- А я прочитал, что фельдмаршал Танарит прикопил сто сорок миллионов долларов. И после смерти сто его наложниц перегрызлись из-за наследства! Размах и жизнь... Вернусь в Чиенгмай годика через полтора, подкоплю, попробую баллотироваться. Политика - это, скажу вам, крупное дело.
- Эй, бросайте трепотней заниматься! Еще "желтые тигры"! Ваше дело - не рассуждать...
Не хотелось понимать ни английского, ни своего языка. Приткнуться в харчевне, обжечься лапшой, услышать разговоры про урожай, праздник в пагоде, о ломоте в костях и ценах на рынке... Кто эти люди в "Розе"? Одни покупают, другие продают. У тех деньги, у этих что продать - жизнь... свою ли, чужую...
После кружки пива дневное похмелье выпарилось. Он вдруг подумал, подумал ясно и спокойно, возможно, потому, что все осталось позади навсегда: год ты был скотиной, которую кормили за риск, кормили и платили за то, чтобы в случае нужды быть вправе заставить тебя околеть. Дух, окрепший на холме Фуси, торжествуй!
У спального корпуса американцев, допив из прихваченной банки "Хайникена", он подбросил ее и, наподдав носком ботинка, зашвырнул на крышу. Жестянка поскакала по скату.
- Добрых снов, холуй, - сказал Палавек по-английски часовому-лаоссцу. Тот отвернулся.
В Бангкоке брат, по внешним признакам, процветал. Тунг оказался хорошо одетым. Администрация разрешила носить казенные полуботинки во внеслужебное время. Имел Тунг и собственное жилье - закуток, огороженный ящиками из-под вина и виски на задворках бара, обслуживающего плавательный бассейн "Петбури-отеля".
Встретились в холле гостиницы.
- Отвоевался?
Тунг сбегал за чемоданом на второй этаж и уже потом повесил на шею Палавеку гирлянду бело-лиловых хризантем.
- С возвращением. Держи ключ от каморки, замок висячий, отдыхай. До вечера...
Брат заявился к полуночи. Аккуратно развесил рубашку, галстук-бабочку с резинкой и брюки на алюминиевом раскладном стуле, помылся из железной кадки под краном у сарая с тарой и завалился, крякнув от удовольствия, на пляжную раскладушку, уперев ноги в картонную стенку. В том месте, где оказались пятки, темнели давнишние пятна.
- За день наскачешься, - сказал Тунг, перехватив взгляд Палавека. - Что собираешься делать?
- Собираюсь в университет. Деньги привез. Двадцать с лишним тысяч...
- Пару лет, экономя, протянешь.
- Шутишь?
Тунг уселся на раскладушке, свесив ногу. Вены на икре казались набухшими и темными.
- Тебе известно, сколько теперь стоит рис? Одежда? Книги? После твоего отъезда подорожало в полтора раза... Раздолье... Профсоюзы запрещены... Куда пойдешь жаловаться? К депутату? Твой бывший начальник и командир маршал Таном Киттикачон власть прибрал крепко. В университет направляет курсантов военных училищ... Ну а про войну, где тебя носило, объяснять излишне. Много расстарались искалечить народу для янки?
- Мне-то что? Я отвоевал - заплатили. Это мои деньги. Я рисковал ради них. И собираюсь истратить так, как мне заблагорассудится, на учебу! А ты... ты говоришь, как красный!
- Ладно, - без обиды ответил Тунг. - Я придержал один отгул без сохранения содержания. Пойдешь со мной в университет?
- В университет?
- Ну да. Я на заочном. Октябрь только начинается. Может, еще успеешь и тебя зачислят.
- Так вот, сразу? Разве возможно?
Тунг взял из пачки Палавека сигарету, неторопливо раскурил и снова залег. Дымок вытягивало в щель на потолке. Где-то рядом грохотал кондиционер.
