными властями в Донмыонге или другом пункте въезда при возвращении. Имена обоих назовем таможенникам перед задержанием. Для вашего сведения они будут сообщены устно при личном свидании.
Далее. Выявил, что человек, снимавший в аэропорту Донмыонг из машины марки "ситроен" номерной знак 9F5363 русского пассажира по имени Себастьяни, покидавшего пределы этой страны в направлении Сингапура, является сотрудником компании "Деловые советы и защита", базирующейся на Сингапур. Сфера работы - охрана частных финансовых и информационных интересов.
Далее по этому же случаю. Прикомандированный к моей группе для прохождения вторичной стажировки как не сдавший зачета юнкер обратился за разрешением подать жалобу на несправедливость. Поскольку жалоба на вас, юнкер просит разрешения обратиться еще выше по начальству.
Юнкер утверждает, что, как явствует из его наблюдений, в номере Себастьяни в гостинице "Амбассадор" коридорный произвел обыск за плату, полученную от того же агента "Деловые советы и защита", которого, по вашему мнению, юнкер прозевал в Донмыонге. Юнкер не оспаривает вашего мнения, но будет жаловаться на отказ принять его расходы, произведенные при выявлении личности (подкуп коридорного), по заданию которой производился обыск в номере Себастьяни, поскольку денежный отчет был представлен после вашего решения о переэкзаменовке по практике слежки... "
Капитан сдвинул очки на кончик носа и, подняв высоко брови, поверх оправы посмотрел на лейтенанта.
- Випол, - сказал Супичай, - расходы юнкера принять. Самого поощрить. Его жалоба обоснованна. Поставить его в известность о моем выводе. Затем...
Повинуясь жесту начальника, лейтенант пододвинул старый аппарат. Капитан набрал номер базы данных центрального компьютера полицейского управления на Аютхайя-роуд. Монитор компьютера, соединенного с телефоном, высветил запрос кода для "входа".
- Отвернись, - приказал Супичай. Ни кода, ни того, что появится на экране, лейтенанту по служебной инструкции знать не полагалось.
Капитан увидел на экране, что "Деловые советы и защита", как и "Индо-Австралийский банк", принадлежат одному человеку - Бруно Лябасти, а его сын - проживающий в Бангкоке финансист Жоффруа Лябасти-младший командует в бангкокском отделении банка. Он увидел также, что бангкокское отделение "Индо-Австралийского" расширяет клиентуру за счет людей, подозреваемых в закупке, переправке и реализации "товара", а также размещении в Америке грязных денег и последующем возвращении их через "Индо-Австралийский" в Бангкок.
Супичай, введя код для дополнения данных, отстучал на клавишах: "Предположение - Жоффруа Лябасти-младший, директор бангкокского отделения "Индо-Австралийского банка", - стиральная машина для денег мафии".
Он выключил компьютер.
- Випол, на это направление запусти юнкера. Более серьезными силами не влезать. Нам это ни к чему. Я имею в виду состязание с профи из "Деловых советов и защиты" вокруг русского. А в случае чего, если спросят, меры - приняты. Неуспех же мер объясним нерадивостью юнкера. Не сдал же он зачета однажды? Да и склонен к жалобам. Ясно?
- Ясно, господин капитан.
- Пусть формирует себе репутацию склочника и неудачника... Ссоры с коллегами... Формально после училища лейтенантское звание не присвоим. Получит штабного сержанта... Думаю, кому следует, это приметят и предложат обиженному компенсацию. Пусть внедряется. Знать будем ты, он и я. Вот так, Випол.
Капитанское лицо очерствело.
Камера показывала на черно-белом экране телевизора выстроившихся у решетки заключенных, ритмично и в лад разевающих рты.
Супичай вдавил кнопку внутренней связи.
- Здесь капитан Супичай. Почему заключенные поют, караульный?
Випол ухмыльнулся, заметив, как начальник задергал под столом сверкающим полусапогом на "молнии". Капитан недолюбливал, как он говорил, умников из университетов. Начальником участка Лумпини назначили как раз такого. И по его приказу караульный заставлял заключенных петь, поскольку песни отвлекали от мыслей о предстоящем допросе и мешали готовить новые порции лжи... Это объяснение капитан теперь и выслушивал.
