Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 25 стр.

Севастьянов поднялся по эскалатору на воздушный пере­ход над улицей. В расчерченном стальными перекладинами стеклянном корпусе небоскреба, куда переехала "Ли и Ли", отражались серое небо, автомобили и облака. Наемный стражник с латунной кокардой, на которой сверкала надпись "ДСиЗ" - "Деловые советы и защита" - название предоста­вившей его фирмы, сверился со списком. Переспросил:

- Господин Севастьян?

Контора "Ли и Ли" в васильевские времена в старом зда­нии не охранялась.

- Соболезнования, соболезнования, - скороговоркой бормотал Ли, усаживая Севастьянова в углу обширного ка­бинета в самой середине дивана. Диван перевезли из преж­него помещения, и казалось, Васильев здесь по-прежнему, лишь вышел на минуту.

Стен не было, между стальных рам шло сплошное стекло, и Севастьянов будто парил над улицей. Внизу на уровне третьего этажа ветер силился раскачать набухший от дождя плакат профсоюзников: "Качественный труд - лучшая жизнь!"

- Поджидал вашего звонка, поджидал, - приветливо сказал, гнусавя "по-оксфордски" на английском, Ли, у кото­рого поприбавилось старческих веснушек на облысевшем темени. Но узкое лицо с пергаментной кожей и спокойным взглядом выцветших глаз не изменилось.

Севастьянов развел руками. Тронул узелок галстука.

- Понимаю, теперь вы - один, надо осмотреться. Мне сообщили, что вы вернулись, господин Севастьянов. Рад... Итак?

В складке, идущей от уголка губ к подбородку, у Ли-старшего посверкивала слюна. "Сколько же ему теперь? - поду­мал Севастьянов. - За восемьдесят определенно..."

Ли выпростал из кармана рубашки коробку с радиотеле­фоном и сказал:

- Мисс Сулачана, советскую папку, пожалуйста... Итак?

Следовало сразу развеять возможное впечатление, что он,

Севастьянов, явился с чьей-то санкции. Иначе, когда потом это станет очевидным, потеря лица и доверия.

- Мэтр, это - визит вежливости...

Ли смотрел внимательно.

- Я не имею полномочий квалифицировать свой приход к вам иначе. Пока... в настоящее время... то, что я собираюсь сказать... это даже не предварительная консультация. Я хо­тел, чтобы вы выслушали меня.

Пластиковые шторки на квадратном полированном ящике у дивана раздвинулись. В прозрачной коробке выеха­ла пухлая папка.

- Не привык к компьютерам, - пробрюзжал адвокат. - Листаю бумаги... Десять минут достаточно?

- Пять, - сказал Севастьянов.

Все думано-передумано... Он старался говорить медлен­но.

6 мая 1985 года со стороны "Ассошиэйтед мерчант бэнк" заявлена в суде петиция о банкротстве некоего Ли Тео Ленга. Дело подлежит слушанию 8 августа. Как представляется Се­вастьянову, банкротство Ли Тео Ленга явится завершающим шагом по утайке денег, полученных "Ассошиэйтед мерчант бэнк" когда-то от Васильева. Всего восемнадцать миллионов долларов.

Из чего следует такое предположение?

Бросается в глаза, что иск о банкротстве направлен про­тив того, от кого получили деньги. Признание банкротом по суду Ли Тео Ленга открывает возможность для "Ассошиэй­тед мерчант" объявить банкротом и себя. Банкрот-клиент-де разорил до нитки... Таким образом, банковская компания, которой Васильев предоставил кредит, больше не существу­ет!

Ну, хорошо - обманут Васильев. В деловом мире случай повседневный. Но ведь обманут и закон! Закон обманут в Сингапуре!

Кто выиграл от этого обмана?

Некто Клео Сурапато, яванский китаец, контролирую­щий "Ассошиэйтед мерчант бэнк" Это он намерен заявить, что размещенные им у Ли Тео Ленга кредиты, полученные от Васильева, пропали. И разве он в ответе, что и его "Ассо­шиэйтед мерчант" на том надорвалась? Сам Клео Сурапато заявит, что он теперь просто мертв как делец. Что же взять с мертвого?

- Только его смерть, - сказал Ли.

- Смерть?

