Теперь, чтобы тебе стало ясным. Севастьянов развивал свою деятельность с моего ведома, хотя сам об этом не догадывался. Мое внимание к этому делу не было санкционировано. То есть, формально рассуждая, я действовал на свой личный риск. Оставаясь по возможности в тени, я способствовал оформлению Севастьянова в Сингапур. Я имел более или менее полное представление о свойствах его характера, знал, насколько глубоко задело его то, как обошлись с Васильевым, с какой остротой, невыносимой для него, переживал шушуканье о взятках. Способствовал я и тому, чтобы к нему в руки попадали документы или публикации, относящиеся к васильевской истории.
Законен с твоей стороны вопрос: почему я делал это? Отвечу: я входил в бригаду, обеспечивавшую безопасность Васильева как в Сингапуре, так и из Москвы, в период его сложных забот. Написал особое мнение после того, как было вынесено решение по злосчастному потерянному кредиту.
Итак, мой расчет, исключительно психологического свойства, если хочешь, оправдался. Севастьяновский характер сработал.
Я лично сопроводил Севастьянова и чек на все его миллионы из Бангкока аэрофлотовским самолетом, вылетавшим в Москву через шесть часов после скандала в банковском курзале. Сейчас я отстранен от работы до решения своей участи. Какая будет резолюция на моем объяснении, в котором я всю ответственность беру на себя, неизвестно. Вполне возможно, что тебе придется помогать мне искать работу. Севастьянов из-за миллионов, которые никто не знает, как оприходовать, практически под арестом. Марина Владленовна, которая передаст тебе эту бумагу (с ведома моего начальства, не беспокойся), только вдохновительница. Думаю, она вдохновит тебя на подготовку материала об отчаянном бухгалтере в газете. Но положишь его на стол редактору после сигнала от нее же... С самыми добрыми пожеланиями, Дроздов Николай".
- Семейных, что же, не знает обо всем? - спросил Бэзил.
- Нет еще... Верните записку. Я позвоню, - сказала Марина Владленовна.
- Спасибо вам, Марина Владленовна.
Она как-то странно посмотрела на него. Схватив за руку, нервно сказала:
- Помогите ему. Как-нибудь... Дроздову!
Почти убежала вверх на Кутузовский проспект.
Пройдя пустой гулкий переход, поднявшись на улицу, под дождь, Бэзил проголосовал. Притормозивший "Москвич", напомнивший ему собственный, слегка занесло на мокром асфальте.
- Куда? - спросил, открыв провисшую дверь, из прокуренной душной кабины водитель.
- На улицу Изумрудного Холма, братец.
- А если без дурацких шуток?
По обеим сторонам Бородинского моста с черной Москвы-реки поднимался пар.
Сингапур - Бангкок Москва, 1988.
Одинокий рулевой в красной лодке
Глава первая. ПЕРСИКОВЫЙ ТРАКТ
1
Парило, и к полудню оранжевая дымка занавесила горизонт.
Море загустело. Легкие дышали влагой, голова наливалась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был стеклянным, а зеленоватая даль - промытой крутой злобной волной.
К закату заштилело по-мертвому. Малаккский пролив сделался мол очно-серым, неразличимым от неба. В потерявшем измерения пространстве моторный сампан "Морской цыган" без бортовой и килевой качки будто лишился осадки и со складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.
Щуплый рулевой, томясь от духоты, гнездился на корточках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Заплетя за спиной руки к штурвалу, матрос клевал носом, смяв подбородок о колени. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте, которую перекрещивал гик с подобранными перепонками паруса.
С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и дощатой надстройкой, поднялась гибкая фигурка. Мелькнули узкие ладони, ребрами ложившиеся на загривок рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он тоненько похахатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел "час мыши" - перевалило за полночь. До рассвета же предстояло держать курс по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.
Подмена рулевому, правда, имелась. Но и сменщик не спал. Мускулистого детину одолевал разговорами хозяин сампана. Замученный бессонницей голый старик, замотав пах клетчатым шарфом, возлежал на тиковых досках надстройки. Слушая его, второй матрос извилистым клинком малайского криса резал в каблуке лакированного штиблета тайник.
Старик был вьетнамец, подчиненный - малаец, к тому же мусульманин. Прислушиваясь к кислящей боли в желудке, толчками подступавшей к горлу, старик втолковывал матросу, какой день начинался с рассветом. Наступало 13 февраля 1983 года, новый год по лунному календарю, благоприятный для мореходов год свиньи, весенний праздник обновления, который следовало бы, конечно, встречать в кругу семьи. Но у владельца "Морского цыгана" давным- давно никого не осталось, а горшей судьбы на Дальнем Востоке не знают. Семью поглотило море, как поглощало оно, считал старик, каждую минуту, каждый час и день его завершающегося существования в этом мире, ничего не давая взамен, кроме тяжких трудов и испытаний. Холя пальцами волосок, выкручивающийся из бородавки на щеке, старик поучал:
- В каждом доме обретается осведомитель Нефритового императора, хранитель очага, князь кухни, который в эти минуты поднимается на небо для доклада обо всем добром и плохом...
