Странно совпадающими выглядели случайные обстоятельства, составившие вдруг неразрываемую цепь. Встреча с Барбарой в Бангкоке, продолжение отношений в Сингапуре, появление Рутера Батуйгаса и теперь этот звонок старого адвоката с предупреждением относительно Севастьянова.
- Как все это понять, Барбара? - спросил он. - У нас отняли веру друг в друга...
- Ты старше и опытнее меня. Но из другого мира. Ты не знаешь богатых, это - иная планета... Ты все соизмеряешь со странной моралью, похожей на недоверчивость дикаря, не больше, Бэзил... Даже меня, даже меня и сейчас. А разве ты вправе усомниться в искренности моего чувства? Это означало бы унизить меня... У богатых своя логика. Там можно все, абсолютно все... Я же, как кукушка, подкладываю информационные яйца в чужие гнезда, в их банки данных... Вот и все. Я - наемник. Как и ты... Только ты лицемерно скрываешь это от себя... Адвокат Ли воспользовался сложившимися обстоятельствами. Вломился таким образом в частную жизнь, то есть использовал тебя и меня... ты понимаешь это? Не меня только, а тебя и меня вместе!
На полке с пестрыми французскими книжками дома у Барбары в фарфоровой рамке девушка с гладко зачесанными, почти натянутыми на затылок рыжеватыми волосами, забросив руки за колокол широкой юбки, полуобернувшись, отчего скосолапились стройные ноги в туфельках на высоком каблуке, улыбалась китайской даме в традиционной пижаме. Со свекровью после замужества с "привидением".
Такой она была в начале пути.
Золотой, жемчужный и малахитовый браслеты небрежно путались на холеном запястье, лежавшем на сумке итальянского сафьяна, мягкого, словно шерстяная материя. Крошки эклера и капелька желтого крема пачкали перламутровый маникюр на тонком пальце, выбивавшем дробь о краешек чашки.
Такой она стала.
- Лучше сказать правду, Барбара... А у тебя на моем месте не возникли бы подозрения, что даже наша встреча - только часть дьявольской интриги против Севастьянова? Что ты чего-то добиваешься от меня по указке этого Ли?
- Бэзил, я, как и ты, добиваюсь информации... И есть какой-то закон, закон сам по себе... Сильной и сенсационной информации добиваешься, когда сам охвачен глубоким чувством... Смотри, как все складывается. Я иду дорогой твоей логики...
- Моей логики?
- Да, твоей и твоей коммунистической газеты тоже... Пару дней назад я не выбросила в корзину, как обычно, а попробовала вникнуть в то, что рассылает ваше посольство по редакциям. Знаешь ли, я ждала встречи с тобой и знала заранее, как все сложится... Хотела немножко понять, что там, на твоей стороне. Бумаги вашей информационной службы как-то общи и расплывчаты. И любовь, и неприятие... Моя любовь и неприятие относятся не к принципам, а к конкретным людям и событиям...
- Ты хотела следовать моей логике. Вот и следуй, не отвлекайся!
Они рассмеялись оба сразу.
Бэзил положил на ее браслеты ладонь, стер каплю крема с пальца.
- Уф, - выдохнула она. - Кажется, мир и согласие спасены...
- Любовь спасена, - сказал Бэзил.
- Великое чувство, - сказала Барбара.
- Так как насчет логики?
- Логика... Да, логика... Почему проходимцу и защитнику больших денег Ли понадобилось довести до тебя, Бэзил, сведения, касающиеся другого русского, этого Себасти? Чтобы ты кинулся прикрывать соотечественника. Ли этого и хочет. Получается, что вы оба заодно с ним. Таким образом, передовица с обличением капитализма в твоей газете - одно, а твои дела, совпадение интересов с Ли - другое. Так ведь? Какая разница между тобой и Гэри Шпиндлером?
- Барбара...
Она вытянула руку из-под ладони Бэзила. Кивком позвала официанта в красной тенниске с надписью поперек груди - "Касабланка".