Адвокат кивнул.

- Не понимаю, - сказал Севастьянов.

- Продолжайте, - попросил Ли.

Теперь Севастьянов вступал в опасную зону собственных подозрений.

Ли едва приметно опустил веки, когда услышал предпо­ложение о том, что Ли Тео Ленг - фигура вымышленная.

- В жизни, - сказал Севастьянов, чувствуя как сохнут губы от напряжения, - это некто Амос Доуви, отбывающий теперь наказание за мошенничество в Гонконге. Никому не придет в голову привлекать его после полной отсидки к от­ветственности опять по вскрывшимся новым обстоятельст­вам, но все-таки старого дела. Разве не похоже все это на грязную игру, затеянную Клео Сурапато и Ли Тео Ленгом, то есть Амосом Доуви с целью утаить от подлинного собст­венника, то есть Васильева или его представителя, восемнад­цать миллионов?

- С кем вы говорили на этот счет в Бангкоке, господин Севастьянов?

- Я не вел бесед об этом. Это - деловая тайна. Однако косвенные, дополнительные сведения по высказанной вер­сии пытался получить. Это случилось в ходе встречи с Жоф­фруа Лябасти-младшим из бангкокского отделения "Индо- Австралийского банка" и в отделении "Банка Америки". Дело в том, что оба банка выступают иногда гарантами или по­средниками по сделкам Клео Сурапато на таиландской тер­ритории... Преднамеренное самоубийство "Ассошиэйтед мерчант бэнк" отнюдь не превратит этого яванца или китай­ца в нищего. Совсем наоборот! Он держит значительные средства и в "Индо-Австралийском", и других финансовых предприятиях... Мои догадки... то есть предположения сфор­мировались окончательно, когда я понял это в Бангкоке...

- Не в Москве? - спросил Ли, разглядывая побелевшие пальцы Севастьянова.

- Нет, - твердо сказал Севастьянов, - не в Москве... Я хотел бы повторить, мэтр, что просил лишь выслушать меня... не формально. Я понимаю... Ваше время...

- Вы не вправе обижаться, господин Севастьянов. Па­мять господина Васильева, поверьте, мне дорога. Вопрос диктовался желанием почувствовать, как... как далеко за­шли... э-э-э... подозрения у вашей стороны относительно "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Наша репутация, я имею в виду репутацию сингапурского рынка, важна в ваших гла­зах

Ли провел морщинистым, как куриная лапка, пальцем по колонке цифр растущей торговли с СССР на листе, заложен­ном для него пластиковой линейкой Сулачаной в подшивке.

- Подозрения... сформулированы мною лично, мэтр... Не в Москве.

- Поэтому, мой молодой друг, вы считаете себя вправе думать, будто я поведу себя как зубной врач, отказывающий­ся помочь без оплаты вперед? Я догадался... У вас нет полно­мочий на эту беседу, а стало быть, и средств для оплаты моих услуг. Не так ли?

Севастьянов кивнул.

- Мисс Сулачана, - сказал Ли в радиотелефон, - при­несите-ка нам что-нибудь попить, а?

Севастьянов машинально взял со столика статуэтку из­можденного буддистского отшельника. По ребрам святого ползли искусно вырезанные мыши.

- Пожалуйста, поставьте фигурку на место или отдайте мне, - попросил Ли. - У божка ревматизм.

- У статуэтки?

Севастьянов в первый раз улыбнулся не из вежливости.

- Может, и гланды?

- Не святотатствуйте, молодой человек! Болезненный бог понятливее...

Безотчетное ощущение, что Ли на его стороне, пришло. Оно пришло.

Сулачана поставила на столик поднос с зеленым чаем. Разлила по чашечкам.

- Не правда ли, - спросил стряпчий, бережно поглажи­вая принятую из рук Севастьянова статуэтку, - целая исто­рия человеческой судьбы, вырезанная из кости?

Севастьянов не знал, что сказать.

Ли осторожно отхлебнул на пробу. Слюна в складке, тя­нувшейся от губ к подбородку, снова блеснула.

