- Почтенный учитель Лю, говорит Майкл Цзо. Извините великодушно, что звоню в пятницу и так поздно... А! О! Спасибо! Неоценимо лестно! Почтенный учитель Лю, мне теперь приходится произвести абсолютно неотложный платеж наличными. Однако банки откроются только в понедельник, а требуемой суммы под рукой нет. Я вручил девять каратов бриллиантов некоему господину Йоту. Через полчаса прибудет... Почтительная просьба оценить камни и расплатиться с господином Йотом. Если понадоблюсь, то я в ресторане "Чокичай", который в заречье... Что? О! А! Хо-хо- хо... Неоценимо лестно! Всяческого благоденствия!
Старик привратник, сидевший на бамбуковой табуреточке при туалете, остановил мелкое подергивание ногами. Икры вновь ритмично задергались, когда в трубке раздался гудок отбоя. Майкл Цзо запомнил сморщенное, как у обезьянки, лицо.
Вернувшись в зал, дал младшим братьям сигнал - свободны. Оба не потрудились, хотя бы приличия ради, повременить. Задвигали стульями, громко потребовали счет. Кольнули самолюбие. Но настроения не испортили. Старец, едва закончится обед с Палавеком, получит сообщение, что Красный принял бриллианты. Ну а Майкл Цзо через пару дней, в понедельник, преподнесет Самому старшему брату иную легенду.
- Вы не хотите взглянуть на сокровища, которые получили? - спросил ласково.
- Можно...
Вновь из-под стола появился атташе-кейс.
- Как оружие?
Цзо оставил стакан с виски и теперь смаковал подогретое шаосинское, которое стоило так дорого, что его принес и откупорил хозяин, сломавшийся в жирной пояснице еще у бамбуковой занавески, за которой, словно просыпавшиеся орехи по полу, щелкали костяшки счетов.
- Спуск мягкий. Бой безупречный.
- Два выстрела?
- Вы знаете.
- Осталось одиннадцать? Берегите патроны. Вторую обойму, к сожалению, предоставить не могу. Марка новая... Не имею.
"Беретта-билити" лежал, как лежал, в специальной выемке. Не твой, подумал Палавек, а Нюана. И не одиннадцать вишен у меня в запасе, а тринадцать. Но знать тебе это ни к чему.
Цзо перебирал на ладони посверкивавшие, потерявшие в свете ресторана прозрачность бриллианты.
- Вот воплощение мощи, власти, любви и небесной магии! Добытые во мраке тверди земной, они сродни звездам на небе. Сапфиры, изумруды, бериллы - что они в сравнении с алмазом, родственником обыкновенного угля, черного, пачкающегося, крошащегося! И несмотря на такое унизительное родство, граненый алмаз, сделавшись бриллиантом, почитается символом безупречной чистоты, неувядаемой любви и преданности... Откуда могут быть эти камни? Что мы можем узнать о них? Странствия драгоценностей - как странствия волн морских... Ни кровь, ни грязь, ни предательство, ни страдания, ничто не оставляет на них следов. Тайна тайн. Идеальная вещь для любых платежей в любой части света между любыми клиентами. А?
Усмешка кривила испачканные соусом губы.
- Я не разбираюсь в качестве камней, - сказал Палавек.
- Жаль, искренне жаль...
- Господин Цзо, когда между нами теперь полная ясность, я полагаю, в мои служебные обязанности в работе на "Союз цветов дракона" не входит совместное увеселительное времяпрепровождение. Благоволите освободить меня, сообщив, где и когда я могу вступить на борт "Револьвера" и возобновить операции... под вашим командованием.
- Что ж... "Револьвер" в порту Хуахин, катер переведен на легальное положение, имеет теперь филиппинскую регистрацию. Портовая приписка - Манила. Бортовое название - "Красная лодка"... Хо-хо-хо? Длинный Боксер, механик и один из бывших солдат - на борту. Других нет. Без вас удальцы, которые, кстати, имеют теперь на руках подлинные документы, с места не желают сдвинуться и под автоматами. Это проверено...
- Благодарю. Я ухожу...
