Корреспонденцию о положении в экономике пришлось готовить на одних наблюдениях. Убийство Пратит Тука вызвало разговоры и слухи на текстильных комбинатах и транспорте, рисовых складах, консервных заводах. Официальные лица отвечали вежливыми отказами на просьбу о встрече, не желая оказаться первыми в комментировании путаной обстановки и обсуждении туманных дел хозяйственных корпораций. Неосторожное слово вызывало в этой стране непредвиденную цепь неожиданных последствий. А завершения следствия по делу о гибели профсоюзного лидера, явившейся не просто уголовной сенсацией, хотелось дождаться, каким бы ни оказались результаты. И Бэзил хитрил. Отправив корреспонденцию, ради которой приезжал, попросил разрешения остаться, съездить на север, чтобы сделать "в загон" еще одну. Шеф слишком хорошо представлял условия, в которых работали корреспонденты его отдела - развивающихся стран, то есть тяжелых климатически и неуютных политически, чтобы не догадаться, что Бэзил зачем-то специально тянет время.
Теперь, глядя в окно, в котором ничего не виднелось, кроме отражения зеленоватого света ночника, утопленного в нише, и раскачивающегося, как привидение, кремового пиджака японца, Бэзил думал о шефе, одна из обязанностей которого состояла в том, чтобы у его людей в командировках не возникало сомнений относительно "тыловой" необеспеченности порученных заданий. Бэзил как никогда оценил эту заботу во время марша вьетнамских войск на Сайгон весной семьдесят пятого, в изнуряющие дни "освобождения" этими же войсками Пномпеня в январе семьдесят девятого и полные паники недели вьетнамского отступления под "ударом возмездия", нанесенным китайцами в марте того же года. Московские газеты приходили раз в месяц, и Бэзил разрывал желто-серые бандерольки, волнуясь: что опубликовали? Печатали все. Иногда по телефону доносились искаженные расстоянием жесткие интонации шефа: "Опаздываешь. Твой портрет прикажешь ставить на пустом месте в газете?"
Было, шеф взял на себя ошибку Бэзила, о которой просигналил в Москву закадычный друг. Бэзил, узнав об этом, не проникся жаждой мести доброжелателю, слащавые писания которого в самое большое агентство не раз вытягивал в порядке помощи. Он проникся другим: уверенностью в высшей справедливости, конкретным воплощением которой для него стало человеческое обеспечение дела в его газете. "Демченко" - стояло на дверях кабинета шефа. И благодаря этому человеку он не хотел бы оказаться каким-нибудь социологом или политологом или чем-то в этом роде, занимаясь, как овца на огороженном лугу, выщипыванием вокруг себя информации и ее перевариванием в прикидки на будущее, забывая самое главное, а именно - проявление характера - главное в порывах, ошибках и новых пробах.
"Ох, я разозлился", - подумал Бэзил.
Рита сказала в ресторане "Русь":
- Чтобы работать там, где ты, нужно родиться с двумя качествами - чувством юмора и большим самомнением... А они не совместимы ни в природе, ни в обществе.
- Чтобы ты считала себя совсем правой, давай я спрошу: если взболтать бутылку шампанского, долетит пробка вон до той дамы, которую коробит наша разница в летах? Ей там станет ясно, что по духу я еще мальчишка, молод, так сказать... Или меня выведет метрдотель, что еще больше утешит ее страдающее этическое мировосприятие...
- Ох, ты разозлился, - сказала Рита.
Он никогда не писал так, как разговаривал. Иначе бы не написал и строчки.