- Обычай китайцев, - сказал адвокат, - да и старые за­коны предполагали, что свидетель на суде обязан лгать и лгать, покрывать своих. Цивилизованный китаец, знаете ли, не понимает пристрастия западных судов заставлять свиде­телей клясться на Библии. Надо быть действительно сума­сшедшим западным варваром, чтобы додуматься до такой нелепицы. И я разделяю эту точку зрения...

- Мэтр, более чем странную для юриста!

- Академического юриста... Но ведь с какой стороны посмотреть... И после клятвы лгут. Большинство определенно.

- Другими словами, вы советуете, мэтр, попытаться ула­дить беспокоящую проблему непосредственно с теми, кто причастен к... к исчезновению восемнадцати миллионов. Скажем, с Клео Сурапато?

- Если появятся доказательства его причастности... До­кументальные сомнительны... Но вот из его уст... И ни в коем случае не свидетели, которые еще и вас же оболгут! Будьте осторожны... Продумывайте каждый новый шаг...

Домой Севастьянов шел долго.

С сумерками огни в Сити не полыхали, как в остальном городе. Их гасили. Приглушенные неоновые надписи опове­щали о названиях компаний и банков с мировой известно­стью. Из окон дома конгрессов неслось мощное хоровое пе­ние. Наверное, шла спевка профсоюзной капеллы.

Он отрицательно помотал головой на приглашающий кивок старичка рикши, развалившегося на сиденье трехколески. Махровое полотенце, прихваченное бельевыми при­щепками, свисало с руля. Прикрученный к раме приемник передавал известия на китайском. Севастьянов разобрал фразу о готовящейся забастовке таксистов.

В забегаловке на Форт-Кэннинг-роуд перехватил обжига­ющей куриной лапши. Пока ел, мысленно сочинял письмо Оле.

У подъезда дома на Патерсон-роуд Севастьянов натолк­нулся на бухгалтершу с двумя коробками с японскими маг­нитофонами. Взял одну, чтобы помочь. Вздыхая, Мария Фо­минична сообщила:

- Во второй половине дня торгпред вас искал... Я ведь послезавтра уезжаю, и следующую зарплату выдавать будете вы. Утром покажу, как заполнять ведомости...

Севастьянов кивнул.

В конторе на шестнадцатом этаже зеркального небоскре­ба у пересечения Телок-роуд и Шентон-вэй адвокат Ли не­торопливо досматривал "советское досье". Последним лис­том Сулачана подшила ксерокопию финансовой колонки "Стрейтс тайме":

"Компания "Лин, Клео и Клео" готовится заработать в ближайшее время честные пять миллионов. Нет, лучше ска­жем так: честные пять миллионов на бесчестном черном рынке. Она покупает у частного коллекционера величайшую реликвию. Деревянный позолоченный кулак, венчавший не­когда древко знамени китайских повстанцев, называвшихся "боксерами". Бесценную вещь увезли как трофей в Герма­нию. Возвращение в Азию сопровождалось увеличением це­ны боготворимого куска дерева в несколько раз с каждой милей. Чтобы в конце пути выразиться в миллионах, кото­рые сейчас, попав в качестве выручки за это произведение искусства из нечестных в честные руки, становятся, в свою очередь, честными.

Стоит ли писать об этом случае? Видимо, стоит. Хотя бы потому, что вокруг нас становится больше и больше нажи­тых на черном рынке денег. Денег, которые боятся дневного света. Так сказать, в надвинутой на глаза шляпе. Пугливые, нелегальные деньги, которые ищут обходные пути, чтобы стать вполне достойными. Хотя бы через приобретение ис­торических ценностей...

... "Лин, Клео и Клео" заплатила за позолоченный кулак как раз акциями "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин". При этом, щадя витающего в мире чистого искусства бывшего владельца приобретенного раритета, помогла ему через одного парня уже сбросить эти акции. То, что акции сбрасывал неведомый рынку искусствовед, ввело в заблуждение обычно насторо­женных маклеров. Они зеванули начало атаки. И кусок исто­рического дерева, и деньги, вырученные, по существу, за клочки бумаги, то есть акции "Голь и Ко" или "Ли Хэ Пин", в авуарах "Лин, Клео и Клео". На самых законных основани­ях. И мы их поздравляем!"

- И мы их поздравляем... ем... и-е-ем, - дребезжаще про­пел Ли на мотив "Алеет Восток". - И себя-я-я ... то-о-о-же!