Ощущая, как острее забирает жалость к себе, хозяин "Морского цыгана" почти верил, что повествует о собственной злосчастной судьбе.
- Один благодетель вознаградил бедняка, добросовестно трудившегося в его лавке. Он спрятал слиток золота в рис, заработанный горемыкой. А тот возьми да продай мешок в расчете купить другое зерно, хоть и грубее, но побольше... Да-а-а... Судьба не давалась ему. Несчастный, прознав, как непоправимо сглупил, завершил счеты с жизнью. Сжалившись, небо предоставило ему должность соглядатая за земными делами, которого художники изображают почтенным мандарином в дорогих одеяниях, окруженным множеством жен и дочерей...
Старик ткнул пальцем в трафаретный рисунок на фарфоровом чайнике, который держал под рукой.
Матрос остерегался выказывать презрение к словам хозяина. Чтобы не затягивать непочтительного молчания, сказал:
- В такие дни множество народу таскается поглазеть на бои боксеров. В Бангкоке в парке Лумпини бьются с раннего утра...
Старик подумал, что ни один малаец, если он мусульманин, не унизится до разговора про чужую религию. Живем вместе, а считаем друг друга варварами...
- Ты был боксером?
- Пытался... А главнейшее для этого - заполучить учителя. По знакомству дали мне адресок на Петбури-роуд. Сделал я там подношение. Чтобы собрать на него, год надрывался в доках... Но и потом могли в любую минуту указать на дверь. Восемь месяцев тренировался со старшим учеником. Мастер только присматривал. Приемы, в особенности тайные, полагалось усваивать самостоятельно, перехватывая в драке, даже когда начались занятия с самим мастером.
Старик со стоном перевалился на бок.
- Это справедливо... Когда боги хотят разорить, - проскрипел он, - они прибавляют ему кичливости... Китайский император династии Сюань царства Чжоу прослышал о некоем По Куньи, сила которого считалась непреодолимой. Встретив же По, поразился его хилостью. "Что же ты можешь на самом деле?" - спросил монарх. "Отломить ножку у кузнечика или оторвать крылышко у цикады, не больше", - был ответ. "А я сдираю кожу с пробегающего носорога, зацепив его рукой, - заявил Сюань, - и удерживаю на арканах сразу девять буйволов". Они сразились... По сказал поверженному Сюаню: "Моим учителем был Су Шаньчи, не имевший равных в битвах. Но и родственники не знали всех его приемов, ибо, храня их тайну, он не прибегал к ним". Боксеру должно страдать, и, если приходится наносить ущерб, то невзначай. Без этого не научишься хладнокровию. Первый признак стойкости духа - когда вражда не в состоянии толкнуть на крайности. А мы живем в горячечном мире, среди перегретого моря...
Молочно-черный бурун клокотал под скулами сампана.
Подошедшая женщина толкнула под локоть рулевого. Он приподнял голову с колен.
- Хозяин! - позвал матрос. - Хозяин! Взгляни прямо по курсу!
Гигантская бабочка разбрасывала перепончатые крылья, расплывчато проступавшие на белесой воде.
Рулевой различил две счаленные парусные джонки. Между ними угадывался скоростной катер. Стальная рама фальшборта матово высвечивалась, демаскируя мощное судно, притулившееся к допотопным собратьям.
Хозяин "Морского цыгана" сел, упершись руками о доски. Живот складками завис на кривые ноги. Ребра обозначились до подмышек. В такт прерывистому дыханию колыхался в грудной впадине подвешенный на золотой цепочке клык тигра с вырезанным у корня Буддой в позе "водворения семейного согласия".
- Малый, самый малый, - скомандовал старик.
Малаец, вдвинув крис в ножны, скользнул с надстройки на палубу. Женщина вернулась на тюки.
- Не вихляй, держи ровно...
Рулевой, выпав из рамы в рубку, уже стоял за штурвалом, вытягивая шею, - и словно получил удар по лицу: с катера вонзился в сампан луч прожектора. Море сделалось черным. И снова молочным, едва свет вырубили.
Малаец побежал к носовому кранцу из старой покрышки, готовясь принять чалку. Резиновые шлепанцы, кажется, на весь пролив хлопали задниками по его пяткам. Хозяин "Морского цыгана", переваливаясь, семенил следом. Живот колыхался над клетчатой повязкой. По ритуальным глазам, намалеванным на носовых развалах джонок, тертый жизнью на море человечек уже определил: встреча удачная - кому и следовало ждали в проливе, но не на северном входе, а почти в середине, сэкономив команде сампана и трехдневный ход, и все те страхи, которыми пришлось бы терзаться при появлении катеров полиции или береговой охраны.