- Счет, - сказала ему. И Бэзилу: - Вот и мне хочется задать свой вопрос. Отчего это Ли рвется подать именно тебе тревожный сигнал о Себасти? Отчего это он узнает, где ты обретаешься, помимо гостиницы, по ночам? И, как вопрошал Рутер Батуйгас, ты, случаем, не агент ли КГБ, Бэзил, использующий меня для связи со старикашкой Ли?
Она злилась из-за вторжения в их отношения. Вот из-за чего.
-Я могу уничтожить тебя, Бэзил, полностью и без остатка... Если ты прикрываешься мной. Понял? Здесь моя территория...
- Что ж, пожалуй, ты и права...
Он не сразу понял, что случилось с ее чаем. В середине чашки булькнул коротковатый всплеск.
- Ты сухая, несмазанная моральная машина, робот, - сказала сквозь слезы Барбара.
Она протянула обе ладони.
Официант, несший блюдце со счетом, круто повернул назад к стойке.
- Нет, - сказала Барбара, - все правильно... Уезжай... Просто сутки - очень короткое время. В них жизнь не втиснешь. Больше не буду сырость разводить. Прости...
Никто из них не спросил, когда теперь следующая встреча. И так ясно: при первой возможности. Об этом что говорить?
- Проявляй осторожность, - сказал Бэзил. - Старайся беречь себя.
- Все в порядке... Берегись сам... А я... Здесь, знаешь, подобие средневековой торговой Венеции. Правят практичные жесткие дожи. Для них выше всего интересы денег и собственности, вернее, преумножения того и другого... Помни об этом, вот и все правила. Я умею играть по ним четко...
- До свидания, Барбара.
Он не знал, может ли поцеловать ее при всех.
- Иди, я посижу, попривыкну без тебя теперь... Неглинная, значит, улица?
В этот приезд Шемякин поселился в гостинице "Кэйрн- хилл", переполненной бабушками и дедушками, прикатившими из Китая навещать родственников, унесенных революцией в эмиграцию тридцать лет назад, высокими сикхами в чалмах, просиживающих время в ресторане за переговорами с бизнесменами средней руки, певцами и оркестрантами тайваньской поп-группы, завалившей оборудованием половину приемного холла.
Из номера он позвонил в торгпредство и, когда дежурный ответил, что Севастьянова нет, все-таки суббота, попросил передать бухгалтеру просьбу заехать в "Кэйрнхилл", комната 518, до одиннадцати.
Следовало прикинуть план действий, если Севастьянов не объявится...
Итак, он, Шемякин получил предупреждение относительно особо крупной взятки, предлагаемой сотруднику советского торгпредства, а также о том, что этот сотрудник практически готов принять подношение и затем скрыться.
Стряпчий Ли выбрал безошибочный путь. Его не ухватишь после поданного сигнала... Журналистка, то есть лицо неофициальное, но вместе с тем серьезная финансовая обозревательница, чье имя и репутацию не могли не знать в торгпредстве, в сугубо частной обстановке сообщила русскому коллеге о грозе. Характер сведений заставит журналиста незамедлительно передать их компетентным советским властям в Сингапуре.
Что дальше?
Предположим, Бэзил идет к торгпреду. Или послу. Два варианта возможны в обоих случаях: первый - не повидав Севастьянова, второй - переговорив с ним предварительно.
А если кому-то нужно, чтобы русский журналист Бэзил Шемякин именно так и поступил, руководствуясь естественным побуждением предупредить преступление?
Но ведь определенных данных о готовности Севастьянова пойти на преступление нет на руках у Бэзила. Ну, заявится в высокий кабинет, продемонстрирует личную бдительность и осведомленность, что вроде бы вызревает одно грязное дельце. Вроде бы... Вроде бы... Именно вроде бы. А если кому-то выгодно убрать отсюда парня, заронив на него подозрение?
Дроздов что-то такое говорил об этом Севастьянове, неплохое говорил. И в самолете на перелете Бангкок - Сингапур показался вполне свойским, несколько понурым, возможно...
Нет, не чувствовал Бэзил необходимости спуститься вниз, взять такси и помчаться в посольство или торгпредство.