- Может, только сейчас и возможно, - сказал брат. - Университет взбаламучен. Профессора собираются бастовать. По крайней мере, так говорят. Образован совет учащихся, который настроен если не решительно, то... как бы сказать... драчливо. Правда, он - как американский слоеный пирог. Разный там народ. Одни говорят - нужно поднимать и рабочих, другие - только просить, не выходить за университетские ворота. Такие, как я, полунищие, почти не заметны. Некоторые вообще шумят о демократии по наущению папаш. Тем важно проложить своим деньжатам путь к власти. Хотелось бы слегка оттереть генералов... Иногда страшновато. Кто вступится за меня, если все оборвется и кончится неудачей?
Будто захлебнувшись, кондиционер остановился. Теперь явственно слышалось шуршание ящерок, охотившихся по стенам за москитами.
Смутные предчувствия и разраставшаяся неуверенность... Был готов к лишениям, воздержанию из экономии, даже к недоеданию. А теперь колебалась и вообще надежда осуществить заветную мечту. Неприветливо оказалось дома.
Утром долго тащились по жаре до начала Петбури-роуд, и, пока не пересекли железную дорогу возле улицы Ларндуанг, Палавек поражался изобилию новых магазинов, кафе, баров и лавок. Под пролетом путепровода над железной дорогой, почти возле шпал, сколотили фанерный ангар, размалевали стены изображениями красоток и вывесили щит в форме силуэта Элвиса Пресли с надписью "Танцы всегда". Заприметив по одежке демобилизованного,"цветы счастья" высовывались из притормаживавших такси. У Таммасатского университета над пустынной площадью перед королевским дворцом реяли пестрые воздушные змеи. Запускали их дети, не обращавшие внимания на полицейские и армейские машины, окружавшие район.
Возле университетских ворот Палавека грубо взяли за локти парни с повязками.
- Свой, - сказал добровольным охранникам Тунг. - Мой брат идет со мной.
- Студенческий совет распорядился посторонних не пропускать. А если он шпион?
- Он не посторонний и не шпион. Будет поступать в университет.
- Выбрал самое подходящее время...
Сбывалось все-таки. Наступил день и час, о которых грезил. Переступал университетский порог. Бывший "желтый тигр" взглянул на часы, которыми гордился - с календарем! Исторический момент наступал в десять с минутами утра двенадцатого октября 1973 года.
- Я в канцелярию, - сказал он Тунгу.
Двор и нефы наружных коридоров до отказа были забиты народом. На первом же переходе Палавека захлестнула толпа. Несколько минут продержался, припав спиной к прохладной стене, но потом все же снесло до первого этажа. Переждал, когда давка ослабнет, и снова поднялся по лестнице.
- Куда?! - окликнул один из четырех молодцов, преграждавших вход в контору дирекции.
- В приемную комиссию.
Засмеялись.
- Иди домой, парень, иди... В дирекции никого теперь нет. Заседает студенческий совет. Не до образования... В опасности родина.
Его сильно двинули в сторону. Плотная группа торопившихся людей обтекала Палавека. В узкой двери канцелярии они замялись. Напротив оказался парень с ввалившимися глазами, обкусанными припухшими шелушившимися губами. Возбужденный, дергающий шеей, обтянутой тесно галстуком, он словно бы что-то пришептывал сам себе. И вдруг почти закричал:
- Арестованных шестого октября студентов освободят только под нашим общим нажимом... Правительство Киттикачона обещало, но оказалось - обман... Тактический ход. Мы немедленно выступаем с широкой демонстрацией за воротами. Мы вызовем прилив нового движения в городе, мы установим контакты с рабочими, крестьянами и учащимися профессиональных учебных заведений... Мы установим народную демократию. Долой контроль армии, полицейских и бюрократов!
Парни тяжело дышали, хотя незаметно было, что свите говоруна пришлось перед этим бежать.
