Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 44 стр.

Начиналась поземка. Чаша Москвы плоско лежала почти без огней. Холод, едва вышли, загнал назад в машину. Заче­сался подбородок, и Бэзил прихлопнул по нему ладонью. Засмеялся. Привычка тянулась из тропиков, чешется - зна­чит москит...

В центре Бангкока москитов не могло быть. Их убивал чад.

Бэзил расплатился с водителем "тук-тука" перед гости­ницей "Виктори", зашел в бар, медленно выпил кружку пива. Над окошком менялы зажглись зеленые цифры электронно­го табло с курсами валют. Значит, десять утра. Самое время искать Вата во дворе монастыря Ват По. Через два часа зной разгонит всех на сиесту.

Если досужие рассказчики утверждают, что в Заполярье птицы замерзают на лету и плевок леденеет, то здесь воробьи могли свалиться на голову вареными, а плевок - испариться у губ. Однако букетик жасминов, заткнутый за зеркало задне­го вида в такси, стоявшего у гостиницы, казался влажным и прохладным.

- На Прачан-роуд, к Таммасатскому университету, - сказал Бэзил водителю.

- Да, сэр.

Таксист сунул в рот порцию бетеля и взял с места на второй скорости, заставив шарахнуться мотоциклиста. На Чароен Крунгроуд у грязного перекрестка, зажатого двухэтажками, машину задержал светофор. Водитель, раздув шею, сплюнул жвачку на тротуар. Начавший переход кре­пыш в филиппинской рубашке-гуаябере и с дорогим атта­ше-кейсом крокодиловой кожи в руке поднял глаза. Жест­кий, настороженный взгляд скользнул по букетику жасминов и Бэзилу.

Глава третья. "ЦВЕТЫ ДРАКОНА"

1

Хмурое сосредоточенное лицо, мелькнувшее на Чароен Крунгроуд, какое-то время, пока таксист, бессовестно подре­зая, лавировал в потоке, катившемся к набережной Чаопрайя, оставалось в памяти. Не тайское выражение какое-то, подумал Бэзил.

"Танцы и бокс, мягкость и готовность к соперничеству символизируют темперамент таиландцев, характер которых отличается беззаботностью, жизнелюбием и оптимиз­мом" - значилось на обложке рекламного журнальчика "Эта неделя", который утром он листал в гостинице, просматри­вая, какие фильмы какие кинотеатры показывают. Забот тут поприбавилось у людей...

И Бэзил, переключив внимание, прикинул, как сподруч­нее подступиться к теме, по которой должен писать. Шеф по телефону из Москвы определил: общий обзор положения в рабочем движении, разумеется, не раздражая властей, для чего желательно раскрыть проблему через рассуждения профсоюзных деятелей. К деятелям же не подступиться, нужны посредники. Лучшим стал бы Ват Ченгпрадит, бангкокский журналист, учившийся в Киевском университете, говорящий поэтому по-русски, невысокий худой очкарик с широким лбом и губами, почти всегда сжатыми так, будто гасит улыбку.

Ват подрабатывал в любых изданиях, считался "фри-лансером", то есть выступающим на свой кошт журналистом. Его бы не взяли в штат, даже найдись место в газете, журнале, на радио или телевидении. Раз в месяц он получал вызов либо в полицию, либо в армейскую контрразведку, где все же не совсем представляли, как с ним обойтись. Ват повторял, что если его подозревают в связях с левыми или террористами, то это - сущая нелепость, поскольку леваки и террори­сты следуют западным образцам, а он, то есть Ват, решитель­но выступает против иностранного вмешательства, загляни­те в ксерокопии его статей в деле. Стало быть, он заодно с полицией, заодно с контрразведчиками, которые пресекают иностранную пропаганду... И все-таки Ват угодил в Бум Буд.

Бэзил надеялся, что управление по делам иностранцев, может, не поставит под угрозу его визу, если разыскать Вата и выйти через него... ну, хотя бы на Пратит Тука, восходящую звезду в профобъединении Конгресс труда. Тук выступает вроде бы с решительных позиций, интересен как личность. Проскальзывали сообщения, будто его сторонники выска­зываются и за создание собственной партии. Пресса то ли удивлялась, то ли возмущалась, что окружение Тука не заме­чено в коррупции, а попытки подкупить предпринимались, и это привлекло внимание даже офицеров армии, верхушка которой контролирует страну.

