Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 35 стр.

Марголин кивнул старшему официанту, следившему за необычной парой, возможно, что и из соображений ее нео­жиданного исчезновения без оплаты счета.

- Два "каппучини", - сказал юрист.

- Слушаюсь, сэр, - сказал официант, вышколенно пя­тясь от клиентов, один из которых совершенно не вызывал доверия из-за дешевой одежды.

Севастьянов, как показалось Марголину, неуместно хо­хотнул - юрист не признавал шуток в отношении денег - и сказал:

- Куда девались менялы с улиц этого города, господин Марголин? Их заменили банкиры. Куда денутся потом бан­киры? Они станут главами правительств. Так что, ублажайте вашего банкира, господин Марголин, если он у вас имеется, ставьте ему выпивку почаще, располагайте к себе, завоевы­вайте его дружбу. Взгляните правде в глаза! Мир денег ужас­но усложнился, и без специалиста не обойтись... Доверьтесь ему. Он сам решит, вкладывать ли ваши деньги в пивной завод на Таити, свинобойни в Шанхае или автостраду на Галапагосских островах... Какая вам разница?

- Ваш кофе, господа, - сказал официант.

- Нам не скоро на пристань? - спросил Севастьянов. - Хочется посмаковать "каппучини"...

- Вполне успеем, - сказал Марголин, посмотрев на на­стенные электронные часы. Он пользовался карманными, не хотелось доставать эту исключительную вещь при варваре.

- Обратите внимание, господин Марголин... Мы потра­тили два с лишним часа в компании, которая в равной сте­пени не лучшая для каждого из нас, а вперед ни шагу. Согла­ситесь, я вправе начать сомневаться в серьезности предложения господина Сурапато и его компаньона, да и нашей встречи.

Эфраим Марголин горечь поражения испытал в послед­ние пятнадцать лет своей юридической деятельности лишь однажды. На судебном разбирательстве дела Амоса Доуви, или Ли Тео Ленга, хотя немыслимый по изобретательности довод в пользу подзащитного как жертвы происков русской разведки принес ему почти славу. Техасский и гонконгский суды отнеслись несерьезно к его аргументам... Если удастся купить этого русского, реванш окажется взятым. Дело пред­станет как внутреннее воровство, как нечто, случившееся в недрах их, русской, собственной системы. Будет оборвана нить, которую коадъюторский совет тянет и тянет, чтобы добраться в конце концов до Бруно Лябасти.

- Я не откликался на ваше желание получить чек на "Банк Америки", господин Севастьянов, потому что в глуби­не души был согласен с вами... Мне понадобилось время, чтобы поразмышлять о том, как с этим сработаются интере­сы стороны, которую я представляю. И только... Считайте, что ваше пожелание учтено полностью.

"Зажарил вас старикашка Ли, - подумал Севастьянов. - Крючок с наживкой вы сожрали. Теперь бы не сплоховать, когда вместе с ним потащу ваши воровские кишки".

Эфраим Марголин доверял инстинкту. Поведение Сева­стьянова не вдохновляло. Вот именно - не вдохновляло на доведение до конца начатого в этот день. Был и другой сиг­нал, тупым осколком нывший там, где рождается у человека страх. Внезапная необъяснимая смерть отца Клео Сурапато, бывшего депутата Лин Цзяо.

Уход старика из жизни очищал состояние, переходившее к Клео, от прошлого, перечеркивал путь, которым оно нажи­валось. Отцовское наследство становились "голубым". Если бы не грязные ручищи Бруно, загребающие его на глазах. Но кто-то могущественнее Бруно выталкивал деньги покойного Лин Цзяо на "голубые просторы", что могло означать после­дующий уход из жизни и Бруно Лябасти.

Несколько недель назад водитель Клео в присутствии Марголина докладывал хозяину о совещании в гостинице "Мандарин" высоких .чинов полиции, армии, юстиции, коадъюторского совета и представителей крупных компаний, на котором обсуждались вопросы чистки финансового биз­неса от организованной преступности. Подробности оста­лись неизвестными, поскольку водитель говорил лишь с шо­ферами, привозившими хозяев на совещание. Но и так было ясно, что конъюнктура для севастьяновских претензий со­здавалась подходящая.