Джонки принадлежали мокенам, - морским кочевникам в кристально прозрачных водах архипелага Маргуи в Андаманском море, переходящем в Малакксий пролив. Усеянные островами просторы служили им так же, как рисовые чеки, джунгли и горные заросли на суше, с той только разницей, что по земле перекатывались армии с боевыми слонами и колесницами, позже - танками, вертолетами и бронетранспортерами, что землю перекапывали границами с колючей проволокой. Разница состояла и в том, что сушу тысячелетиями резали на куски и людей приковывали к ним страхом и жадностью, море же поделить не удавалось, пищу и одежду оно поставляло всем.
Старик примечал, что, как и он, в силу привычки мокены, не боявшиеся океана - ни его изменчивых обличий, ни беспощадных законов, - становились трусами из-за страха перед житейскими штормами. Этот страх пришел с золотом. Из страха вызревали отношения, не вязавшиеся с братством, ковавшимся в борьбе со стихиями. В жажде золота, охватившей морских кочевников, старик улавливал нечто стадное, сродни панике - и пользовался этим.
Мокены набрасывались на денежную приманку. Джонки с голубыми глазами и акульей пастью на скуловых развалах обеспечивали перевоз опасного груза, вместе с которым их обитателями принимались и риск объяснения с законом, пока "Морской цыган" шел в отдалении на траверзе. Только доставка на берег совершалась с сампана. Мокены за это не брались. Пока. Рулевой у старика уже был мокен. Из прошлой жизни он прихватил только жену, приведенную по традиции за собой на новый борт.
Теперь джонки пришли искать встречи еще южнее. Конкуренция сулила выгоду: хозяин "Морского цыгана" мог сбавлять выплачиваемый мокенам фрахт, для него их риски становились дешевле.
Только на плоском катере к золоту относились иначе. Его капитан, среднего роста крепыш в шелковой тенниске навыпуск, чтобы прикрывать полой, как принято в Южных морях, кобуру, по прозвищу Красный, помахал старику, когда сампан ткнулся в связку трех судов. Их причальные концы, натянувшись, выдернулись из штилевого моря, подняв брызги. Заскрипела резина кранцев.
Мокены сноровисто завели чалки.
Старик глухо кашлянул - сигнал малайцу оставаться на борту "Морского цыгана". Взмах Красного показался вялым, чуть ли не по принуждению. Не выдавая легкой встревоженности, с улыбкой, старик переломился в поясе, полуприсел и протянул правую руку, придерживая ее локоть левой. Однако на почтительное приветствие ответил не Красный.
Слишком высокий для азиатца, толстый. Будто с вырванными крыльями, вывернутые ноздри напоминали двустволку. Веки оплывали над глазами, тонувшими в мешках. Полуоткрытый влажный ротик. Волосы, рамкой подрубленные над сморщенным лбом и свисавшие с висков, как собачьи уши. Из воротника филиппинской рубашки гуаяберы - в Юго-Восточной Азии она приравнена к смокингу - высовывался серебряный замок на цепочке. Звездный сапфир в кольце, золотой комок часов "Ролекс" на запястье.
Будто краб клешней, захватив ладонь старика, человек, хохотнув, нараспев протянул двустишие, которое хозяину "Морского цыгана" полагалось услышать от получателя груза:
- На берегу построил дом,
В нем занавеска - алая заря...
Потянуло сладковатым таиландским виски "Мекхонг". Самым дешевым в районе. Вбирая память, словно губка влагу, приметы длинного, старик машинально отметил, что тот отбрасывает тень. Не поворачивая головы, понял, что за спиной луна вышелушивается из-за дымки. Утро могло поменять погоду, погнать волну. Ясная луна была верным признаком, не то, что запах дешевого виски.
- Плачут горы алые вдали.
День скончался, не уберегли...
Старик ответил.
Но что-то менялось в договоренностях, что-то шло не так. Хотя джонки пришли и пароль произнесен, хотя Красный обычно выходил на встречи через мокенов, без оглядки доверявших ему, появление "третьего элемента" настораживало. С такими, как длинный, хозяин "Морского цыгана" знакомств не водил. Именно потому и не обзаводился ни радиостанцией, ни локатором. Его клиентуре вся эта техника не требовалась, обходились, слава Будде! Вопреки аромату "Мекхонга" от длинного исходило некое сияние, в существе которого старик, в последние годы по крайней мере, не ошибался. Большие, очень большие, самые большие деньги всегда испускают своеобразные волны, заставляющие покоряться. В отличие от самой высокой власти, против которой восстают, как был уверен хозяин "Морского цыгана", ради тех же денег. Против золота, как и смерти, не восстанешь.