Ват Ченгпрадит водил знакомства со многими "нужны­ми" людьми, часть которых, случалось, действовала, воз­можно, и за чертой закона. Как оценивал с нравственной точки зрения сам Ват, трудно сказать. Многие считают, го­ворил он Бэзилу, будто в Азии покупается абсолютно все. Но даже прожженные политиканы не берутся утверждать, что можно купить чье-либо сознание. Понятие о чести у нас, говорил Ват, иное, чем европейское. Сильный человек уважа­ем, и, поскольку он сильный, ему позволено все. Справедли­вость ничего не значит. Такого понятия нет. Нет, потому что нет и не может быть справедливости. Тот, кто не обогащается за счет собственной мощи, попросту ненормален. Сила, даже руководствующаяся низменными мотивами, восхищает. Руководствующаяся исключительно законностью и спра­ведливостью власть вызывает пренебрежение. Лев презира­ем, поскольку лишен коварства. Тигра боятся - он непред­сказуем.Но почитают только лиса, который проворен, изворотлив, предприимчив и расчетлив в преследовании выгоды. Высказаться о ком-то, что он - лиса, значит про­явить уважение.

Лиса ли Ват? И друг? Возможно ли вообще знать навер­ное, что таец ваш друг? Законы вежливости в Южных морях неукоснительно предписывают предвосхищать желания друзей, тщательно скрывая собственные. Мы дружим и в радости, и в печали. Сочувствие, искренняя печаль, случись несчастье, особенно ценим и помним. В буддистском мире и к величайшему горю - последнему уходу близкого человека даже внешне следует относиться как к уходу в лучшее, ибо только к лучшему вели добродетели, которыми, несомненно, обладал и выделялся усопший. Улыбайтесь и ликуйте в по­хоронной процессии словно на вечеринке, на которой бы покойник обмывал повышение по службе или редкую удачу! Вопиющая бестактность разделять печали. Друг - только для лучшего.

Жара, жара делает раздражительным, подумал Бэзил. И неуверенным. Ему совсем не нравилось задание из редакции.

Он тронул водителя за плечо.

- Да, сэр?

Висячие усы, острый, в волосках подбородок, тронутые красными прожилками белки, сероватый оттенок скул, ежик над выпуклым лбом. Возможно, сержант или лейтенант, подрабатывающий вне службы. Пожалуй, что так, поскольку водитель взял ровно столько, сколько и стоил маршрут, не заводя торга.

Прамин-граунд перед королевским дворцом заливало солнце. Четыре змея реяли в белесой выси, дергаясь под ударами ветра, ходившего над крышами пагод, дворцовых построек и Таммасатского университета. Раз в году, между февралем и апрелем, над площадью завязывались воздуш­ные бои бумажных драконов. Когда и что выигрывали побе­дители, кроме восторгов зрителей, Бэзилу никто объяснить внятно не смог. Тайны района, который в один непримеча­тельный день очищали ото всех, кто оказался без галстука, а в другой предоставляли под толкучку, на которой торговали, составляли прошения и гороскопы, занимались врачевани­ем души и тела, пением и танцами, а также многим другим, будь на то охота.

Хотя жена Вата определенно сказала, где его искать, что он - в пагоде Ват По, Бэзил на всякий случай прежде загля­нул в Ват Махатхат, стоявшую ближе к университету. Будди­стский клир этого монастыря считался теоретическим стол­пом религии и знавал бурные времена. Двадцать с лишим лет назад верховный бонза пагоды обвинялся в "сборе ору­жия и ведении пропаганды коммунистической доктрины среди монахов". Четыреста бонз в шафрановых тогах и ты­сячная толпа мирян тянулась за его преосвященством до ворот Бум Буда. Шум наделал процесс и другого бонзы, которого привлекали к уголовной ответственности за рас­праву руками наемного убийцы над противником по теоре­тическим прениям. У Вата имелись знакомства в пагоде, и он мог оказаться на ее подворье.