- Будьте осторожны. И обязательный совет: ночуйте у брата. Во всем Бангкоке сегодня для вас, дорогой господин Иот, безопаснее места... хо-хо-хо... нет!
Иссарапхарб-роуд, когда дверь "Чокичая" мягко прикрылась за Палавеком, тонула в темноте. Шел девятый час. Огоньки лампочек, вполнакала светивших над лавчонками и забегаловками, и керосиновые камельки лоточниц, сидевших на тротуаре, выписывали дугу, уходившую в ночь. За Чаопрайей сверкали зарницы, хотя до сезона муссонов оставалось далеко. Жара компрессом ложилась на лицо и грудь, намокала рубашка. Но даже надрывный рев "тук-тука", лишившегося глушителя, радовал и казался вестником свободы. Не хотелось думать о будущем.
Палавек заткнул "беретта-билити" за брючный ремень на спине под полой гуаяберы. Мешочек с бриллиантами сунул в карман. Остановил такси.
- Я не один, - сказал парень в джинсовой панаме. На заднем сиденье алел огонек сигареты, которую покуривала "цветок счастья".
- Сколько она платит тебе?
- Сотню.
- Дам две. Вышвырни...
У входа в магазин "Драгоценные камни и ювелирные изделия Элвина, Объединенные гранильщики", раздвинув на полметра створчатую стальную решетку, прикрывавшую витрину с опустевшими уже на ночь бархатными полками, переминался широкоплечий, неопределенного возраста Лю Элвин с чистым, без мррщинок фарфоровым личиком. Закивал яйцеобразной головой.
- Конечно, конечно... Ну, что вы! Какие церемонии! Раз дело спешное...
Магазинчик блистал ухоженностью. Слева гнулся лимонной долькой прилавок с грудами серебра - французские пиастры, мексиканские песо, американские и гонконгские торговые доллары, кольца, браслеты, просто лом. Справа обшитые красным бархатом табуретки стояли впритык к другому такому же, где тлело десятков восемь драгоценных камней в золоте. С пола по стене поднимались картины, инкрустированные перламутром по лаку, вышитые шелком, древние пергаменты с рисунками тушью и иероглифической каллиграфией. А надо всем этим выгребали ластами к стропилам потолка чучела морских черепах, символы долголетия. Статуэтки, драконы, головы, отпиленные от изваяний Будд по пагодам, наборы столовой посуды, слоновая кость. Причудливый, искусственный, удивительно никчемный и столь вожделенный мир, обыденный для обитающего в нем господина Лю Элвина.
Лю давно догадался, какие мысли приходят в голову посетителям.
- Миряне инстинктивно поняли однажды и без подсказки богов, что деньги и золото в жизни, господин... господин...
- Йот, - сказал Палавек.
- Ах, да! Конечно, конечно, господин Йот... Так вот, деньги и даже золото нуждаются в собственных символах, которые бы могли быть неподвластны войнам, революциям, инфляциям и банковским крахам. Люди не ценят прекрасное, предпочитая обладать редким. Увы! Мир пока устроен таким... Давайте-ка их сюда...
Палавек выложил замшевый мешочек на поднос, обтянутый черным бархатом. Дернул за уголок. Камни раскатились, мерцая под включенной Лю Элвином лампой дневного света.
- Девять карат...
Ювелир задвигал костяшками секционных китайских счетов.
- Алмазы представляют собой лучший способ уместить огромную сумму в минимальном пространстве... Скажем, бриллианты стоимостью в полтора миллиона долларов уложатся в мою горсть. А для золота на эту сумму потребуется коробка. Не так ли? Красота, долговечность, редкость - таков камень. Все проходит - любовь, брак, жизнь, моральные ценности, политические убеждения и устройство государств, все незыблемости. Только ценность алмаза поистине вечна. Покупки бриллиантов растут, постоянно растут, почтенный господин Иот... Хотя, как говорит мой друг и конкурент Берид Барух из правления "Объединенных гранильщиков Бангкока", только небо беспредельно...
Ювелир выписал цифры на бумажку.
- Вам, господин Йот, таким образом, вычитая комиссионные и оплату услуг, полагается двести двадцать шесть тысяч батов.