Размышляя так, старик поглядывал на Красного. У того имелись и радио, и локаторы, и еще кое-что. Водились и деньжата. Правда, не самые большие. Но достаточно, чтобы закупать и раздавать рыбакам побережья и мокенам моторы, лекарства, консервированную лапшу, детские игрушки да и крупинки золота, если мокенам приходило в голову схитрить перед Красным...
Мокены, зачалив суда, уселись на корточках. Грубые икры вспучились. Ручищи от локтей, положенных на колени, свисали плетьми. А на погрузку с сампана в джонки чемоданов, книг, обуви, теннисных мячей и зонтов, скрывавших пакетики с героином, имелись считанные минуты. С таким товаром не медлят. Если же длинный медлил, значит - уверен в непроницаемости барьера, который держит патрульные катера за горизонтом.
- Дядюшка Нюан, не так ли? - сказал длинный. - Как ваше здоровье? Как шли? Я прихватил для вас из Бангкока вот эти нидерландские таблетки...
Хозяин "Морского цыгана", полуголый, уничиженно скрючивался на широком диване катерного кокпита. Утонув в поролоне, обтянутом стеганым хромом, старик завис коричневыми ступнями над ворсистым ковром. Матрос в белоснежной форменке катил из носовой каюты столик с напитками.
Красный стоял у борта лицом к молочно-серому морю. Луна светлела, и его тень тянулась к сампану, с надстройки которого наблюдал за происходящим малаец. Рулевой так и оставался в рубке, а его жена сидела на корточках, прислонившись головой к штурвалу.
- Господин Йот, прошу вас, - сказал длинный Красному. И старику: - Разрешите представиться... Майкл Цзо, земельный и ипотечный банк. А вы думали, я - из таможенного управления? Хо-хо-хо! Виски?
Говорил он по-английски.
- Абдуллах! - крикнул Нюан малайцу. - Принеси мой чайник!
Йот повернул в кокпит. Матрос подкладывал кусочки засахаренной папайи в блюдечко. Цзо цедил "Мекхонг" в стакан. Сапфир посверкивал на пальце, пропихивавшем кусок льда. Камень царапнул стекло.
Цзо почти беспрерывно похохатывал. Это получалось так, будто он к этому отношения не имел. Только его горло. Зеленоватый мягкий свет над столиком с напитками высвечивал неподвижные глаза. Поворачивался Цзо всем телом.
- У нас пятнадцать - двадцать минут, дядюшка Нюан. Примите таблетки... И к переговорам.
Влажный ротик обсосал кусочек папайи.
- Пароль я назвал. Не должно оставаться сомнений в моем праве принять ваш... хо-хо-хо... груз полностью и окончательно. Считайте, что ... хо-хо... коносамент предъявлен. Вы получите сполна незамедлительно. Вы получите двадцать тысяч дополнительно за то, что, изменив курс на северо-северо-восток, высадите господина Йота близ малазийского кордона... скажем, напротив города Чемиланг, обойдя остров Таратау с севера. Южнее, вы знаете, морская граница, а лишние встречи нежелательны. Документы господина Йота, однако, в полном порядке.
Хозяин "Морского цыгана" почувствовал, как отпускает кислящая боль. Таблетки и в самом деле оказались пригодными. Но не был бы он вьетнамцем, если бы сразу набросился на деньги. Красный, насколько он знал, появившись в этих водах года четыре назад, только и промышлял тем, что гонялся среди островов за такими, как Цзо.
- Если не соглашусь?
- Тогда "Морского цыгана" поведет господин Абдуллах. Не так ли, господин Абдуллах?
- Да, сэр, господин Цзо, - отозвался малаец по-английски с сампана.
Помолчали.
Старик отхлебнул своего напитка, пожевал чаинку, сплюнул.
- Расскажу вам притчу, брат Цзо. Мой возраст позволяет мне называть вас таким образом?
- Ну, что вы, дядюшка Нюан! Какие церемонии! Хо-хо- хо...
- Как-то в Сайгоне до прихода коммунистов в гостинице "Ароматные цветы долголетия" три негоцианта играли в покер. Один сказал, что выйдет в туалет, а на самом деле позвонил по телефону. Затем исчез второй на короткое время. Потом третий... Первый вышел, поскольку приказчик донес ему о возможности купить партию масла по дешевой цене. И он взял ее, отдав распоряжение по телефону. Второй закупил бутыли для масла. Но перехитрил всех третий. Он зафрахтовал судно для перевозки масла в бутылях. Затем они вновь уселись за покер... Это обычная история, но она показывает, как люди, во всем приятные друг другу, вступают в борьбу ради денег. Кто же я из этих троих?
- Вы закупили бутыли...
- А как распределяются роли между вами и братом Йотом, почтенный?
Цзо допил виски и взялся за бутылку "Мекхонга".