Резьба, орнаменты, резкие краски, сотни деталей, распи­санные картинами ада галереи, часовенки, закоулки с алта­рями - причудливый, сбивающий настроение, лишенный определенности мир, в котором десятки людей сосредото­ченно покрывали золотой фольгой изваяния Достигшего Нирваны, воздавая Достойному Подражания за только им известные ниспосланные благости. Но в пестроте мелочей привычка вычленяла гармонию, а в ней - искусственно на­веденный порядок. Внутренние дворики, молельни и ступы представлялись теперь, когда Бэзил пришел сюда в который уже раз, слишком условными, расставленными. Два десятка бонз замазывали трещины в стенах галереи цементным рас­твором, только усиливая это ощущение.

Вокруг же дети гоняли плетеный мяч. Разморенные жа­рой женщины судачили в теньке. Шофер и подручный с бетономешалки, втиснувшейся в узкий проезд между бара­ком и молельней, раскуривали сигареты, и дым стлался вдоль спины Будды, изваянного в позе "вызов дождя". Пле­шивые тощие псы, сбившиеся в стаю, наверное, еще больше века назад, клацая клыками, с остервенением вычесывали блох... Вата нигде не было.

К шпилевидным ступам Ват По Бэзил пробирался через толпу астрологов, слесарей, парикмахеров и художников, по­том вдоль стены, где бродячие лекари показывали рентгено­вские снимки и цветные фотографии невероятных перело­мов и язв, которые они врачевали. Человек с "поляроидом" проявлял на свету моментальные снимки - провинциалы появлялись в кампании пластиковой девицы, символизиро­вавшей столичные похождения. Заклинатель змей попытал­ся всучить в руки питона. На циновке стенал старик, которо­му ниткой вырвали зуб. Дантист демонстрировал трофей кучке восхищенных крестьян.

Ват валялся ничком на полотенце, брошенном на топчан в павильоне на полпути к алтарю. Жилистая женщина меси­ла, вытягивала, скручивала и выжимала его конечности, буд­то занималась стиркой тяжелого белья. Пятками и острыми кулаками она колотила охавшего и стонавшего от удоволь­ствия клиента. Коричневые, складчатые, похожие на кури­ные пальцы выворачивали веки, щипали и оттягивали ноз­дри, давили на глазные яблоки.

- Здравствуй, Ват! - сказал Бэзил по-русски, загляды­вая поверх плечей массажистки.

- А, Вася... Добро пожаловать в Крунг Тхеп!

- Жена твоя сказала, где тебя искать...

- Давно приехал? Ох-хо-ох-о-о...

Женщина вырвала из плечевого сустава сначала его ле­вую, потом правую руку. Сладкая казнь завершалась.

- Выжала из меня тюремную усталость. Молодец, ведь­ма! - сказал Ват по-русски.

- Что, господин?

- Молодец, ведьма!

Он дал ей пятьдесят батов. Женщина сложила перед тя­жело поднимавшейся и опадавшей плоской грудью ладони, из который торчала мятая кредитка.

- Что наша жизнь? Пусть неудачник плачет, кляня судь­бу свою! Небось раньше процветала в лучших заведениях на Патпонге? Были и мы рысаками...

Цитаты, иной раз и перевранные, служили подпорками русской речи Вата, стали незаметно привычкой, не исключе­но, что и из озорства. По той же причине в Москве Ват, поджидая Бэзила у библиотеки иностранной литературы на Котельнической, демонстративно и с шиком грыз семечки, заодно обучая русскому национальному времяпрепровожде­нию и бывшего с ним какого-то негра. Семечки Ват доставал из бумажника с бляшкой фирмы "Гучи".

Ват исхудал, приволакивал ногу. Ключицы выпирали. Воротник сорочки бахромился. Дужка очков держалась на проволоке. Возможно, что и били, и держали в кандалах.

- Я не француз Дефорж, я - Дубровский, - сказал он, процитировав, по его мнению, Пушкина, приметив тень на лице Бэзила.

И Бэзил, и Ват радовались друг другу и, чтобы привык­нуть к этому в любых обстоятельствах счастливому чувству возобновленного товарищества, прошлись молча вдоль со­рокапятиметровой скульптуры лежащего Будды, пересекли "медицинскую" галерею, миновали фрески, повествующие о славном пути Достигшего Нирваны, и строй из сотни его статуэток. Выйдя из монастырского подворья, обошли длин­ную стену дворца, красное здание музея изящных искусств, Таммасатский университет и свернули к набережной, вы­сматривая под выгоревшими навесами супную поуютнее. Среди столиков и пластиковых прилавков, жаровен на коле­сиках, корзин с торчащими ручками, пригляделись к изоби­лию, выставленному среди закоулков и двориков.