В Чиенгмай, в семистах пятидесяти километрах от Бангкока, "северную столицу", к которой подходила вплотную одна из сторон "Золотого треугольника"-района производства опиумного мака, захватывающего территории Таиланда, Бирмы, Китая и Лаоса, - Бэзил приезжал пять лет назад. Чистенький, процветающий город среди плодородных рисовых долин предгорья. Горизонт - кольцо голубых кряжей. Самый высокий - Дой Сутхеп - на закате бросал тень на улицы, пробитые сквозь обветшалые стены квадратной средневековой ограды. На восходе, розовея, в безветренном небе зависали прозрачные облака. Величаво нагромождались, рассасывались и возникали снова. Почти в каждом переулке сверкала позолота пагод. Почти каждый день на какой-либо улице шумело гулянье, чаще веселые буддистские похороны. Из вросших в землю ворот старого храма вытягивались, словно янтарные бусы, вереницы бонз в шафрановых тогах. Толпа вопящих парней тащила следом барабаны на бамбуковых жердях. Пританцовывающие девушки с шиньонами, перетянутыми жемчужными или серебряными нитями, в сверкающих шарфах, прикрывающих грудь, прижимали чеканные вазы с цветами. Одетые в белое старухи тащились под зонтами с изображением птиц. Зубоскалившие подвыпившие великовозрастные молодцы воздевали деревца, обвешанные бумажными деньгами, и деревянные изображения, символизирующие их мужское достоинство... Тощие горбатые коровы, возвращаясь с пастбища, ежевечерне разбредались по улицам. Свирепо раздували ноздри из-за едкого смога, показывали желтые зубы, стертые о жесткие травы у поросших ивняком отмелей реки Пинг.
Прохлада Чиенгмая так отличала его от Бангкока, что Бэзил вместо предполагавшихся и разрешенных пяти провел в раю десять дней. Выговор шефа не заставил ждать, хотя наработал Бэзил тогда в просторном номере деревянной гостиницы с пахучими поскрипывающими полами раза в два больше, чем смог бы сделать в раскаленной цементной столице. Корреспонденцию "в отместку" за реприманд он начал тогда с описания старой легенды. Первый европеец, добравшийся до Чиенгмая в 1613 году по торговым делам из Индии, некто Томас Сэмюэл, англичанин, впал в такую лень в расслабляющей обстановке заботливости, внимания и красивых женщин, а также мягкого климата, что вскоре получил от компании уведомление об увольнении. Как "вскоре", трудным представлялось определить, но, учитывая, что еще сто лет назад из Бангкока в Чиенгмай добирались от шести до восьми недель, пересаживаясь со слонов на джонки и с джонок на слонов, и уж не меньше от Индии до Сиама, англичанин свое не упустил...
" С тех самых пор, - говорилось в туристском справочнике, - весь прогресс в Чиенгмае состоял исключительно из развития всевозможных способов ленивого существования. Для этого в распоряжении приезжающих современные удобства, отличное обслуживание и -удовлетворение самых неожиданных прихотей, чему с огромным энтузиазмом отдаются миллион двести тысяч горожан".
Не больше и не меньше.
Утром японец в упор не видел Бэзила, рылся в мягкой сумке, перекладывая сваленные в одну кучу фотоаппарат и кинокамеру, коробки с пленками, чековую книжку в кожаном переплете, плоский приемник, кукольный несессер с расческами, ножничками, нитками, иголками, пастами и зубной телескопической щеткой, защитные от пыли очки, термос, складной зонтик и коробочки для закусок.
Спрыгнув с подножки вагона, Бэзил едва не угодил под "хонду", с треском, вырвавшуюся из-за пакгауза на платформу. Водитель в зеленом шлеме и пятнистой форме гнал мотоцикл на форсаже, расправляя синий хвост выхлопа, картинно лавируя между жмущимися в сторонку пассажирами. Седок за его спиной, солдат, упирал в бедро приклад ручного пулемета, запасные рожки для которого торчали из брезентовых подсумков, притороченных к багажнику. Второй мотоцикл вылетел из-за пакгауза, потом третий. На этих солдаты держали противотанковые реактивные патроны, и по четыре таких же были напиханы в специальных гнездах.
- Завтра сможем покупать на деревенском базаре базуки с инфракрасной наводкой, - сказал японец, морщившийся от бензиновой гари рядом. - Почему бы им сразу не разнести и этот поезд?
- Вот куда я приеду умирать, - сказал Ват Ченгпрадит, догоняя Бэзила.
