Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 53 стр.

Автобус шел со скоростью километров девяносто в час. Палавек несколько раз зажмурил глаза. Где-то у висков на­чиналась боль.

- Извините меня, господин Палавек, - шепотом сказа­ла Типпарат. - Но мне становится страшно... Будет легче, если мы будем разговаривать...

"Ох, только этого не хватало, - подумал он с раздражени­ем. - Примется говорить о детях, муже, родителях, своем деле и тех, кто ее ждет не дождется в Чиенгмае".

Неожиданно для себя сказал:

- Вам никто еще не угрожал. Помолчите же...

"Раздаю лживые обещания!"

- Я сяду поудобнее?

Она подтянула ноги под себя. Ее била дрожь. Палавек перекинул половину пледа в ее сторону. В салоне ощущалась сырость. Видимо, поднялись на плоскогорье и сделалось прохладнее.

- Спасибо... Вы не похожи на бандита. Бандиты выглядят иначе. И ведут себя по-другому... Настоящий бандит меня бы уже придушил. Пледом, например. У меня был бы вид спя­щей. Вы бы вышли спокойно на остановке, вроде бы купить мне сладостей после примирения... А в вас есть сострадание... Я действительно не выдам. Хотя не представляю, как и по­чему должна вас выдать...

Обе руки с пледом она подняла к горлу.

- Вы знаете... профессионала, настоящего, чем бы он ни занимался, замечаешь по первым движениям. Один мой знакомый разбирал случай... Артист кабаре, метатель ножей, узнал, что жена, выступающая в его номере, изменяет. Он горел желанием мести. Решил убить ее. Ошибись он на сан­тиметр во время представления, и кинжал вонзится в горло изменнице, стоящей у щита... Трагическая ошибка... За это разве что условное осуждение. Не больше. Ведь женщина шла на риск добровольно. Да и как обвинять человека в смерти любимой жены? А он действительно любил... Все знали. Ре­шив поступить, как надумал, он промучился полгода, а по­том явился с повинной...

Палавек молчал.

- Артист явился в полицию... Сознался в том, что лишь задумал сделать, но не смог, хотя хочет и полон решимости... Понимаете, его рука не подчинилась... Он профессионал. И нож вонзался рядом. Вот какая история...

- А почему этот случай разбирал ваш знакомый? Он - судья?

- Нет, полицейский...

- А...

Световыми взрывами промелькнули прожекторы, на­правленные с вышек на военный объект.

Палавек не испытывал доверия к женщине. Но убить ее - он уже понял, что не сделает этого, - не мог по другой при­чине. В нем не осталось ненависти.

А к Пратит Туку была? Брезгливое равнодушие. Потому что он был противником Майкла Цзо, его партнером по политической игре, оперировавшим фразами, похожими на те, которыми жонглировал Кхой. Они грызлись из-за вла­сти, выпячивая собственное "я". Какая, в сущности, разница между коммунистом Кхоем и гангстером Цзо? Убить Тип­парат значило бы уподобиться им. Он и готов уподобиться. Но убить Цзо теперь, когда Типпарат видели с ним в автобу­се, с Типпарат, которая прикрыла его, значило бы бросить тень сообщничества в преступлении на девушку. Одно зло тянет другое...

Кажется, она задремала. Потому что встрепенулась, когда автобус, замедляя ход, зашипел тормозами и, покачнув­шись, остановился в Пхитсанулоке. Половина пути до Чиенгмая позади. Палавек вжался в тень, избегая света ламп, заливавших остановку и площадь перед бензоколонкой, за­ставленной машинами. Пассажиров, поднявшихся в авто­бус, набралось десятка полтора. Они рассаживались, перего­вариваясь вполголоса. В раскрытую дверь тянуло влажным холодком.

- На место рядом с вами, госпожа, - прозвучал голос кондуктора, обращавшегося к Типпарат, - есть пассажир­ка... Вы слышите меня?

Палавек перевел под пледом парабеллум с предохраните­ля на бой. Сквозь очки кондуктор смотрел на него. Присталь­но.

- Что такое?

Она сказала это капризным тоном.

- Здесь есть пассажирка. Она должна занять свое место, рядом с вами... Вашему спутнику придется вернуться на свое место в третьем ряду.