Устроились над самой Чаопрайя. В желтой воде плавучие гиацинты шевелили космами, в которых путались щепа, картонки, осколки кокосовых орехов и банановая кожура. Заказали рисовый суп с цыпленком, заправленный гвозди­кой с чесноком, сладкую свинину и салат из папайи в остром соусе.

- Что будем пить? - спросил Бэзил.

Ват смотрел на реку, на длинные остроскулые лодки, при­ткнутые к красным причалам, на зеленую черепицу пагод и ветхие домишки заречья, готовые съехать с хлипких фунда­ментов в волны, поднятые прогулочным теплоходиком "Ко­ролева Востока".

- У одной тетки рядом есть английский "Гиннес". Я при­метил. Может, пошлем за ним?

Бэзил исподволь взглянул на Вата. Случалось - тот по­пивал и в течение нескольких дней пребывал невменяемым, засев в притонах портовой свалки в КлонгТой. Это порожда­ло напряженность в отношениях с женой. Это уменьшало размеры гонораров и число редакторов, бравших статьи. В такие дни Ват не ел, ослабевал и возвращался к нормальной жизни мучительно. Потом неделями ничего не пил, кроме воды, которую бангкокская фирма "Полярис" добывала из артезианских колодцев и продавала в бутылках. Водопровода в столице не имелось.

Ват перехватил взгляд.

- У тебя разговор серьезный?

- Я действительно хотел и рад тебя видеть, Ват. И без дела. Хотя есть и дело. Я не миллионер и путешествую не по личной надобности. Знаю, что ты отсидел в Бум Буде. Жена сказала... Ты знаешь, как я отношусь к тому, что начнется, если принесут "Гиннес"... Встреча наша пройдет впустую. Для обоих. И для дела...

- Я могу заказать и сам, без тебя.

- Ты можешь начинать один, но продолжаешь с кем по­пало. В этом загвоздка... Но ты - свободный человек в сво­бодной стране.

Со слизистой сваи, торчавшей у набережной, разом бро­сились трое мальчишек. Запрыгала плоскодонка, зачален­ная к осевшей до бортов джонке с форштевнем, покрытым красной, синей и белой краской. Блеснувшие на солнце мок­рые головенки, словно мячи, выпрыгнули на поверхность далеко за нею. Из приемника, висевшего на ремне у повара возле очага, по-английски неслось:

Жалко тех, кто всю жизнь копит деньги.

Я-то люблю, я-то люблю тратить все на то,

Что по сердцу сейчас.

Так много дурней, жаждущих вечной любви.

Я-то люблю, я-то люблю всегда, как приспичит...

Не копи время! И тогда все - бесплатно!

Ое-е-е-е...

Шаркая сандалиями, голый по пояс, в пижамных брюках хозяин лично, из почтения к клиентам, расставлял чашки, стаканы с крошеным льдом, раскладывал палочки, ложки и вилки, подпихивал под руку мутные колбы с рыбным соу­сом, уксусом и жидкими специями, тарелочки с кругляшка­ми красного и зеленого перца и солью в лимонном соусе, коробку с сахарным песком. Махнув величественно на под­ступившуюся лоточницу, отпрянувшую, словно муха от му­хобойки, натянул улыбку.

Ват ел по-тайски - поддевал приглянувшийся кусок вил­кой, потом перекладывал на ложку. Жевал неторопливо. Вер­ный признак - скрывает давнишний голод и нехватку денег. Кто его знает, зачем с утра убрался из дома, может, чтобы не делились с ним обедом? Деньги на массаж стрельнул у зна­комых, встреченных в Ват По. "Сберег лицо", показал, что остается на плаву и просто забыл кошелек в других брюках, завтра отдаст... Жевал Ват передними зубами как кролик, вытягивал полные губы. Очки съезжали по короткому пло­скому носу.