Ли выдвинул ящик письменного стола.

Полистал папку с документами, в работе с которыми его опыт и способности давали максимальную отдачу.

Ногтем мизинца провел по списку, озаглавленному "Объекты политической символики. В розыске".

Под номером сорок четыре значилось: "Позолоченный деревянный кулак. Крепился на древке знамени. Захвачен германским отрядом, вывезен в Берлин. До 1945 года в им­перском музее. Отправлен с другими ценностями в неизве­стном направлении. Оккупационными властями США, Британии и Франции не заявлялся".

- Разыскался... разыскался. Совсем рядом. На Кэйрн- хилл. В квартирке... квартирке, - пробормотал удовлетво­ренно старик.

Посидел, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами.

Встрепенувшись, набрал пятизначный номер. Прави­тельственный, в официальных справочниках не публикуе­мый.

- Дружище Генри, - сказал в трубку, - тут старый Ли, нуда... Нет, это личный звонок... Санитарные старания вол­чищи Клео Сурапато по уничтожению слабых, создается впечатление, распространились за пределы его собственного леса. Выявлен международный интерес к ним. Думаю, выкристаллизовывание этого интереса позитивно... Да, начи­нает страдать закон. Клео обнаглел... Спасибо... Верно, Доуви скоро выходит из-за решетки. Ха-ха!

Повесив трубку, записал иероглифами на листке за­втрашних забот: "Вызвать бакалавра Ван Та, фотография кулака, 4 часа пополудни".

Как по-отечески благожелательно удалось держаться с русским Севастьяновым! Огромный рынок, неисчерпаемые интересы... Удовлетворяло и то, что не высказал вертевший­ся на языке совет васильевскому выкормышу: двух врагов иметь лучше, чем одного.

2

Бойкий гид-тамил в брюках не шире рукава сорочки, пристукивая о паркет штиблетами с загнутыми носами, ста­рался перекричать гудение голосов в переполненном холле гостиницы "Раффлз".

- Ребята! Тут обитали Чарли Чаплин, Морис Шевалье, балерина Павлова... Словом, те самые персоны, чьи имена вы находите в регистрационных книгах гостиниц "Клэридж" в Лондоне, "Ритц" в Париже, "Палас" в Сен-Морице или "Пьер" в Нью-Йорке. Тут принимал доктор Серж Волков, который пересаживал гланды обезьян стариканам. А что ка­сается этого... как его... парня Чаплина, то в порту, когда он сходил с парохода, китайцы-кули встретили его аплодис­ментами, сложив на пару минут тюки с грузами на причал... Но вернемся к этому месту! Здесь, в "Раффлз" вы видите теперь иных гостей в трусах и майках и не удивляетесь. А в те времена вечерние туалеты, хотя ближе к ночи кое-кто и прыгал, не сняв фрака, в фонтан, считались строго обяза­тельны. Более того, когда в субботу...

Тамил в ужасе закатил глаза, показав желтоватые белки.

... шестого декабря сорок первого года директор информа­ционной службы колонии Роб Скотт, сопровождавший ин­донезийскую принцессу, проведшую вечер у губернатора, пригласил ее на фокстрот, оркестр "Раффлза" прекратил иг­рать. Азиатцам он не исполнил бы и полноты! И что вы думаете? Бог есть! На следующий день в воскресенье седь­мого декабря японский летчик бросил первую бомбу на Син­гапур...

Строй туристов ринулся на выход из последнего колони­ального реликта гостиницы - Пальмового дворика, в кото­ром приличным дамам и господам полагалось тянуть фир­менный коктейль заведения "джинслинг" за раставленными на траве опереточными столиками с мраморными столеш­ницами.

Рутер Батуйгас, игнорируя снобистское негодование на лице официанта, почти вырвал из руки в нитяной перчатке заказанный стакан пива. Развязно сказал:

- Спасибо, братец.

- Спасибо, сэр, к вашим услугам, сэр, - ответил ехидно братец и неторопливо удалился с видом, будто вместо чаевых подложили мокрицу.