Палавек сделал легкое движение, но Типпарат дернула подбородком и покачала головой.

- Вы что, не можете это уладить? - сказала она. - Поса­дите пасссажирку на... Какое у тебя место в билете, дорогой?

Даже если убить ее, потом кондуктора, потом открыть окно и выстрелить в полицейского капрала, который болтал с водителем и, конечно, откроет огонь, если Палавек промах­нется, ему не скрыться. Он сказал:

- Третий ряд, справа...

- Я вас прошу, кондуктор, уладьте это дело.

Она наклонилась вперед, дуло "беретта-билити" зависло в пустоте. Достала из сумочки пятьдесят батов и протянула очкарику.

- Прибавьте к тем пятистам, - сказал Палавек грубо, - и отсохните от нас. Разместите пассажирку в кресле третьего ряда... Если еще раз увижу вас рядом, сделаю все, чтобы вас выбросили за вымогательство!

Кондуктор пристально рассматривал его. Полицейский капрал у кабины будто ждал чего-то.

Очкарик нерешительно отошел. Палавек видел, как он с сомнением отрицательно покачал головой, смотря на ка­кую-то фотографию, протянутую капралом. Шофер автобу­са заглядывал, вытягивая шею, через плечо кондуктора.

Полицейский вышел из автобуса. Водитель закрыл две­ри, с хрустом включил заднюю скорость. Развернувшись вокруг фонаря, в свете которого остался стоять капрал, "Изузу" прибавлял скорость.

- Почему вы так поступили? - шепотом спросил Пала­век. Он не знал, что делать с парабеллумом, рукоятку кото­рого, ставшую влажной и теплой, еще сжимал. Сунуть под рубашку незаметно не представлялось удобным.

- Не знаю... Как-то неожиданно. Может, я не хотела ос­ложнений... Инстинктивно. Ведь вы бы подняли стрельбу? Мне показалось, когда вы нацелились на окно, что вы не знаете, как поступить... Площадь залита светом. Выпрыгнуть из окна? Тут же перехватят. И куда бы побежали? Мне пока­залось, что вам лучше остаться. Не знаю почему... Вы скры­ваетесь и кого-то ищете... Я начинаю догадываться кого. В моем кресле собирался ехать один человек. Он уступил мне свой билет. Любезность с его стороны. Внезапная. И вы о ней не знали. Вы его хотите убить?

- Зачем вам знать об этом? - сказал Палавек. Он поло­жил "беретта-билити" рядом, между ними. Размял пальцы, снова взял оружие, поставил на предохранитель и положил. Его теперь больше устраивало, если разговор вела она.

- Есть вечная истина. Чем меньше тайн тебе доверяют, тем дольше живешь, - добавил он.

Время шло. Она, кажется, задремала снова. Вдруг сказала:

- Я ведь помешала вам... Его зовут Майкл Цзо, верно?

- Ваш один хороший знакомый, кажется, работает в по­лиции, госпожа Типпарат? А другой хороший знакомый, подаривший билет на этот автобус, совсем наоборот?

- Не иронизируйте. Вы не знаете полицейских... Знако­мый занимается розыском моего пропавшего без вести бра­та. Очень внимательный и добросовестный. И его началь­ник, лейтенант, тоже. С образованием, правда, у них плоховато, и поэтому повышения не часты. Но им присуще чувство справедливости, что бы там ни наговаривали. А про то, что у вас счеты с Майклом Цзо, нетрудно догадаться всякому на моем месте. Я догадалась, едва страх прошел... во второй раз за эти ужасные часы...

- Второй раз?

Если связать ей руки полотенцем, можно полтора-два часа вздремнуть, подумал он.