-- Я испытываю к вам растущие симпатии, господин Се­вастьянов, - сказал юрист в дверях гостиницы.

Швейцар в кирпичного цвета сюртуке и черном цилинд­ре сказал в микрофон:

- Голубой "ситроен" к дверям!

Эфраим Марголин открыл дверцу для русского и только потом, обежав капот, принял руль у перегонщика.

Он разгадал игру бухгалтера. Взять все восемнадцать миллионов, с которыми и в Америке примут с распростер­тыми объятиями. Марголин готов к услугам!

Бруно Лябасти, бывший легионер и обладатель полови­ны миллиарда долларов, словно бродяга валялся в одежде в боцманской каютке моторной яхты "Ветер с Востока", сня­той на два дня.

В квадратном иллюминаторе, выходившем на мангровые заросли, поднимались и опускались сероватые облака. На­верное, вот так в дни после больших побед, достававшихся кровью, отлеживались капитаны пиратских фрегатов и бри­гов, приткнувшись на мелководье у островов Пряностей, как называли когда-то здешние края. В череде тихих дней зале­чивались раны, крепла надежда на доставку сокровищ к род­ным берегам.

О каком береге мечтать Бруно?

Он поднялся с узкой койки, потоптался в носках на ков­рике. Хотелось походить, размяться.

Предстоял решающий ход в игре с этим Севастьяновым. Монетка подброшена. Какой стороной упадет...

Непогашенных долгов не оставалось. Сын устроен и обес­печен. Рене состарится независимой... И только поэтому лег­ко уходить?

Остается любовь, бесплотная, единственное, чем одарила судьба в конце жизненного пути. Самым дорогим. Как пове­дет себя Барбара с этим русским?

Усилием воли Бруно заставил себя думать по-немецки.

Расстался с именем и родиной, с женой и благими надеж­дами, не состоялась любовь, обложен, как волк. Смерть, ко­торую ему предлагает старикашка Ли, вызревала в нем с того самого дня, когда Дитер Пфлаум исчез на берлинской окра­ине после проигранной войны.

В иллюминаторе серая кисея мороси уходила в море, сливалась с волнами. Остров Сентоза исчез.

Зазуммерил радиотелефон.

Рутер сообщил;

- Сэр, Марголин и русский выехали из "Пенинсулы". На переправе будут через пару минут.

- Что за вид у Эфраима? Довольный?

- Сияющий, сэр.

- Спасибо, Рутер. Теперь выезжай сюда; переправляйся катером. Займешься приемом гостей. Я что-то неважно по­чувствовал себя. Перебрался из большой каюты к команде. Попытаюсь отлежаться часок. Начинайте чаепитие, и после этого запускай девушек... Русским займусь лично.

Бруно открыл записную книжку.

Сколько себя помнил после демобилизации и получения французского паспорта, он только и имел дело с огромными суммами, которые либо присваивал, либо оберегал. Он мог бы сказать, что шестизначные цифры стали его окружающей средой.

Сколько же оставить заправилам Крута?

- Да ничего, - пробормотал он по-немецки. - Если деньгам суждено быть отстиранными моей смертью, имею незыблемое право оставить все Жоффруа...

Вспомнил про восемнадцать миллионов, на которые пре­тендует Севастьянов. Включая проценты, платеж составит около двадцати.

Русский примет взятку?

Простая мысль вдруг пришла: нет, все-таки потребует восемнадцать, полностью.

В этом варианте бернский кодированный счет "поплы­вет". С него придется перегонять в какой-то иной банк двад­цать миллионов, возвращать их Севастьянову чеком или другим путем. Деньги, побывавшие в преисподней "Крута, выскочат на белый свет, да в каком количестве! Но лишь в одном случае. Если русский отнесет их своему правительст­ву. А это - чушь.

Пусть возьмет деньги...

Клео Сурапато украл деньги у Васильева. У Клео -- он, Бруно. А Севастьянов ничего не украл, но получил все.