Он провел ночь в третьем классе из экономии. Деньги взять отказался, хотя Бэзил предлагал заплатить за работу в качестве переводчика на время пребывания в Чиенгмае. Такое редакционной схемой расходов допускалось. Ват объяснил, однако, что, если будет переводить Бэзилу на его встречах, у полиции появится формальный повод вызывать и спрашивать: совместима ли деятельность русского с интересами национальной безопасности? Ничего исключительного в таких вещах не было, закон страны пребывания есть закон, который приходится соблюдать строго, но Вату явки в участок нанесли бы вред в глазах коллег. В любой роли попадать в осведомители более чем неэтично... Из Бангкока выезжал не слишком веселый, а теперь его настроение явно поправилось.
- Радуемся жизни? - спросил Бэзил.
- Не было счастья, да несчастье помогло-Кажется, материал прыгнул в руки. Видел лихачей с гранатометами? Начинаются маневры армии, авиации и местных рейнджеров под символом "Следующая тревога - боевая".
Вокзальное здание за пять лет почти не изменилось.
- Местные рейнджеры?
- Генералы надумали бороться с повстанцами их же методами. Сформировали батальоны по территориальному признаку. Предполагается, что уроженец местности, где предстоит действовать против партизан, активней и быстрее выполнит задачу, поскольку знает лески, тропки, ручейки и местных людей... Про эту потеху и напишу. Сколько денег тут с воза упало и пропало!
Площадь перед вокзалом перегораживали грязно-зеленые армейские грузовики. На колесных ободах, крыльях и рессорах слиплись пласты краснозема. Парни с насупленными, окаменевшими лицами, в зеленых комбинезонах и черных беретах с кокардами томились под тентами в кузовах. Между колен держали карабины с примкнутыми штыками. Брезентовые подсумки без единой металлической застежки, на завязках, какие три года назад Бэзил видел на пленных камбоджийцах, свисали на широких лямках.
Публика эта называлась "красными быками", считала себя опорой отечества, скапливалась по сигналу из деревень вокруг ближайших армейских гарнизонов, где получала оружие, боезапас и обмундирование. На этот раз "быки" прихватили и противогазы.
Грузовики ждали с работающими моторами. Из выхлопных труб над кабинами чадило. С джипов в мегафоны подавались команды. За почтамт, у которого начиналась ведущая в центр Чароен Мыонг-роуд, шаркая кедами в такт, уходило шествие "сельских скаутов" деревенских увальней в шортах, широкополых шляпах и с дубинками на плечах... Отсутствие огнестрельного оружия восполнялось изобилием аксельбантов, нашивок, фляжек и кинжалов. На этих тоже отвисали портившие красивую форму противогазные сумки. Каждый десятый тащил носилки.
Ват делал пометки в блокноте. Рядом переминался высокий здоровяк в белой гуаябере. Отдуваясь, он поставил на асфальт красный кофр-холодильник и вакуумный термос, блещущий никелем. Когда он наклонялся, из выреза рубашки скользнул серебряный замок на цепочке. Здоровяк, от которого тянуло плохим виски, подпихнул амулет пальцем назад.
- О, Будда! Ни носильщиков, ни встречающих, - проворчал он по-английски. И почти без перехода молодцевато и весело заорал, прижмурясь от натуги, по-тайски:
- Ура защитникам родины и национальных ценностей! Ура бесстрашным сынам! Ура!
Пассажиров, задержанных проходом деревенского войска, скопилось несколько десятков. На крик никто не обратил внимания. Только Ват, стоявший ближе других, сунул блокнот в задний карман брюк, повернулся к здоровяку и, как бы зажегшись от него, подхватил, придерживая пальцами разболтанные дужки очков:
- Ура защитникам! Ура защитникам! Ура национальным ценностям! Ура всем нам!
Человек с кофром и термосом покосился на единомышленника. Несвежая тенниска с вышедшим из моды языкастым воротничком, брюки винтом, сандалии на босу ногу, дерюжная торба с пожитками, часов нет, пластмассовые небьющиеся стекла очков в царапинах.
- Слушай-ка, парень! Дотащи до стоянки кофр и термос. Получишь двадцатку.
- Вы... иностранец! Вы предлагаете мне подзаработать переноской ваших вещей в этот ответственный час для безопасности родины? Патриотов не купить! Ура!
- Ура! откликнулся здоровяк. - Однако какие основания у вас считать меня иностранцем?