Лю Элвин выбрасывал на стеклянный прилавок из сейфа стянутые крест-накрест резинками пачки фиолетовых пятисотбатовых банкнот.
- Ваши камни от Майкла Цзо. Его имя - гарантия. Не будем думать об их источнике... Нередко алмазы оказываются в слабых руках и вызывают алчную зависть сильных людей, что повергает затем целые семьи в безжалостные ссоры, восстанавливает детей против отцов, супруга против супруга... Кажется, все... Вот вам пластиковый пакет. Так проще. Плетеная сумка или корзинка, покрытая банановым листом, надежнее кофра...
Болтливость человека из ювелирной лавки становилась невыносимой.
Палавек примотал пакет с деньгами к ручке атташе-кейса.
- Всего доброго, господин Элвин.
- Всего доброго, господин Йот.
Стальные решетки задвинулись, Трижды хрястнули повороты ключа. Загрохотал стальной засов-перекладина.
Шел десятый час. Следовало поспешать к брату.
Тунг занимал двухкомнатную квартирку в мансарде с подобием балкончика трехэтажного дома в конце Нью-Петбури-роуд. Раскалившаяся за день крыша не давала вечерней прохладе ходу в помещение, и семья брата - сам в одних трусах, жена в саронге, затянутой под мышками, детишки нагишом - обреталась на узком выступе над улицей, слушая радио. Когда входил Палавек, диктор пустился в рассуждения о падении нравов, которое затронуло, казалось бы, и такие новые в общественной жизни фигуры, как профсоюзные лидеры...
"Опять и опять пустопорожняя болтовня", - подумал Палавек.
Не слишком ли сурово и бескомпромиссно иной раз судимы наши парламентарии, партийные лидеры, военные и министры в этой связи?
Диктор почти не акцентировал вопросительную интонацию.
Убийство Пратит Тука и его четвертой жены, совершенное сегодня днем явно по мотивам ревности, заставляет, как представлялось комментатору, дать исключительно однозначный ответ на поставленный вопрос...
Тунг женился на сокурснице, родом с севера, где ее отец занимался сплавом древесины по каналам и рекам в столицу. Меченые бревна проделывали путь по едва текущим протокам и мелевшим речкам и потом по Чаопрайе самоходом пять лет. Доходы тестя Тунга, видимо, преумножались с такой же быстротой. Брат ждал вакантного места в отделении "Меркантайл бэнк" на Силом-роуд, переводил с французского и адаптировал детективные истории для детских книжек- картинок, а жена, симпатичная и спокойная северяночка, работала учительницей в благотворительной школе миссионеров "свидетелей Иеговы".
Палавек сказал, что сыт; только что из ресторана "Чокичай", добавил поспешно, приметив переглядку брата с женой, в Тхонбури, в заречье.
В небе по-прежнему вспыхивали зарницы.
Палавек сидел на низеньком табурете и слушал, как жена брата, смеясь, рассказывает о миссионере, молодом парне, приваживающем женщин к молельному дому с помощью курсов быстрого вязания, которые сам и ведет.
Тунг спросил:
- Как жил эти годы?
После покупки "Револьвера" Палавек не подавал вестей. Однако от подружки из "Шахтерского клуба" в Борае или от ее брата, обретавшегося на старой должности в "Сахарной хибарке", Тунг мог знать, с кем отправился Палавек четыре года назад в полпотовскую Камбоджу.
- Ходил в море.
- Далеко?
- Каботаж. В основном Малаккский пролив.
- Я волновался... Там, где ты находился, говорят, происходили ужасы.
- Так сложилось...
Тунг нежил в достатке. Цементный пол застилали циновки. В углу балкона стоял солдатский примус. Одежда висела в подобии шкафа из деревянных перекладин и пластиковой пленки. У порога резиновые сандалии. Туфельв доме не водилось. В квадратный, обитый фанерой ящик, с какими ходят мороженщики, засыпали лед, который покупалив соседней супной. Жена брата вытащила из этого "термоса" два пакетика с черным кофе, пермешанным с кристалликами льда. Палавек отказался, понимая, что его не ждали и второй пакетик предназначался для невестки. Что-то удерживало от того, чтобы предложить им деньги из тех, которые лежаливпакете, перевязанном бамбуковым лыком, с меткой фирмы Лю Элвина.