...После первого боя-охоты за вьетнамскими разведчиками на крутом, заросшем кустарником склоне горы, когда "желтые тигры" открывали огонь на шорох, в шевеленье травы, в куст, показавшийся "не таким", температура у некоторых поднялась до тридцати восьми градусов. Американец- советник записывал такие вещи в особый блокнот. Потом это не раз повторялось и почти всегда, когда никто из командиров ничего не знал толком об обстановке и их тревога передавалась солдатам. Действовали, словно заразившись тревогой и страхом от самого возбужденного и испугавшегося.
Толпе вокруг Палавека было страшно.
Он спустился по лестнице.
На университетском дворе размахивали флагами и лозунгами. В толчее, минут через двадцать, Палавек разыскал, наконец, Тунга.
- Можешь толком объяснить, что тут творится?
- Пятого октября полиция по приказу Киттикачона арестовала одиннадцать студентов и преподавателей, которые распространяли листовки с требованием введения конституции. Потом схватили еще двоих. Здесь собрались студенты всего города. Принято решение: через несколько минут выступаем за ворота...
- Тогда я пошел домой.
- Один не пробьешься сквозь толпу. Да и дальше стоит оцепление. Только с демонстрацией прорвешься... Держись рядом.
...Пулемет бил со стороны приземистого здания "Роял- отель", от угла Рачждамнен-Клонг-роуд. По чавкающему "кронг-кронг-кронг" Палавек определил "Спрингфилд-М 73". Искрили стальные рамы витрин. В книжном подрезанные очередью стекла оседали вместе со стеллажами, перегруженными антикварными фолиантами. Куски старой кожи от переплетов отбрасывало на улицу.
Толпу положили пулеметным огнем на асфальт между книжным магазином и министерством юстиции. У кромки тротуара, почти возле ступней вжавшегося в водосток Пала- века, взметнулись фонтанчики бетонной крошки, "перебежавшие" на стену аптеки. Кто-то понадеялся перебежать в глубь улицы и, подброшенный попаданиями, откатился на мусорную урну, на которой образовывались рваные дыры.
Палавек перебросился к студенту в клетчатой тенниске. Стекла противосолнечных очков парня покрыла паутина трещин. Ротик круглился у мегафона. Он сглатывал от страха слюну и не знал, что предпринять.
- Дай аппарат, - велел Палавек беспомощному лидеру. Закричал в мегафон: - Не высовываться! Без перебежек! Никаких действий без команды!
Осыпало осколками фонаря. Палавек прослушал очередь до конца, отсчитал паузу, которую сделал пулеметчик на замену рожкового магазина. Управлялся солдат со "Спрингфилдом" не слишком умело.
Когда, по расчетам, и новый магазин оказался расстрелян, Палавек закричал:
- Теперь - назад! Назад! Перебегать всем! Считаю до пяти, и после пяти всем ложиться! Марш! Марш!
Большинству удалось. Стрелок с досады всадил следующую очередь по окнам дорогих квартир третьего этажа.
Второй день моталась толпа студентов под пулеметами между королевским дворцом, национальным музеем, театральным колледжем и Таммасатским университетом. Палавека перекатывало с одного края людского моря на другой, и попытки вырваться оставались безуспешными. Теряя силы, мучимый голодом, обозленный и отчаявшийся от сознания невероятной нелепости положения, в которое дал себя втянуть, он прикидывал и прикидывал выходы для себя - и не находил. Тунг исчез, когда началось побоище...
В конце Рачждамнен-Клонг-роуд, осыпав бетонный бордюр канала и испустив черное облако из выхлопной трубы, на одной гусенице развертывался танк. С другой стороны канала, обрывая ветки деревьев, выдвигались два бронетранспортера. Оставалось ждать только вертолетов. Едва Палавек о них подумал, грохот моторов с неба накрыл и урчание танка, и лай "Спрингфилда".
- Желающие остаться живыми приглашаются не покидать своих убежищ! - крикнул Палавек в мегафон. Он-то себя слышал и под грохотом вертолета. Как другие...