В Маниле таких заведений, где бы маниакально берегли колониальные традиции, не оставалось, хотя и помнили чу­дачества подревнее, еще испанских конкистадоров. Рутер не любил Сингапур, он вообще недолюбливал все бывшее анг­лийское. Как, впрочем, и начальник, Бруно Лябасти, появив­шийся в стеклянных дверях Пальмового дворика. Лицо, воз­можно от одеколона, разрумянилось, отчего глаза казались еще голубее.

Встав со стула обменяться с Лябасти рукопожатием, Ру­тер боковым зрением отметил, что официант наблюдает за ними от стойки.

- Начало в десять вечера, Рутер, - сказал Лябасти. - Интервалы в пятнадцать минут. Ни минуты туда-сюда. В час тридцать конец, а в час тридцать пять оповещаешь меня об этом.

- Каким образом, сэр?

Подошедший принять заказ официант наклонился к Ля­басти. Обращение "сэр" показало ему, кто - хозяин. Он поч­ти повернулся к филиппинцу спиной. В старые добрые времена нижестоящих за столик с собой не брали. А нижестоящие не позволяли себе распивать в таких местах бочковое.

- Да обычным. Позвони по телефону. Домой. Ведь это будет стопроцентная победа, Рутер. И ничего другого, мой верный паршивец! Бруно заказал кофе.

Начальник пребывал в оптимистическом настрое.

Рутера не обидело шутливое обращение. Как и он, Бруно Лябасти был католиком. Прошел огненную купель в Ино­странном легионе в мангровых болотистых джунглях дельты Меконга и камбоджийского взморья вместе с отцом Рутера. В одном отделении.

- Могу я сказать кое-что, сэр, не по делу? - спросил Батуйгас.

- Скажи, Рутер.

- Мне нравится, сэр, когда вы называете меня как-ни- будь так...

- Когда у твоего почтенного отца случалось хорошее на­строение, он окликал меня и похуже... Скажем, ржавый на­пильник...

- А знаете, как вас называют за глаза ребята из "Деловых советов и защиты"? Я имею в виду серьезных ребят, не тех­ническую шушеру...

- Старый ночной горшок... Как сержантов третьего срока в Легионе... Я знаю, Рутер.

Предполагалось, что Бруно выборочно прослушивает магнитофонные записи телефонных бесед и радиоперегово­ров своих сотрудников для контроля. Разговоры под горячую руку случаются всякие, и начальство называют по-всякому. По-всякому, но - с опаской и уважением.

Оба, Бруно и Рутер, одновременно подумали об этом и улыбнулись.

Бруно резко спросил:

- Основная заповедь сотрудника "Деловых советов и за­щиты"? Быстро!

- Осмотрительность, невидимость, внезапность и на­дежно подготовленный отход, сэр!

- Допивай пиво и ступай, Рутер. Поступай, как и сказал. Удачного дня!

Кофе, который принес подавальщик, оказался горячим и вкусным.

Последний в этом месте? Чертовски грустно расставать­ся с жизнью, которой существовал сорок лет. А эта жизнь, конечно, без остановки покатится и дальше, будто он, Бруно Лябасти, он, Дитер Пфлаум, и не появлялся на грешной сингапурской землице.

И как сложится судьба Барбары? Необыкновенная, нео­быкновенная...

Любил ли он Рене? Как странно, что жена оказалась фран­цуженкой и их ребенок, его сын, который бы должен с гордо­стью носить добрую прусскую фамилию Пфлаумов, фран­цуз. Сколько же лет было папаше Пагановска тогда в Берлине, перед разгромом? Теперь и не вспомнить. Пастор Лекшейдт казался древним стариком, а ведь и он, Бруно, теперь почти в таком же возрасте.

Страшно и трагично, подумал он, на закате жизни пере­жить крушение, которое выпало на долю Пагановска и Лекшейдта вместе со всей Германией. И судьбы миллионов ока­зались перечеркнутыми и списанными, безвозвратно изгаженными и объявлены позорными... Сожалея об этих людях из далекого прошлого, он, однако, не чувствовал себя их соотечественником, немцем. Это казалось ему странным, но объяснения не искал...

Потом он подумал, что венец его жизни - любовь к Бар­баре. Под занавес королевский подарок судьбы. Чувство, ко­торое бывает мертворожденным даже у молодых, так остро и свежо в нем. А может, запоздало именно потому, что оно - расплата за выбранную судьбу?