- Надолгов Бангкок? Какие планы?
Брат был моложе Палавека на четыре года, но в пышной шевелюре поблескивала седина.
- На день-два, пока не ясно. Завтра сделаю кое-какие визиты и, вероятнее всего, снова уйду в море... Возможно, будет неплохо оплачиваемый рейс. Возможно, ты согласишься, если я пришлю деньги... Отдашь, когда эта вакансия в "Меркантайл бэнк" откроется.
- Напиши сначала, хорошо? Виправан постелит тебе на балконе... Хорошо?
Из радио с хрипами, вызываемыми, наверное, помехами от посверкивающих над городом зарниц, понеслось:
Жалко тех, кто всю жизнь копит деньги.
Я-то люблю, я-то люблю тратить все на то,
Что по сердцу сейчас.
Так много дурней, жаждущих вечной любви.
Я-то люблю, я-то люблю всегда, как приспичит...
Не копи время! И тогда все - бесплатно!
Ое-е-е-е...
Тунг повертел ручку настройки. Двухдиапазонный приемник едва принял вторую станцию с городской рекламой. Расхваливали растворимый кофе в гранулах, потом стиральный порошок "Два лебедя" и грамзаписи фирмы "Счастливые звуки". Ничего из этого семья пока покупать не собиралась.
Разговора не получалось. Догадывался брат о делах Палавека?
Сославшись на необходимость повидаться со старым приятелем на ночном рынке Пратунам, Палавек ушел, сказав, что вернется часа через два. Он не решился на глазах Виправан перекладывать "беретта-билити" в атташе-кейс, оставил за поясом под рубашкой. Взял пачку банкнот из пакета.
На Рачждамри-роуд ощутил забытое удовольствие неторопливой бесцельной прогулки. Зарницы, становясь реже - дождь так и не пришел, - еще вспыхивали. Закончился сеанс в кино "Парамаунт", и потоки людей обтекали Палавека в направлении автобусной остановки. У гостиницы "Ферст" он действительно завернул на ночной Пратунам, заставленный лотками, передвижными прилавками с грудами съестного, табуретками и столиками временных закусочных, окутанных ароматами и парами пищи. Вошел в писчебумажный магазинчик, который оборотистый хозяин на ночь сдавал под ресторан.
Заведение пользовалось известностью. Свободных столиков не оставалось. Палавек извинился перед девушкой в шелковом вечернем платье, которая смешивала палочками и фарфоровой ложкой специи в супе. Сел напротив. Повар кивнул от плиты и крикнул:
- Вам, господин?
- Суп, - сказал Палавек, опершись спиной на стеллаж с блокнотами, прикрытыми временно хламидой. - Вот такой же...
Девушка, склонившись над чашкой, улыбнулась глазами. Сухие пальцы продолжались выпуклыми жилками, идущими к тонким запястьям. Густые волосы скользили с плеч и шеи, распадаясь на два крыла. Нос покрывала полоска светлого крема - обычное ухищрение, чтобы сделать его подлиннее. Широко поставленные глаза с уголками, притянутыми к вискам, оставляли странное впечатление. Если он смотрел на них, его взгляд как бы проскальзывал, не задерживаясь, мимо. Шелк как-то необычно топорщился вокруг шеи.
"Наверное, актриса из китайского балаганчика", - подумал он. Меланхолически шнурует в уголке сцены поставленную на пуфик красную туфельку - высший символ сексуальной привлекательности для онемевших с открытыми ртами хуацяо. Не поет, не говорит, не кувыркается через голову, только шнурует и вздыхает, поглядывая в воображаемую даль, в которой скроется возлюбленный манадарин восьмого разряда...
- Извините, госпожа. Меня зовут Палавек. Я - моряк, в городах бываю редко. Могу ли я спросить - вы артистка?
Ответила просто:
- Нет. Почему вы решили?