- Да, второй. Этот Цзо, приметив меня на демонстрации моделей в Бангкоке, воспылал... Управляющего из чиенгмайского "Шип-кафе", которого я едва уговорила показать свои модели, он хорошо знает. Этот Цзо в Чиенгмае знает всех. Управляющий разговаривал сквозь зубы, а тут на все согласился. Потом звонил еще раз и сказал прямо, что, если Цзо воспылал, минуя номер в гостинице или виллу, мне на севере успеха не видеть. Этот Цзо предупредил его, что при­дет на первый показ... Показ же состоится, если сразу после него я отправлюсь с этим Цзо. Управляющий - в общем ничего, но бесхарактерный. Он рассказал мне все, потому что мучается и боится... Показ он устроит, а потом я возьму и не поеду с Цзо... Вполне вероятно, что и кондуктор, и полицей­ский, и водитель узнали вас по фотографии, которую они вертели. Но проявили нерешительность, поскольку кондук­тор и водитель видели, что в Бангкоке меня усаживал в авто­бус человек или слуга Цзо. Может, решили, что вся эта история с ревнивцем просто связана с любовными приключениями Цзо. А с Цзо, которого знают все, лучше не связываться, держаться от его делишек подальше...

- Но вы-то решились дать отпор? - сказал он. - Или надеетесь на выручку хорошего знакомого из полиции?

Негромкий мягкий смешок.

- Небо послало заступника, который едва не пристрелил меня дважды уже, - сказала она.

Палавек сделал вид, что ищет задвижку, чтобы приотк­рыть окно.

- Стало душно.

- О, прошу вас! Мы едем в горах, вокруг сырость и холод. Мне нельзя простужаться!

- Хорошо, - согласился он. - Я не причиню вам зла. Взамен вы будете в точности исполнять мои приказания. По приезде в Чиенгмай я понесу ваши вещи и вы вообще будете обращаться со мной, как с человеком, которого вы давно знаете. Мы выйдем первыми... Вы потребуетесь мне дня на два-три... Управляющему "Шип-кафе", чтобы не суетился, позвоните и скажете что-нибудь в том смысле, что неожи­данно в автобусе встретили подругу... В какой гостинице вас ждут в Чиенгмае?

- Управляющий говорил про "Порнпинг".

- Позвоните туда и скажете, чтобы они передали этому управляющему, когда он начнет вас разыскивать, что подру­га повезла вас к себе погостить на денек. И намекните, что сделала так, дескать, чтобы Цзо не привязывался сразу. На­мекните, все устроится... Договорились?

Он приказал ей вытянуть руки. Связал запястья ремеш­ком от сумки. И провалился в сон.

Пробудился рывком.

Мутное утро тянулось за окном. Желтая вата - прони­занный солнцем стелющийся туман - липла к стеклу. Авто­бус сбавил скорость, хотя до Чиенгмая, судя по километро­вым столбам, оставалось не меньше получаса. Тянули на подъем. Типпарат спала. Укрылась пледом, положив связан­ные запястья на подлокотник, а на запястья щеку. Концы ремешка и волосы перепутались.

Ощущались высота и север-в гуаябере становилось зяб­ко. Он выждал, пока "Изузу" свернул с магистрали влево. Над водителем и городом в переднем стекле вставали высвечен­ные солнцем изумрудные горы.

- Госпожа Типпарат, - позвал он. - Извольте проснуться...

- Господа! - заорал кондуктор. - Конечная! Конечная остановка! Прибываем на площадь перед почтамтом. Там же напротив вокзальная площадь, где можно найти такси и...

Шаг у нее был широкий, уверенный и легкий даже в качающемся автобусе. Платье из светло-коричневого шелка и кремовый жакет подчеркивали рост. Палавек плелся сле­дом с ее сумкой. Пассажиры косились на продранную гуаяберу и перепачканные брюки.

На площадке перед дверью Типпарат властно спросила кондуктора, действительно ли через минуту прибывают, уп­рекнула Палавека вполне натурально за то, что едва плетется, и принялась, пользуясь тем, что "Изузу" едва полз, прихора­шиваться перед зеркальцем, усевшись на боковом сиденье кондуктора у двери. Проложила пудрой полоску снизу вверх на носу. Волнения не выдавала, хотя перед тем, как встать с кресла, Палавек еще раз предупредил: лишнее движение или слово, он открывает огонь.

Со стороны пакгауза вылетели мотоциклисты. Выхлоп­ные трубы форсированных двигателей выли. Взмокшие, се­менящие от усталости пехотинцы в касках, съезжавших на глаза, с подпрыгивающими и болтающимися подсумками, толпа каких-то людей в форме, по виду почтальонов, с но­силками й противогазными сумками толкали и затирали пассажиров, вытискнвавшнхся из автобуса.