Стоявшие поблизости отводили глаза. Пререкающихся патриотов принимали за подвыпивших. В тот момент только это и понял Бэзил, остальное Ват пересказал по-русски в такси.
Бэзил тронул Вата за рукав, кивнул в заднее окно дребезжавшего крыльями, хрипевшего прогоревшей выхлопной трубой и стенавшего коробкой передач "ситроена", приборную доску и сиденья которого покрывал густой слой пыли. Следом, лишенный возможности из-за воинских грузовиков обогнать "ситроен", величаво плыл перламутровый "крайслер-ньюйоркер" с номерным знаком из четырех восьмерок. Здоровяка встречала эта машина.
- Не боишься дерзить таким?
- Ого! Большие деньги демонстрируют мощь... Но на меня им плевать, - сказал Ват. - Я нахожусь вне сферы их интересов. Вот Пратит Тук, которого убили, пожалуй, их сильно волновал... Но, предостерегая, ты, к сожалению, прав. Жить в этой стране мне.
- Чья такая карета?
- Их шесть. Помимо "ньюйоркера", три "мерседеса" и два "роллс-ройса". У всех номера с четырьмя цифрами - из четырех восьмерок. По поверью хуацяо, цифра является мифологическим воплощением денег и их всесилия. Чан Ю, владелец роскошных тачек, заплатил за каждый номер по сто пятьдесят тысяч батов на торгах в дорожной полиции... Конфуций завещал состоятельным людям избегать трех вещей. В молодости - притязаний, в зрелом возрасте - пререканий, в старости - скупости...
- Чан Ю жив?
- Никто не знает в точности. Возможно, древний проходимец здравствует, возможно - нет. Чтобы сохранить авторитет, нужна таинственность. Известно, что Чан Ю выбрал Чиенгмай для проживания из-за климата и обретается в специальных апартаментах гостиницы "Чианг Инн" на последнем, восьмом этаже, блокированном наглухо. Один бедовый офицер из армии сунулся на восьмой этаж "Чианг Инн" в связи с расследованием опиумного дела и оказался уволенным. Вот так вот!
- Тогда твоя выходка в отношении человека Чан Ю, или, во всяком случае, человека, за которым прислали машину Чан Ю, может тебе дорого обойтись.
- Ты новичок на Дальнем Востоке, Бэзил? Да плюнь я в рожу Чан Ю публично, он не шевельнется. Разве я запустил руку в его кошелек? А вот возьми я оттуда без спросу десяток батов, тогда за мою шкуру можно не давать и одного...
Ват помрачнел, съежился в углу чиненного липучим пластиком сиденья. Пальцы, сжатые над торбой, шевелились. Сказал:
- Ненавижу бедность и хотел бы иметь много денег... Чем образованнее человек, тем сильнее должен ненавидеть он бедность, лишающую возможность творчества. В высшем смысле. Но я и ненавижу деньги, потому что деньги... лишены достоинства. Хотел бы сделаться богатым, иметь дом, машину, досуг, возможность покупать книги, что-нибудь коллекционировать. Не больше. Но у денег нет достоинства. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Деньги съедают в человеке человека... Я люблю деньги, хотя они вызывают гадливость. Может, из-за этой раздвоенности я не ушел в джунгли в семьдесят шестом году после расправ "красных быков" над студентами и профессорами в университетах... Хотя большинство ушедших все равно вернулись... Я - ни там, ни здесь... Ну, бросим эту гнилую... ватовщину. Ха-ха...
Бэзил не ответил. Ват открыто, может, слишком открыто для тайца, говорил с иностранцем о том, о чем не принято говорить в этой стране вообще - о сомнениях. Если он сказал все, то и добавлять что-либо значило проявлять внешнюю форму участия. Если не все, то любое, не важно какое, слово могло спугнуть такую редкую на Дальнем Востоке птицу, как откровенность, разговор по душам.
За мостом Наварак через красноватую Пинг, где они свернули влево, "крайслер-ньюйоркер" ушел прямо по Чароен Мыонг-роуд.