Закричал, напрягая связки:
-- Ради Будды и ваших родителей, кто-нибудь проберитесь в кабину грузовика возле аптеки. Крутите руль. Остальным толкать машину. Перегородить улицу по левой руке от канала. Вперед!
В общем-то надежды не оставалось. С методичностью, предусмотренной незыблемостью устава, двух девушек в студенческих блузонах, вышедших навстречу танку, в котором, возможно, сидели курсанты, милые, веселые ребята, знакомые по вечеринкам, растерло гусеницами. Цвет шейных платков пехотинцев, сыпавшихся из люков бронетранспортеров, не оставлял сомнений - наступали его однополчане. "Желтых тигров" бросили в поддержку столичной дивизии, или, как ее называли в армии, дивизии переворотов. "Тиграм" с первых дней службы вбивали в головы, что до тех пор, пока они стоят на страже отчизны, за их спиной плетут заговоры и зреет измена. Теперь-то они дорвутся до изменников, сорвут самые отвратительные происки из всех тех, которые замыслили в своем изощренном коварстве все эти красные, демократы и еще как их там...
Грузовик, две "тойоты" и кремовый "форд" удалось поставить поперек улицы с обеих сторон канала и поджечь. Чадило дизельное топливо. Из опаски, что огонь перекинется на броню, танк остановился. И в это время над зданием полицейского управления в восточной стороне занялось черно- багровое пламя. Танк и бронетранспортеры задним ходом, круша тумбы и киоски, заваливая столбы, начали отход в ту сторону.
Бензобак грузовика, наконец, разнесло, и вокруг распухала черная дымовая завеса, поскольку занялись несколько домов. Палавек отшвырнул мегафон. Нырнул в дым и в то время, как все ринулись, толкаясь и обгоняя друг друга, через площадь к реке за университетом и национальным музеем, рывком взял в сторону. Он-то знал: лучшей мишени, чем медленно плывущие люди, не бывает.
Ему удалось выйти в дыму точно к железной дороге. За ее полотном он уже оказался на Петбури-роуд.
- Таиландцы! - заорал репродуктор полицейской машины, проезжавшей по переулку, на котором не оставалось ни души. - Таном Киттикачон, бывший премьер-министр, и его заместитель Прапат Чарусатьен отстранены королем. Порядок временно будет обеспечиваться Национальным студенческим комитетом. Формируется новое гражданское правительство во главе с ректором Таммасатского университета...
В машине сидели штатские, только водитель был в салатовой полицейской гимнастерке.
Брат валялся на пляжном топчане с перевязанными грязными бинтами ладонями.
- Ну вот, - сказал Палавек, - твоя революция победила. Посмотрим, как она расплатится с тобой за подвиги.
Машины с громкоговорителями теперь таскались мимо "Петбури-отеля".
Спустя неделю Палавек получил место коридорного на побегушках, освободившееся после ухода Тунга. У брата началось заражение крови. Из больницы самого грязного бангкокского квартала Клонг Той приходили записки с просьбой зайти в студенческий комитет за вспомоществованием. Палавек выбрался однажды. В университете шли занятия. От перерыва к перерыву между лекциями он слонялся от одного деятеля комитета к другому. Тунга либо не знали, либо не хотели В( помнить. У туалета третьего этажа за рукав майки с набивной надписью "Петбури-отель" - "гостиница для гордых", в которой красовался Палавек, кто-то дернул.
- Слушай-ка, это ты отобрал у меня мегафон на Рачж-дамнен-Клонг-роуд?
Вместо клетчатой тенниски - клубный блейзер, под которым алел французский галстук. Оттопыренные мясистые уши, короткая под американского "джи-ай" стрижка, жирно сморщенный лоб, влажный рот и ноздри, вывернутые двустволкой. Отсутствовали противосолнечные очки.
- Да вроде я.
- Ты молодец. Ловкий. Какой факультет?
- Никакой. Хлопочу за брата, Танга. Он заочник. Теперь в госпитале и надеется на вспомоществование от студенческого комитета.