Водитель едва открыл багажные отсеки.

Чемодан Типпарат, огромный и тяжелый, не давал воз­можности идти быстро. Палавек потянул женщину в сторону железнодорожных путей за почтамтом. Они спотыкались о рельсы, чугунные шпалы, извивающийся в грязной со сле­дами мазута мочалистой траве кабель.

Бетонный забор, в который они вскоре уперлись и вдоль которого пошли, поднимался метра на два с половиной, по­верху кудрявились мотки колючей проволоки. Стучало в ви­сках, но Палавек отказался от помощи Типпарат. Поблед­невший, в жеваной одежде, попытался шутить:

- В некотором роде вы являетесь военнопленной. Со­гласно международным правилам, военнопленных нельзя подвергать принудительным работам.

- А если будем считать, что я сдалась по собственной воле, перебежчик?

Ржавая, с полустертой надписью "Только для персонала" и выцарапанным нецензурным ругательством дверь вывела на пустырь, заросший мочалистыми кустами. Дальше тяну­лось шоссе, обсаженное эвкалиптами, за которыми видне­лись серые бараки под гофрированными крышами. К ним лепились шалаши и хижины, сколоченные из ящиков, кар­тона, жестянок и досок. Кое-где из тонких труб тянулись жиденькие дымки.

- Там, на другой стороне дороги, район бараков Кавила, потом вдоль реки потянется Лампхун-роуд. Дальше, в за­речье, иная жизнь и цивилизация, в том числе "Шип-кафе", вокруг которого теперь и будет развиваться после моего при­езда славный город Чиенгмай или, как бы сказал управляю­щий "Шип-кафе", северная роза, - сказала она.

Ветер с реки, поплутав по переулкам бидонвиля, пропи­тывался запахами тухлятины, сушеной рыбы, вспаханных на помойках огородов, болота, сырых тряпок и дыма. Ее длинные волосы отбрасывало на плечи.

- Я не знаю этого города, - сказал Палавек. - Пошли в сторону бараков. Мне холодно на ветру... Вы не могли бы что-то набросить сверху? Для этой местности у вас несколь­ко нескромный туалет.

- У меня нет ничего... похуже.

Палавек поманил рикшу, курившего штучно купленную сигарету под рогожным тентом бродячей торговки. Коляска его была иной, чем на юге, походила на те, которые видел в Лаосе. Рикша крутил педали, ерзая на седле латаными шор­тами. Чемодан и Типпарат ехали на обтянутом голубым пластиком сиденье. Палавек шел следом. Тянулся коридор неоштукатуренных блочных стен с ржавыми монтажными крюками. Грязные стекла не отражали солнца. Краска на дверях ходила трещинами и разводами, лупилась.

- Почему тут не живут? - спросил Палавек.

- Никто не может платить столько, сколько заломила строительная компания. Дешевле выжидать, кто первый ус­тупит, - сказал рикша. Он оглянулся на Палавека: не быстро ли крутит педали?

- А что там внутри?

- Квартиры...

- Поблизости есть телефон?

- Я видел аппарат в баре "Приют гуляк". Это дальше, в сторону электростанции. Только вот работает ли... Я видел аппарат через открытые двери.

Палавек протянул ему красную кредитку. В глазах рик­ши, возраст которого не поддавался определению, вспыхну­ло любопытство.

- Сотенная?

Он снял соломенную шляпу.

- Все - тебе. И ты нас не видел. Никогда. Нигде. И в особенности здесь и сейчас.

- Понял...

Рикша не добавил слово "господин". Он хотел сказать принятое в квартале "брат". Роскошная дамочка в счет не шла. Мало ли что случается в жизни. Ни сотенная, ни гуаябера его не обманывали. Человек урвал удачу, ищет прибе­жища. Плохой человек или богатенький искал бы в ином месте, в заречье.

Он поднял подушку сиденья, пошарил под ней и протя­нул Палавеку стальной прут.

- Такая запчасть пригодится?

И разогнал коляску вдоль пустынной улицы, на перекре­стке перевел ее, накренив, на два колеса, оглянулся, блеснул красными от бетеля зубами, исчез в проулке.