Бэзил и Ват промолчали до гостиницы "Чиенгмайский гостевой дом". В деревянном холле, продуваемом ветром с видневшейся в окнах реки, расстались, договорившись сойтись вечером. Бэзил забросил сумку в отведенный по его просьбе свой прежний номер, посидел минутку в бамбуковом кресле, погладил матовую столешницу старинного бюро. Так замечательно писалось на ней пять лет назад!
В ресторанчике на Сидорчайн-роуд он съел пресноватый горский шашлык, попробовал перепелиных яиц, потом устриц, не зная, чему больше радоваться - покою, редкой еде или давно не ощущавшейся естественной, а не кондиционированной прохладе. В сувенирной лавке на Вуалай-роуд нацелился на серебряную гривну и серьги, да вспомнил таллиннское расставание...На перекрестках ветер с реки полоскал полотнища с надписями "Детоксикационный пункт", под которыми стояли армейские палатки. Рябь перебегала по их пузырившимся стенкам.
Распаренный после душа, Бэзил почитал в постели, с наслаждением укрывшись одеялом, подремал под шум листвы, стрекот скворцов и крики лодочников, доносившихся через открытую балконную дверь. Он одевался, собираясь на встречу с Ватом, поглядывая в эту дверь, в которую теперь виднелись монахи в оранжевых тогах, гулявшие на песчаных косах противоположного берега. Некоторые купались. Развешанные на бамбуковых прутьях мокрые одеяния, песок, серебрившаяся вода, небо с вечными, будто пять веков простоявшими неподвижно облаками, и зелень, которая, поднимаясь по мягким холмам, становилась синей, все более синей и сливалась с небом, казались ненастоящими, вставленными в кадр цветного фильма. Выманило на балкон. Деревянные перила, нагретые солнцем, отдавали ласковое тепло ладоням. Сквозняк потрепал волосы. Рикша-водовоз, подсучив куцые штаны, заливал внизу воду в керамический чан...
К гостинице "Ринком" Бэзил добирался пешком, жалея, что не захватил пуловер. Дой Сутхеп, в сторону которого шел, уже положил тень на улицы, высветив загоревшиеся электрические иероглифы китайских реклам. У палаток с надписями "Детоксикационный пункт" гудели дизелями грузовики. От них тянулись провода к прожекторам.
Обойдя пахнувшую молоком и травой корову, вынюхивавшую арбузную корку в водостоке у входа в "Ринком", Бэзил купил у портье "Северное приложение" к "Бангкок пост". В баре Вата не было. С высокого табурета у стойки кивнул японец-попутчик. Вышколенный бармен сдвинулся с места не раньше, чем Бэзил освоился в малиновом полумраке и выбрал уголок в конце стойки у плаката, оповещавшего об открытии Чиенгмайским университетом и городским полицейским управлением выставки безопасности движения. Сидевший через табурет европеец в белой рубашке с длинными рукавами, на которой выделялся металлический крест, приколотый над левым кармашком, чуть улыбнулся - мол, будем соседями. В рюмке темнело вино, и по этому признаку и кресту Бэзил определил, что он католический патер в цивильном.
В загустевавшем полумраке зала за столиками угадывались две-три фигуры. Над стойкой на экране телевизора три джентльмена и дама в китайском платье с высоким воротником сооружали пирамиду из хрустальных бокалов. Через секунду она развалилась.
- Водку со льдом и колой, - сказал Бэзил бармену. - И если кто выберет табурет рядом со мной, предупредите, пожалуйста, что место зарезервировано. Я поджидаю приятеля.
- Да, сэр, - сказал бармен. - Благоволите сообщить, на какой номер выписать счет.
- Я пришлый.
- Большое спасибо, сэр.
- Все мы здесь пришлые, - прозвучал за спиной баритон с хрипотцой. Бэзил не обратил внимания.
- Я говорю, мистер, мы все пришлые в этой замечательной стране!
Пришлось полуобернуться.
- И что из этого следует?
Католический патер повернулся тоже, но в сторону Бэзила. Мягкая извиняющаяся улыбка на молодом лице. И куда только запропастился этот чертов Ват!
- Из этого следует предложение выпить за этот великолепный край!
- Принято, - сказал Бэзил.