Впрочем, Виполу это тоже не нравилось. В тюрьму сажают не для спевок.
- Юнкер приводил детали по обыску, произведенному в номере русского человеком из фирмы "Деловые советы и защита"? - спросил капитан.
- Юнкер донес, что агент получил от коридорного шпильку, которую подобрала горничная, прибиравшая номер. Шпильку для волос. Вещица не стоит внимания, если бы ее потеряла девица доступных достоинств, приведенная из бара. Но в номер приходила женщина-фаранг. Шпилька ее. И вот тогда-то юнкер пришел к выводу, что обнаружил "новость"... А именно, что о шпильке узнал агент "Деловых советов и защиты".
Красная шестиэтажна с балкончиками, безликая, словно тюремный корпус, стояла так, будто готовилась сползти с холма, у подножия которого несся по широкой дуге Патерсон-роуд поток машин. Ворота в низкой ограде раздвинулись. Открылся знакомый Севастьянову двор, мощенный неровными плитками. Пожухлая травка пробивалась на стыках.
Дом Севастьянов мог бы обойти, не споткнувшись, с закрытыми глазами, хотя здание поражало нелепостью внутренней планировки. Мрачные и гулкие лифты открывались на кухнях жилых квартир. Через них приходилось пробираться в конторские помещения, лавируя между столами с кастрюльками и чайниками, обходя навечно закрытые железные шкафы неизвестно с чем, опускаясь по лестнице на пол-этажа и снова поднимаясь на эти же пол-этажа через десяток шагов. У некоторых комнат были высокие пороги, другие от дверей начинались ямой. Размещались обычно в доме от десяти до пятнадцати человек, но и они существовали в тесноте. Покойный Васильев называл здание, присмотренное торгпредством, памятником ослиному глубокомыслию. Торгпред, которому, конечно, донесли о замечании, не разговаривал со своим заместителем по финансовым вопросам на личные темы полгода... Но, как бы там ни было, и десять лет спустя после того разговора помещение внутри походило на архитектурное оформление многоэтажных стойл. И натаскали в них, судя по тому, что шкафов прибавилось, еще больше...
Никто Севастьянова не ждал, приветов он не привез, торгпред и его заместитель находились в отлучке. Дежурный комендант - жена старшего экономиста, который тоже "уехал на протокольное мероприятие", - вручила ключ под расписку и удивилась, что он знает, где находится отведенная комната и как к ней пройти. Подняв одутловатое, мучнистое из-за постоянного пребывания в кондиционированном воздухе лицо от "Литературной газеты", она сказала, будто спохватившись:
- Ах, ну да... Вы же Севастьянов!
Застелив поролоновый казенный матрац привезенной простыней, Севастьянов лег спать.
Разбудил его аромат жарившейся на оливковом масле картошки.
Севастьянов надел брюки, футболку и выглянул на кухню, которую предстояло делить с пожилой дамой в сарафане, покрытом рисунками золотистых драконов с красными глазами. Звали ее Мария Фоминична. С испугом она сообщила, что ему придется работать у нее, старшего бухгалтера, в подчинении. Картошкой не угостила.
До вечера Севастьянов гулял по Орчард-роуд и Скотте, примечая, как переменились и стали изощреннее витрины, одежда и манеры фланирующей публики. Сингапур заметно богател, приобретал собственный шик, возможно, и перенятый у японцев, и потому оскудение дома вспоминалось еще более обостренно.
Нелегкие мысли шли и утром после разговора с торгпредом. Он обрекал Севастьянова на счетоводческую рутину, среди которой через два-три месяца любой истратит запас надежды и веры в себя, а заодно и в разумность начальственных решений. Он просто не знал, что противопоставить надвигавшейся профессиональной запущенности и неухоженности. Железная мебель вызывала кислую оскомину. Древние арифмометры, которые "из экономии" не решались выбросить, дергали нервы. Долгие поиски в шкафах среди груд пыльных папок нужной подшивки, чтобы "посмотреть, как делалось раньше", превращали и малое разумное в большой конторский идиотизм.