Он представил, как Севастьянов, подобно Дитеру Пфлауму, начнет иную жизнь, с другим именем и в другой стране. Останется кто-нибудь из близких у него за "железным зана­весом"?

Как повторяются судьбы! Его, завершившись, вызовет появление новой, почти схожей и в будущем обреченной, наверное, на такой же конец. Нет, русский тоже крадет, крадет смерть у мертвого!

Дождливый и пасмурный вечер, плохое самочувствие, изболевшаяся из-за Барбары душа... Других причин уны­нию нет.

Севастьянов, дитя материальных лишений и бесконеч­ных пространств среди глубоких лесных сугробов, в которых запрятаны ракеты с атомными боеголовками и лучшие в мире танки, должен быть романтичен до наивности. Должен.

Девушка, которая скользнет в каюту, отведенную для Се­вастьянова, и прошепчет: "Я - твой десерт", будет источать аромат тех же духов, который оставила русская леди в его номере в "Амбассадоре". Он примет взятку в миллион. Или оставит двадцать себе. И судебное слушание о банкротстве Ли Тео Ленга, бывшего партнера "Ассошиэйтед мерчант бэнк" проскочит незамеченным.

Украв двадцать миллионов у своего правительства, Сева­стьянов украдет у стряпчего Ли и тех, кто за ним стоит, его, Бруно, смерть.

Зазвонил радиотелефон.

- Это Марголин, господин Лябасти.

- Как обстоят наши дела?

- Складывается впечатление, что он твердо хочет все. Настаивает также на платеже через бангкокское отделение "Банка Америки". Думаю, потому, что сразу с яхты намерен отправиться в Бангкок, не возвращаясь в торгпредство.

- Хорошо. Пусть будет этот банк... Проводите его в кор­мовой салон, развлеките несколько минут. Я иду... И - се­кунду... Свяжитесь с Джефри Пиватски. Он полетит с Сева­стьяновым в Бангкок первым же утренним. Эскорт не повредит ни парню, ни нам. Спасибо, Эфраим.

Бруно вдавил кнопку "памяти" радиотелефона.

- Слушаю, сэр, - ответил на вызов Рутер.

- Развлекаетесь?

- Гости разогреваются, сэр.

- Паспорт, желательно нейтральной национальности для русского, Рутер, к рассвету. Качество пусть проверит лично Пиватски... Не исключено, что их консул явится в полицию с оповещением об исчезновении сотрудника торг­предства уже через несколько часов. Думаю, они не будут ждать до утра... Поэтому никаких шероховатостей в Чанги перед отлетом. Спасибо, Рутер.

Бэзил Шемякин оказался в полуосвещенном зале полу­чения багажа Шереметьева-2 единственным пассажиром, покинувшим в Москве самолет, следовавший рейсом Банг­кок - Бомбей - Москва - Копенгаген. Настенные часы по­казывали четвертый час утра. Заспанный носильщик выки­нул из-под резинового фартука над проемом грузового отсека его чемодан на ленту выключенного траснпортера.

После бангкокского и сингапурского аэропорт казался маленьким и пустынным по-провинциальному.

Таможенник, ткнув печатью в декларацию, не взглянул ни на него, ни на паспорт.

Шоссе в сторону ленинградской дороги перекрывали клочки сероватого тумана. Пахло хвоей.

С такси повезло. Он пожалел только, что подарил водите­лю пачку английских сигарет "Данхилл", за которые тот, стараясь казаться вежливым, пересказывал вчерашние газе­ты до самой Неглинной.

Соседка, не видевшая его почти год, крикнула из общего тамбура:

- Васька! Гостинец привез?

- Привез, - ответил Бэзил. - Вот разберу чемодан...

- Ну, смотри! Чтоб хороший... Я ушла на работу!

Дождавшись восьми утра, он отправился в третий разряд Сандуновских бань, чтобы не стоять в очереди во второй и высший. Потом зашел в шашлычную возле Пушечной. Но­жей и вилок не давали, только ложки, поэтому резал мясо перочинным ножом. Полстакана коньяку за шесть рублей ему плеснул, прикрыв бутылку газетой, сосед по столу. На газете Бэзил увидел информацию со своей подписью о смене правительства в Бангкоке.