Ну что за поездка! Ну что за год! И зачем ему, человеку просто пишущему, наблюдателю, как говорится, у которого и иных забот полно, заниматься не относящимся к нему делом?
Он раздраженно сказал в поднятую трубку резко зазвонившего телефона по-английски:
- Слушаю!
- Алло? Шемякин? - неуверенно спросил Севастьянов. - Ты?
- Ну да, я... Где ты сейчас?
- В саду-кафе, внизу...
- Иду!
Будда со взглядом писателя Гаршина на рисунке в учебнике литературы, по которому обучали родной словесности в Шанхае, возвышался над грудами мороженого и консервированных фруктовых яств, которыми его обложили. Рядом за маленьким столиком на двоих тянул бочковое из фирменной кружки ресторана гостиницы "Кэйрнхилл" Севастьянов. Потенциальный крупный взяточник и беглец.
- Как морями теплыми омытая Индонезия? Острова и островитяне? - спросил бухгалтер. Голос звучал понуро, привычно понуро. Следов мучительных раздумий, бессонных ночей, угрызений и раздирающих совесть противоречий что-то на его свежем, тронутом загаром лице не наблюдалось. Перед Бэзилом, бесспорно, восседал матерый, хладнокровный и расчетливый преступник.
"Ерунда какая-то", - подумал про свои сомнения Бэзил, .не зная еще - рассказывать ли бухгалтеру о странном предупреждении?
- Как Сингапур? Как миллионы? - ответил он.
- Угодно пиво тоже? - спросила китаяночка-официантка в золотистой кофте с буфами и зеленой юбке с разрезом такой высоты, что проглядывались концы чулок.
Бэзил кивнул.
- Тебе передавал дежурный, что я тебя ищу?
- Вот как! Нет... Я в торгпредстве с утра не объявлялся. Сам сюда заехал. Испытываю потребность обсудить одно дельце, даже маневр...
- А кто я такой? - спросил Бэзил.
- Дроздов в Бангкоке пел тебе дифирамбы. Специалист- де в восточной этике и все такое...
И Севастьянов сжатыми, явно продуманными заранее фразами изложил Бэзилу казус. О котором известил стряпчий Ли из конторы "Ли и Ли" Барбару.
Севастьянов считал, что старый адвокат объективно оказался его союзником с собственными интересами, но совпадающими отчасти с севастьяновскими намерениями. Изложение же бухгалтер затеял с целью перепроверить свои выкладки и план действий, как он сказал, на въедливом доброжелательном оппоненте.
Бэзил сказал ему прямо: сам Севастьянов всего-навсего бухгалтер, работа по кредитам совместно с Васильевым в давным-давно прошедшем времени, и не сносить ему головы даже при благоприятном исходе рискованной затеи, если к оценке ее начальство подойдет строго по правилам и инструкциям. Сказал, что считает переговоры с Клео Сурапато и со вторым, проходимцем из бангкокского отделения "Индо- Австралийского банка", - только разведкой. Встреча с неким следующим партнером выглядит как дело такого исключительного рода, что потребуется высочайшая профессиональная и психологическая квалификация.
- Башки мне не сносить, Бэзил, теперь во всех случаях, - сказал Севастьянов понуро. - Но понимаешь, я должен... Должен! Должен довести дело до конца...
- Никакие деньги не стоят человеческой репутации, дружище... Пока этих восемнадцати миллионов нет? Нет. Есть твоя репутация, твое будущее? Есть... Провалишься, миллионов по-прежнему не будет, но и репутации твоей тоже. Может случиться, что не только твое личное достоинство пострадает, но и отечества. Тогда как?
- Вот именно достоинство! - чуть ли не обрадованно сказал Севастьянов. - Ты мне слово нашел, Бэзил... Не оскудеет отечество и без восемнадцати миллионов. Что же до его достоинства, то ты рассуждаешь как чистоплюй, уж прости за слово... Восемнадцать миллиончиков как корова языком слизнула, а мы в благородство будем играть? Попробуй объяснить пропажу таких деньжищ какому-нибудь работяге, который спину ломает во глубине сибирских руд! Тут деньги и достоинство накрепко повязаны вместе... Я в собственной конторе еще в Москве однажды услышал от некоего орла, который уж ни одной ошибочки никогда не совершит, такое про Васильева, что и повторять стыдно... Я - живой, за себя постою, а за него и его дела кто? И ведь на него валят свои грехи как раз именно такие ваг орлы... Или я не прав?