Потянулись дни, в которые серьезных забот после отправки отчета о встречах в Бангкоке с Жоффруа Лябасти в "Индо-Австралийском" и вице-директором "Банка Америки" возникнуть не могло. Москва, то есть Людвиг Семейных - от генерального что-либо ждать казалось нахальством, - молчала.
Севастьянов подмечал, что насторожил появлением сотрудников торгпредства. Попадая в оперативный зал, чувствовал: в разговоре пауза, тему меняют. Однажды из-за неплотно закрытой двери кабинетика инженера по автомобилям донеслось:
- Васильевское воровство не доказано! Чего трепать зря... И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы - сидел...
Он много гулял после работы. Неторопливо брел по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом видел лишь из машины, в сторону комплексов "Марина-мандарин", "Ориентал" и "Пан Пасифик", где продолжал прогулку, поражаясь изощренной технологии строителей и инженеров. Его подавляла мысль, что дома даже немногие избранные не имели подобного или, заказывая здания для таких же целей, не поднялись до столь высокой культуры комфорта и фантазии. Или не решились нанять людей с достойными замыслами.
На Робинзон-роуд, Батарейной, у биржи, в других местах делового Сити каждый небоскреб, всякая банковская контора и любая дверь с электронным запором, бельма компьютерных экранов за стеклами - вершина, пик, на которые забрался управленческий прогресс, напоминали о том же. Не мог он не сопоставлять этой жизни, подчиненной четырем богам.-- удобству существования и деловой целесообразности, электронной вооруженности и легкой свободе в действиях внутри этих контор, со своей, в Москве и торгпредстве.
Нет, не окружающее благополучие вызывало горечь в минуты сопоставлений. Севастьянов неумел завидовать. Но не мог он даже в воображении нанести сингапурский технологический иероглиф на свое знание родных порядков. Не впихивались в кресло у компьютера Людка Семейных и помощница генерального, считавшая вместе с завхозом вершиной прогресса очищение "предбанника" от стульев для ждущих приема. Для ждущих дела. Как ждал Севастьянов ответа на свое дело. Ждал, свирепея от власти впаянной в нем оглядки... И сколько ни пытался он приложить к виденному здесь, за границей, отца, мать, матроса Волжской флотилии Михаила Никитича, Алямса, безрукого дядьку Галина, Вельку с сорванными погонами, Олю, Клаву, смерть Васильева, милиционера-собаковода и пенсионера Василь Василича и еще многих российских людей, знакомых по прошлой и нынешней жизни дома, ничего из этого не выходило.
... В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкого дождичка. Один таскал соломину. Белый цементный лев, символ Сингапура, изрыгал из пасти фонтан в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, словно заводная игрушка, выплескивал красным черпаком дождевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у причальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.
На мосту Андерсена он понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.
Перейдя мост, Севастьянов миновал корпус "Шанхайско-Гонконгского банка", здание "Тихоокеанской страховой" и небоскреб "Банка четырех океанов", разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому несколько лет названивал по поручениям Васильева, ответил сигналом "занято".
Он повесил трубку.
Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые ноги форменные мини-юбки.
Судьба испытывала. Давала время подумать.
Колебаний Севастьянов не чувствовал.
Адвокатская контора "Ли и Ли" не сменила секретаря в приемной Ли-старшего. Голосок тамилки, хрупкий и тихий, привычно донесся к Севастьянову
- Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?
- Добрый день, мисс Сулачана, - сказал Севастьянов. - Говорит Севастьянов из русского торгпредства. Как поживаете?
- О! Господин Севастьянов! О! Как поживаете? Столько лет! Вам назначено?
- Нет, не назначено, к сожалению... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...
- Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни... Четыре тридцать... Пять пятнадцать... Секунду!
Звуки умерли в трубке. Она переключилась на шефа.
Но страх в нем сидел. Страх перед "своими". За предпринимаемый несанкционированный начальством шаг. Строго говоря, спроси он разрешения... Разрешения у кого? У торгпреда, который бы выслал от греха подальше ближайшим самолетом? У Семейных в Москве?
Васильевских высказываний, которые бы укрепили в намерении, относительно подобных обстоятельств на память не приходило.
Ли-старший назначил через пятнадцать минут в своей новой конторе на шестнадцатом этаже, у пересечения Телок- роуд и Шентон-вэй. Совсем рядом...