Дома он спал до шести вечера. В редакции в день приезда не ждали.

В семь тридцать Бэзил вышел из метро "Киевская" и долго искал нужный дом на Киевском бульваре. Цифровой порядок домов обрывался и вдруг возобновлялся по другую сторону длинного сквера.

Перед закрытой дверью в подъезде пришлось потоптать­ся. Севастьянов не знал запорного кода. Помогла сморщен­ная старушка в давно не виденных фетровых ботах, со злю­щей собачкой под мышкой. В лифте собачка скалилась, а старушка посматривала подозрительно и, выйдя первой, ка­жется, стояла на площадке, поджидая и прислушиваясь, в какую квартиру он позвонит.

Обитая дерматином дверь открылась, к удивлению, не внутрь, а наружу, появился небольшого роста человек с круг­лым, гладко выбритым лицом. Бровки его поднялись, когда Бэзил сказал, что пришел от Севастьянова, с которым судьба свела в Сингапуре.

- Вы ведь Семейных? - спросил Бэзил.

- Я - Семейных и чрезвычайно рад вестям от Севасть­янова! Его друзья - мои друзья! Ну, как он там, наш родной человечек? Да вы входите, входите...

При пожатии ладонь Семейных напоминала дохлую ры­бу.

В комнате, куда его провели заставив предварительно сменить ботинки на пушистые клетчатые шлепанцы с пом­понами, на диване восседала с поджатыми под ворсистую юбку ногами красавица с волосами, стянутыми в тугой жид­кий пучочек на затылке. Протянув кончики сухих пальцев с массивными серебряными кольцами, сказала:

- Я - Марина Владленовна.

- Ответственный сотрудник секретариата нашего гене­рального директора, - пояснил Семейных. -- Большой друг...

Пришлось, повинуясь жесту Семейных, сесть на диван, почти в ногах у красавицы.

Коротко и жестко Бэзил изложил замысел, вынашивав­шийся Севастьяновым в Сингапуре, непредсказуемость бу­дущих его шагов, в особенности после решения в управлении об его скором отзыве домой. Согласился с доводом Семей­ных, что Севастьянов действительно превысил скромные служебные полномочия, действует торопливо, без согласова­ния с Москвой, то есть генеральным и Семейных. Но отзы­вать теперь, не дав ему еще пару месяцев, значило бы бить по рукам, которые практически взялись уже за деньги, недобро­совестно присвоенные партнерами бывшего севастьяновского начальника Васильева.

Запах жареных кабачков заставил поднять глаза от узора на ковре, в который Бэзил уставился, произнося речь. Фар­форовое блюдо держала махровыми рукавицами, слегка от­вернув лицо от пара, высокая, намного выше Семейных жен­щина, внимательно и враждебно, открыто враждебно разглядывавшая Шемякина. С какого времени она его слы­шала, он не приметил.

Не мог знать Бэзил, конечно, что хозяин квартиры же­нился на женщине, которая много-много лет назад любила Севастьянова и Севастьянов любил ее. Неведомо было Ше­мякину, что хозяин квартиры, в те далекие времена аспи­рант, играл в теннис с ее отцом и однажды получил пригла­шение на кофе и коньяк. После брака с дочерью финансиста-теоретика Семейных терпел ее любовников, молчал и молчал, перемещаясь по престижным отделам, входившим с бумагами в правительство. Семейных считал себя не менее способным, чем покойный Васильев, и уж несомненно талантливее Севастьянова. При этом его мнение полностью совпадало с мыслями жены, стоявшей с фарфо­ровым блюдом в середине комнаты.

- Это очень интересно, что вы заявились сюда с таким разговором, - сказала Марина Владленовна, спуская строй­ные ноги и ловко вдевая узкие ступни, просвечивавшие сквозь чулки, в шлепанцы с зелеными помпонами.

Бэзил взглянул на свои. Помпоны оказались малиновы­ми.

- Интересно или неинтересно, - сказал Бэзил, - но Се­вастьянову следует дать время...