- Э, комитет... Он не всесилен. Меня избрали вице-президентом этого скопища говорунов. Импотенты. Да и вообще... Здоровые силы, прежде всего здоровая молодежь обязана осаживать не в меру разошедшихся, остужать страсти. У нового правительства достаточно забот с забастовками. Полезли к власти так называемые рабочие представители... В какой больнице брат?
-- Клонг Той.
- Клонг Той? Хо-хо-хо...
Закурил, не предлагая Палавеку. Одновременно надкусил шоколадную жвачку из разорванной пачки.
Палавек двинулся к выходу.
- Эй, послушай! - крикнул в спину вице-президент. - Ты можешь сказать брату, что участникам выступления дарована амнистия... Тебе, стало быть, тоже!
В отделении Тайского военного банка на Рачждамнен-роуд Палавек предъявил заветный чек, хранившийся в медальоне на цепочке от выброшенного личного знака. Уколы и переливания в больнице, даже заштатной, в трущобах Клонг Той, обходились недешево.
Веселье в городе, получившем "долгожданное демократическое правительство", набирало высоту. Как бывшего "желтого тигра", знавшего английский, Палавека переманили вышибалой в бар "Сверхзвезды" в переулке Патпонг, "самом брызжущем весельем, очарованием и гостеприимством квартале Бангкоке", как писала из недели в неделю в издании "Куда пойти?" журналистка, ставшая его подружкой. Она перетащила Палавека на должность швейцара в "Королеву Миссисипи". А потом, вложив кое-что в предприятие с запрещенным собачьим мясом, за которым гонялись эмигранты из Вьетнама, и сам купил место официанта в "Розовой пантере".
- Есть люди, которые выпустят городам их вонючие кишки. Если не у нас, то поблизости, - злословил швейцар из бара "Сахарная хибарка", где в основном по ночам собирались "фаранги", то есть белые, слушать джаз. Со швейцаром Палавек иногда вместе - оба серые и потускневшие от усталости, как и улицы в этот промежуток между мраком и днем, - тащился с работы на рассвете. Сестра швейцара числилась "живым мылом" в массажной "Ля Шери", зарабатывала крупно и называла братца красным. Планировала, поднакопив, податься подальше от столицы куда-нибудь на Юго-Запад, где бы никто не попрекал прошлым, прикупить земли и выйти замуж за работящего парня. Швейцар тоже бы хотел, но едва сводил концы с концами. Поэтому и ненавидел город, что лишился земли. Правда, случилось это из- за его пьянства и тяги к игре.
Палавек ненавидел Бангкок иначе. Провожая клиентов с фонариком через затемненный зал к столику, ловил себя на мысли, что если кого и считать красным, так его...
Теперь на сампане "Морской цыган" он возвращался в Бангкок.
3
Солнце тронуло море. Гребни волн окрасились оранжевым. Световая дорожка, по которой уходил от заката "Морской цыган", сужалась на глазах. А когда фиолетовые облака додавили светило к горизонту, дорожка расплылась золотистым эллипсом.
- Ночь будет беззвездной, - сказал Нюан Палавеку.
- Да...
- Благоприятно для высадки.
- Да...
Старик тронул свой амулет - клык тигра с фигуркой Будды.
Палавек припомнил очертания прибрежных островов, которые не раз зеленой сыпью мерцали на экране перед ним, когда резиновая рамка локатора сжимала щеки. Его вторая родина - пятна белого песка, заскорузлых коралловых рифов, мангровых зарослей и согбенных под ветрами с океана пальм с растрепанными челками, прокаленные солнцем, умытые туманами, исхлестанные бурями, овеянные легендами клочки суши. Никогда не был он и, наверное, никогда не будет так счастлив, как среди них в эти последние три с половиной года погонь и отрывов, коварства и благородства, риска и высокой справедливости, лучшего в жизни времени, оборвавшегося в ловушке, расставленной Майклом Цзо.