Улыбаясь, она кривила губы.
- Ваше платье необычно для Пратунама... Вы извините мои слова?
- Что вы! Это - признание. Я работаю модельером...
- Вы шьете платья?
- Изобретаю платья.
- Изобретаете - что?
- Модели. Модели платьев. Наступит же время отказаться от экстравагантности и вульгарности, которые присущи западным фасонам в наших условиях...
"Не покажись назойливым, потихоньку", - сказал он себе. Что сказать вслух, еще не знал. Она поняла: он хочет слушать. Улыбнулась, покривив губы. Ей шло.
- Понимаете, платье не может считаться красивым само по себе, если женщина не выглядит в нем единственной.
- Я, кажется, догадываюсь... Как ваше?
Она опять поняла его: это не комплимент. И то, что она поняла, разволновало больше.
- Ну да... Ателье, которое я задумала открыть, будет работать, как лаборатория. Торжество наступит, когда мода перестанет служить униформой для женщин, станет нечто таким, что придаст каждой значение и индивидуальность. Понимаете?
- Вы хотите заставить мечтать?
У нее обрадовались глаза.
- Да... Но не заставить, а призвать...
Он засмеялся. Впервые за много дней.
- Вам нужен первоначальный капитал.
- Ох, кажется, нашелся один человек, готовый рискнуть. Начинаю путь в неизвестность...
Повар принес ему чашку с лапшой.
- Не опасайтесь неизведанного пути. Это всегда интересно. Мы, моряки...
- О, это заметно по вашим старомодным любезностям! Моряки - народ непредсказуемый... Я читала в одной книжке... В океане вам приходит в голову слишком много отвлеченных мыслей, и поэтому на берегу, столкнувшись с действительностью, моряки устраивают сумятицы.
- Сумятицы?
- Да... Нечто вроде переворотов. Мой бедный брат так говорил... Ой, кажется, вам делает знаки вон та женщина!
С растрепанным шиньоном, в домашней саронге Виправан делала ему какие-то знаки в нескольких шагах от двери магазинчика. Палавек извинился перед соседкой по столику и подошел к невестке.
- На вас лица нет...
- Я прибежала разыскать вас, сказать, чтобы вы не позорили нашу семью! Слава Будде, я разглядела вас здесь... Минут через пятнадцать после вашего ухода налетела полиция. Все перевернули. Напугали... Некто Лю Элвин, как сказали агенты, заявил, что вы - гангстер, обобрали его в собственной лавке. Элвин даже назвал марку вашего пистолета... номера банкнот... Все подтвердилось. Нашли сверток с деньгами. Номера банкнот указаны в бухгалтерской книге этого Элвина... Как вы докатились до такой жизни? Лучше вам явиться с повинной... Они так сказали. Прощайте!
Накатила слабость. Он безучастно смотрел перед собой. Кто-то тронул его за плечо.
- Да, - сказал Палавек, - да... Я только вышел на минуту. Сейчас расплачусь...
- Монет не хватит, - сказал глумливый голосок из-за спины.
Выхватывая парабеллум, Палавек обернулся. Абдуллах!
Малаец присел, расставив руки, готовый схватиться за крис.
- Вот тебе и спасибо, - сказал он
- Что нужно?
- Я ходил к дому твоего брата, Красный, чтобы убедиться и доложить хозяину Цзо, как ты будешь убит, отстреливаясь от полиции... Будь ты у брата, ты ведь не знал бы, что тебя обвиняют в грабеже ювелирной лавки. Ты бы подумал, что к тебе привел след от трупиков Пратит Тука и его хахалицы, и бился бы до последнего. Ведь при сдаче тебя все равно ждал бы фанерный ящик, по твоему мнению, и отделение солдат. А после твоей гибели - все шито-крыто. Ни Пратит Тука, ни тебя. Ревность... И падение этих... ну, нравов. Ловко? Я пристроился на хвосте этой истеричной госпожи, когда она полуголой бросилась из дома после ухода полиции. Не трудно было догадаться, что бежит она к тебе, Красный...
- Что же ты меня не убил сзади? Хозяин бы заплатил!