- Возможно, что и так, - сказал Семейных, наклоняясь с пуфика, на котором сидел, и дотрагиваясь ладошкой до шемякинского колена. - Но вы рассуждаете как человек... как человек прессы. Севастьянову ничего не удастся переменить, сиди он в Сингапуре дополнительно год!

- Почему? - спросил Бэзил.

- Решение, на основе которого он в торгпредстве, не дает ему такой возможности. Это - раз. Второе... Допустим в по­рядке бреда, что восемнадцать миллионов возвратятся к Се­вастьянову. Но они возвратятся именно к Севастьянову. Как результат его личных несанкционированных действий. Как он оприходует, извините за канцелярщину, деньги? Поду­майте хорошенько... Восемнадцать миллионов! Нет свидете­лей, нет входящих официальных документов к таким день­гам... Досужие умы, вот именно - досужие... зададутся вопросом: а сколько же себе в карман положил энергичный Севастьянов, пока... э-э-э... господа капиталисты уговарива­ли его не терзать их насчет невозвращенного должка?

Бэзил встал с дивана.

- Достоинство и честь человека разве не могут быть по­рукой? Да поднимите старые бумаги, счета, соглашения... как там это называется? Обоснуйте появление этих милли­онов, акт составьте!

- У денег нет достоинства, товарищ, -- сказала женщина, принесшая кабачки. - У денег есть счет, а в их взаимоотно­шениях с родом человеческим - старинная итальянская двойная бухгалтерия с четкими понятиями приход и расход.

Демонстративно на столе расставлялись три тарелки, взятые из стеклянного шкафа у окна, за которым включи­лась тусклая неоновая надпись "Гостиница "Украина" без буквы "с". Время ужина, на который гостей не ждали.

Закрывать пошел Семейных.

Сбросив шлепанцы, в незашнурованной обувке, Шемя­кин шагнул за порог. Властно придержал дверь, открывавшу­юся наружу.

- Вы, наверное, бесспорно достойны вашей должности и можете решать судьбу Севастьянова... Но мне думается, что в этой стране еще не наступило время, когда достоинство определяется должностью. Нужно достоинство, нужно! У Се­вастьянова оно органично. Есть, будет всегда... Запомни, друг... Не трогать Севастьянова! Понял? Севастьянова не трогать!

- Я завтра же позвоню в вашу редакцию, - внятно сказал Семейных. - Подумайте над моими словами. Так ведь мож­но и не вернуться из отпуска... Пустите дверь! Вы!

Под ветром Бэзил вышел на Кутузовский проспект. Ми­нут десять постоял, утихомиривая дыхание.

Ступени в подземный переход к стоянке такси возле "Ук­раины" покрывали слякоть, мусор и окурки. Ноги скользи­ли.

- Шемякин... Или как вас... Шемякин!

Из-за серого бордюра, почти над ним, свешивалась Ма­рина Владленовна. Махнув рукой, сбежала к нему.

- Скажите, Шемякин, у вас есть удостоверение?

Кажется, начинался дождик. Несколько капель выпукло блеснули на ее гладкой прическе.

- Есть. Да вам-то что?

- Дайте посмотреть...

Она вернула затертую редакционную книжицу, порылась в заплечном кожаном мешке-сумке и протянула свернутый вчетверо листок. Сказала:

- Спускайтесь внутрь, дождь ведь... Читайте при мне... Куда вы исчезли на неделю после вылета из Бангкока?

- Остановился в Бомбее... А что? Вам почему нужно?

- Читайте, три дня вас ждет. Я уж и в редакцию звонила... "...как и предполагалось, сбежал из Сингапура с итальянским паспортом и платежным поручением на двадцать с чем-то миллионов долларов в Бангкок вместе с неким Джефри Пи­ватски, американцем. В курзале "Банка Америки" на Сайлом-роуд устроил скандал, заявив, что сомневается в по­длинности чека, потребовал прибытия советского консула. Сам понимаешь, рассчитал он верно. В банке своя охрана, посторонние не тронут. Американец оказался жестким, при­шлось идти на компромисс. Севастьянов вернул ему италь­янский паспорт, а я увез чек и Севастьянова.