- Взял бы да изложил в специальной записке все эти штуковины... Хоть на имя заместителя министра, что ли...
- Крепок ты задним умом, Бэзил... Теперь все выглядит пригнанно, то есть ясно, кто есть кто и у кого чьи деньги и каким образом оказались. В Москве-то многое ли я знал? Просто... Как тебе это сказать... Мертвая ситуация вдруг ожила, зашевелились какие-то люди, вот я и схватился за нитку...
- Ты свой-то риск предвидишь ли до конца?
- Риск да риск... Ты сам во Вьетнаме на войне или что там у вас творилось... боялся? То есть страшно было?
- Да как сказать...
- Так и скажи.
- Чужая война, в основном чужие гибли... Я наблюдатель был... Не моя война, хотя, конечно, писал, что мы с братским народом, помогаем и все такое, как полагалось... А страшно, что ж, иной раз и сам не знал отчего. Может, редактора в Москве боялся, а может - увечья или там смерти, что ли, по несчастному случаю. Больше увечья... Но за свои действия не боялся. Писал, что видел и как следовало писать...
Фразы не закончил, потому что вдруг остро ощутил, о каком страхе и какой боязни спрашивает бухгалтер. Севастьянову предстояло действовать самому и с полнейшей ответственностью, а в успехе уверенности не имелось, да и за успех, случись он, вполне возможно, накажут в той же полной мере.
- Вот что, - сказал Бэзил. - Я так понимаю обстановку. Клео и второй с ним из "Индо-Австралийского" действовали в "Шангри-ла" как люди подкомандные. За ними следует ждать человечков из второго, так сказать, эшелона значимости. Скорее всего, адвокатов-крючкотворов, посредников, которые из разговоров с тобой создадут, скажем так... техническую модель оформления сговора с тобой. Когда модель отработают, появится сам босс, то есть тебя поднимут на верхний главный эшелон обработки. Вникаешь?
- Я вникаю, - сказал Севастьянов. Щемящее чувство одиночества впервые за много недель отпустило. - На втором эшелоне буду отмалчиваться. Я помню, как поступал Васильев... Но на верхние он меня не брал. Мал я ему казался...
- Там, думаю, тоже не раскрывайся сразу с настоящим намерением. Дай им посуетиться, поработать со своей моделью. Дай обстановке развиваться вольно. Сбивай с панталыку расспросами о деталях. Будь дотошен, зануден... Мелочись, не давай подойти сразу к главному...
Севастьянов прикидывал: доверить ли журналисту, улетающему через час бангкокским рейсом, письмо Клаве? Клео и второй шантажировали встречей с ней, возможны провокационные подходы мошенников и в Бангкоке. Представил, как встревожится Клава. Будет обязана говорить с мужем. Немчина ударит в колокола, которые незамедлительно отзовутся в Сингапуре и сорвут игру... А с другой стороны, пока он сумеет подогревать иллюзию намерения проглотить наживку в один миллион, действия в Бангкок не перенесут...
Взрывной волной вдавилась сквозь стеклянные двери, расписанные пестрыми иероглифами с обозначением "музыкальный бар", поп-музыка. Тайваньцы начали репетицию.
Теперь следовало облегчить ответственность журналиста, если постигнет неудача и тому в вину вменят, что знал о его, Севастьянова, намерениях, да не предупредил кого следует.
Севастьянов встал, понуро сказал:
- Знаешь, Бэзил... Помечтали, и довольно. Никуда я звонить не буду и ни с кем встречаться тоже. Я - не герой, я - обыкновенный бухгалтер... Вот представил себе, что расстанусь сейчас с тобой и примусь за дело, о котором говорили. Не могу, не могу... Духа не хватает... Честно тебе заявляю. Попрошусь-ка домой в Москву!
- Боишься?