Бэзил хлебал суп из пиалы. Чем были его заботы по срав­нению с жизнью Вата? В одну из редких бесед "ни о чем" они заговорили однажды о риске. Речь, правда, зашла не совсем об этом. Ват избегал громких слов и наверняка, говоря "риск", имел в виду вообще трудную, сложную и опасную жизнь "левого" журналиста. Обходя десятки препятствий, почти неприметный среди суперпрофессионалов, он как ни­кто другой умел нащупать тропу, по которой и добирался до настоящей информации. Всякий работавший для азиатской печати знает, как практически невозможно писать в ней серьезно о том, что подсказывают совесть и темперамент. Ват умудрялся доводить статьи до публикации почти таки­ми. А гонорар за такие вещи выплачивается и смертью. Ког­да Бэзил напомнил это, Ват напомнил другое-рассуждение доктора Рие из "Чужого" Камю: победы в борьбе с эпидеми­ями не всегда окончательны, но это не повод для прекраще­ния борьбы, даже если приходит смерть, поскольку смерть - лишь простое выбытие тела из жизни, и есть мертвые, кото­рых люди помнят тысячи лет, и, значит, тысячи лет длится их борьба. Бэзил хотел спросить: тебя будут читать через тысячу лет? Но вдруг подумал: если - нет, тогда зачем пи­сать? Для газеты, которая живет только день, тем более.

- Туго приходилось в Бум Буде?

- Там легкий режим, хо-хо-хо...

- А есть тяжелый?

- Говорят, есть. В других тюрьмах... В Бан Кванге, Лард Йо... Там не сидел, но в Бум Буд переводили оттуда и разго­воров много. Мне сиделось неплохо. Пришить обвинение теперь непросто, времена иные... Думаю, подержали для ос­трастки. Я написал серию репортажей о забастовке, кончив­шейся победой, на текстильном комбинате "Тан патапорн". Черт его знает, отчего опубликовали. Думаю, из соображе­ний, подсказанных конкурентами комбината. Не исключе­но, что цензура преднамеренно посмотрела сквозь пальцы на мою писанину... Балансирует... Но мне оказалось на руку... Забастовщики ходили к парламенту, раздавали листовки. Может, в них несколько слишком сказался мой стиль? Хо- хо-хо... Как это говорят: вылезли уши...Хо-хо-хо! Мартышка в полиции к старости слаба глазами совсем не стала!

-- Били?

- Палки, кандалы и все прочее является законными ме­рами пресечения... Хо-хо! Меня посадили в клетку, где вари­лись сорок с лишним человек, включая иностранцев. Ну, из наркоманов... Поскольку надзиратели получали мзду от их родственников, камеру не гоняли по утрам на слушание гим­на, зарядку и уборку тюремных нужников. Дважды в неделю собирали деньги на продукты. Потом американцы вздумали устроить побег для себя, да потерпели неудачу. Не стало рынка, больше стало палок. Вся жизнь - лежак в сорок сан­тиметров шириной, влажность, вонь, тараканы, москиты, мокрицы, отсюда - натянутые нервы и драки без повода... По воскресеньям, правда, разрешалась игра в "монополию"... В детскую биржу с акциями... Немного телевизор. Я в эти часы писал письма жене.

- А от нее передавали?

- Дважды в неделю. По шесть-семь страниц. Хо-хо-хо!

- Вот это любовь, - сказал Бэзил.

Трудно было поверить, чтобы тайская жена тратила столько времени на письма мужу, который сидит в тюрьме. Больше походило бы на правду, если бы она обивала пороги полицейского и судейского начальства, пыталась вступить в сговор с надзирателями и приемщиками передач, бегала по знакомым, пробовала все невероятные способы, вплоть до

подготовки побега с подкопом, чтобы помочь обрести свобо­ду.

- Пять с лишним при этой ей надиктовывали мои друзья... От жизни поэтому я не отрывался. Хо-хо-хо!

- Она работает?

- Машинисткой в управлении порта. Знаешь, не всякий разберет каракули, написанные по-английски азиатцем, привыкшим к тайскому алфавиту или иероглифам, да еще подправит их с точки зрения орфографии и грамматики. Ей даже прибавили. Так что получает больше моего...

Неизвестно с чего в заречье запустили две цветные раке­ты. Они почти не светились на фоне полуденного неба. Белые шлейфы перьями рассасывались в воздухе. Лоточница, все- таки подобравшаяся и на корточках слушавшая, приоткрыв рот, диковинный язык, подобрала слюну и, взглянув в сто­рону ракет, вскочила.

- А какое у тебя дело, Вася? Откуда сейчас?