Дверь подалась нелегко. Подопревшие доски не держали ни гвоздей, ни шурупов. Выставив филенку, Палавек втолк­нул внутрь Типпарат. Треснул шелк, зацепившийся в проло­ме. Потом вдвинул чемодан, пролез сам и аккуратно принаживил доски на место.

В затхлом помещении, затянутом паутиной, засыпанном пылью и засохшими насекомыми, сквозь жалюзи и решетки едва пробивался свет. Квартирка состояла из комнаты с вы­городкой для кухни и глухого чулана с жестяным баком для воды и туалета. Деревянные рамы с веревочными гамаками служили кроватями. На салатовых лопастях потолочного фена тараканами чернели пятна ржавчины.

Палавек сдвинул одну раму - скрежет и пыль - к двери, перегородил вход.

- Отдыхайте, - сказал он. - Сегодняшний день свобод­ный. Вы гостите у подруги.

Она улыбнулась, знакомо кривя рот.

Растянувшись на веревочной сетке, провисшей почти до полу, смежив веки, он вдруг сообразил, что Типпарат улыб­нулась не плоской шутке. Ему?

- Госпожа Типпарат, - сказал Палавек, прокашливая хрипотцу,-я хочу попросить... Вы позвоните завтра Майклу Цзо и назначите свидание... Придумайте повод. Есть тут приличное место поблизости? Может, "Приют гуляк"?

Он сел. В комнате ее не было. Цветастый кусок материи, видимо, из ее профессиональных запасов, свисал с потолка двери в чулан. Оттуда доносился шум передвигаемого бака.

- Помочь?

Она вышла из-за занавески. В стеганой шелковой куртке, длинной тяжелой юбке. Волосы забраны в пучок. Бросила платье и жакет в свой голубой чемодан.

- Что вы сказали, господин Палавек?

Он повторил.

- Есть местечко, - ответила она, - где частенько видят воротил типа Цзо. "Джимкхан клуб"... Там. Я назначу в во­семь ему.

- Если все сойдет, в тот момент, когда Майкл Цзо выйдет на контакт, вы - свободны, бегите от того места, отправляй­тесь в гостиницу "Вианг Инн". В машину к Цзо сяду один я...

Типпарат достала из сумки книжку в пестрой обложке.

- Я в гостях у подруги. Хотите почитаю вслух?

-Что?

- "Человек с золотым пистолетом", шпионаж и в таком духе...

Не следовало, конечно, задавать ей этот вопрос. Какое ей дело до забот Палавека? И какое дело Палавеку до того, что она думает и как оценивает его поступки? Но Палавек уже спросил:

- Почему вы не интересуетесь, что произойдет дальше?

Она закрыла книжку, оставив палец между страницами.

Движением головы и левой руки хотела отбросить по при­вычке волосы, про которые забыла, что они затянуты в пучок. Спохватилась.

- Если вас действительно это интересует, - сказала она. - Мне не хотелось бы расставаться с верой в то, что вы не такой человек, роль которого играете. Мне кажется, вы достойный человек. Вы мне именно таким показались на ночном рынке Пратунам. Я сожалела тогда, что наше зна­комство прервалось, едва начавшись.

- Что значит - достойный человек?

- Значит, не делать зла ради зла.

- Ради добра - можно?

- Как я, женщина, могу ответить "да" на такой общий вопрос, если видела вас уже с нацеленным оружием и гото­вым стрелять? Одобрить убийство?

- У меня свой путь.

- Я не собираюсь заставлять вас сворачивать... Я верю, что ваши пути с этим человеком... Цзо только пересеклись. Я верю, что вы преследуете его не ради того, чтобы вырвать его теплое местечко в банде. Я верш, что вы боретесь ради добра! Но вы ведь один, как я вижу... Настолько один, что способны убить и невиновного. Не в том суть, что невинов­ной могла оказаться именно я. А в том, что другие люди за ничтожным исключением перестали для вас существовать как люди. Вы присвоили право решать за всех... Вы пресле­дуете зло. Это - легко. Это - ясно. Это - нетрудно. Риско­ванно, и только. Но что для настоящего мужчины в этой стране риск? Повседневность... Попробуйте-ка сделать для людей добро! Это -- смело... Я не в состоянии привнести в этот мир доброту и порядок... Но неужели, хотя бы в мечтах, мир не становится лучше, чем есть?