- Боюсь... Знаешь кого? Своих. Начальства. И так далеконько зашел без дозволения. А и рассчитывал-то припугнуть гадов. Сложилось так, что требуется в бой... Без разрешения начальства, без санкции Москвы! Нет, не буду я воевать... Чего так смотришь, Бэзил?
- Послушать тебя, так твое начальство в Москве заодно с этим Клео и другим, как его...
- Не моего это ума дело! Все! Решено!
Севастьянов круто повернулся и поплелся к выходу мимо
кланявшейся официантки.
"Ну и не мое тоже", - со злостью подумал Бэзил.
3
Утро выдалось пасмурное. Туман словно мокрая вата залепил окно.
Из кондиционера мотались седые хвосты переохлажденного воздуха.
Севастьянов поежился под одеялом. Спать в выстуженной кондиционером комнате, потеплее укрывшись, научил Васильев. Тогда действительно удавалось выспаться в тропиках...
Подумал, что следовало бы обзавестись наконец шторами, и это напомнило, что Оля не собирается приезжать из Москвы. Теперь, возможно, и к лучшему...
За стеной, где жила бухгалтерша, не слышалось утреннего концерта. Поклонница магнитофонной музыки уехала в отпуск. Оставленная для Севастьянова памятка с резолюцией торгпреда - "утверждаю" - начиналась фразой: "Вы выполняете в мое отсутствие следующие функции и на временной основе..." Бухгалтерша до командировки в Сингапур занимала должность старшей буфетчицы спецстоловой в министерстве, обед и ужин называла временем приема пищи, и лишь завтрак оставался завтраком.
Севастьянов перевернулся на живот, смежил веки, намереваясь поваляться еще полчасика, как постучали в дверь. Резко и требовательно.
- Кто там? - спросил он. - Я еще в постели...
- Товарищ Севастьянов, потрудитесь, когда будете готовы, зайти ко мне в служебное помещение, - сказал торгпред.
В кабинете начальника на столике для приема гостей стояли две представительских чашки ленинградского фарфора, дымился чайник с заваркой, потел никелированный самоварчик.
Седой, высокий, выбритый торгпред облачился в полосатую тенниску с красным крокодильчиком над кармашком.
- Вы - вынужденный временный холостяк, и я в таком же незавидном положении, - сказал он, выходя из-за подобия трибуны, специально сколоченной для того, чтобы разбирать бумаги и писать стоя. Сидеть начальник долго не мог из-за травмы позвоночника, полученной в молодые годы на фронте.
- Доброе утро, - сказал Севастьянов.
- Какое уж доброе... Зарядило на воле, видно, на день.
Он приглашающе словно совком ткнул ладонью в сторону самовара.
- Чайку... А может, и к лучшему этот дождь. А то опять ехать на гольф с капиталистами... Кому игра, кому работа. Так и жди подвоха, когда начинается светская болтовня... Прошлый раз один спрашивает, что думаю относительно Куалалумпурского университета, стоит ли посылать дочку... Ха-ха! А у меня внук в ПТУ поступает только. Но полезно, конечно, полезно... Человеческие контакты!
- Да, - согласился Севастьянов.
- Вчера находился на гольфе. Любопытнейшие партнеры оказались... Полицейский комиссар по хозяйственным преступлениям и этот, Ли-младший, из юридической конторы "Ли и Ли", отец которого, пока не отошел от активных дел, работал с нами в прошлом... Да вы знаете, наверное!
Севастьянов подобрался.
- Любопытнейшие вещи услышал. Гангстеризм финансовый достиг такого размаха, что вымогательства тайных "триад" и прочей мафии выглядят детскими забавами. Кто бы мог подумать! Действительно, воровства нет, хулиганства не замечал, а вот тут нате-ка вам, извольте кушать... Полиция засылает теперь агентов и даже оперативные скрытные группы для выявления банковских аферистов в высшие слои общества. Полицейская ищейка в смокинге! Весьма впечатляющие сведения, весьма... Я записал кое-что из услышанного, надо бы справку на этот предмет в центр. Все говорим, что учиться ведению дел нужно. А чему учиться-то? Этому?