Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 54 стр.

- Лучше, чем есть? - сказал Палавек. - В мечтах? Это чрезмерная роскошь, госпожа Типпарат, мечты. За них рас­плачиваются, бывает, судьбой.

"Парабеллума, - подумал Палавек, - достаточно, чтобы ее убить. Заставить совершить что-то против воли - нет".

- Возможно, судьбой... Так случилось, что средства на хорошую школу мне достались из воздуха. Фирма "Ямага" объявила конкурс на лучшую рекламу своих мотоциклов. Я написала на листке почтовой бумаги первую пришедшую в голову фразу - "После изобретения колеса - новое только моторы "Ямага"... Представитель фирмы в Бангкоке вручал мне чек в холле гостиницы "Ориентэл"... Поступило несколь­ко приглашений работать для рекламных роликов на телеви­дении. Мечта, ставшая явью для четырнадцатилетней девоч­ки из семьи закройщика в пошивочной мастерской на окраине...

- И после этого вы решили заняться... этим... моделиро­ванием?

Она рассмеялась легко.

- Что вы! Училась танцам, пению, выступала в баре "Со­звездия"... Как одевались девушки, которые приходили на работу! Безвкусица, перенятая у фарангов и ставшая словно униформой у солдат... Принялась моделировать, продала не­сколько фасонов. Но после первоначального успеха как-то застопорилось. Приглашения известных ателье грозили ка­балой, работой на чужие имена. Своих средств на мастер­скую - нет... Обычная история

- Вам... вам..., - искал слова Палавек, - сколько лет, гос­пожа Типпарат? Вы замужем?

- Двадцать семь. Не замужем... Был друг, мы расстались. Для моей профессии необходимо, чтобы муж никогда не ревновал.

- Не понимаю.

- За богатыми дамами к модной портнихе заезжают бо­гатые мужчины. Пока ждут, всякое бродит в голове... Пред­ложения, которые я получаю, почти не отличаются от тех, которые делаются певицам в зале "Созвездий". Майкл Цзо совсем не оригинален.

Еще до рассвета его разбудил голод. "Чем ее кормить?" - подумал Палавек, пытаясь расслышать в темноте дыхание девушки. И в этот момент за окном возник, нарастая, грохот тяжелых моторов. Всполохи фар полоснули по потолку и ставням. Барак дрогнул.

Снаружи орали, надрываясь, сержанты, ссаживая солдат с грузовиков. Палавек разобрал из команд: в пустовавшем квартале размещается транспортная рота, вошедшая в город. Неслись выкрикиваемые номера отделений и взводов.

Типпарат стояла рядом с Палавеком у двери, готовая к выходу. Куда теперь?

Старый товарищ по батальону "желтых тигров", с кото­рым Палавек столкнулся еще во времена работы вышибалой в Бангкоке случайно, сказал, что уходит послушником в чиенгмайский монастырь Ват Дой Сутхеп. В монастыре на­шедшего приют полиция не тронет - неписаное правило неприкосновенности спасшегося в обители...

Капрал, задевший в суматохе плечом Палавека, тащил охапку бамбуковых жердей с привязанными оранжевыми указателями, на которых чернела одна и та надпись - "На дезинтоксикационный пост". Офицеры раздавали дублика­ты ключей к дверям бараков, у которых кучками, свалив рюкзаки, каски и оружие на асфальт, грудились невыспав­шиеся солдаты.

Конец улицы, опутанной мотками колючей проволоки, перегораживал желто-зеленый шлагбаум, под которым Палавеку, тащившему чемодан, и Типпарат пришлось при­гнуться. Синеватый "датсун" с желтым кругом такси на борту вихлялся по улице, объезжая кое-как расставленные грузо­вики и бронетранспортеры.

- К пагоде Ват Дой Сутхеп, - сказал Палавек водителю.

Гусеничные громадины со спаренными пулеметами над

кабиной разъезжали, кроша кромки тротуара и осыпая сточ­ные канавы. Свороченный железобетонный столб висел на продавленных проводах. Таксист ловко провел под ними машину.

Лейтенант Рикки Пхромчана молчал, опустив глаза, буд­то не расслышал ответа майора. Чудоч Уттамо переживал за авторитет начальника. Что они себе позволяют здесь, даже в чине майора, в провинции? Преступник бродит по городу вторые сутки, а они не только ничего не знают о нем, но и не чувствуют никакой ответственности за халатность по служ­бе. Сержант увидел, как неторопливо потянулась рука Рикки к брючному карману. Чтобы достать коробку с бетелем, лей­тенанту пришлось перенести тяжесть тела на левую ляжку. Натянувшаяся штанина готова была лопнуть. На локте пу­ловер явно нуждался в починке.

Взвизгнул и вспыхнул проблесками тревожный сигнал на селекторе связи. Комиссар и Рикки смотрели друг другу в глаза. Взаимопонимания и сотрудничества не налажива­лось.

- Господин майор, здесь старший группы слежения за иностранцем в пагоде Ват Дой Сутхеп, - прозвучал голос дежурного. - Он на связи...

- Зачем ко мне?

- Они зацепили бандита, прибывшего на автобусе. Там, в пагоде.

- Соединяй!

Старший слежения доложил не торопясь, что в ходе на­блюдения за иностранцем, который, побродив по монасты­рю, двенадцать минут беседовал с настоятелем, группа нео­жиданно натолкнулась на преступника, разыскиваемого по делу об ограблении ювелирной лавки в Бангкоке. Бандит прикатил на такси с чемоданом в сопровождении молодой женщины. Водитель сказал, что его наняли до пагоды близ бараков Кавила. В дороге пассажиры не разговаривали. У здания медицинского института дамочка звонила из теле­фона-автомата. Прикрываясь женщиной и иностранцем, ко­торым он угрожает пистолетом, бандит отступил к мондопу, помещению монастырской библиотеки, и заблокировался там с заложниками. Мондоп окружен, в нем одна дверь. Че­модан захвачен, к нему не притрагивались.

- Ну, я поехал, - сказал Рикки Пхромчана. - Брать его нам...

Не спрашивая разрешения майора, надавил клавишу от­вета на аппарате связи.

- Говорит лейтенант Рикки Пхромчана из центрального управления в Бангкоке. Вот что, держи его взаперти, друг, и не трогай до моего прибытия. С боеприпасами у этого зна­тока древних текстов дело обстоит даже очень неплохо.

- Майкл? - сказал майор, ткнув в кнопку памяти теле­фонных номеров, когда гости из центра выкатились из каби­нета. - Бандит обложен. Существовать ему час, самое боль­шее.

Глава пятая. "РОГОЖНОЕ ЗНАМЯ"

1

Осенью, в начале октября, на Свердловском плесе Ивань­ковского водохранилища становилось теплее, чем на суше. Голые острова пластались по серой воде. Зыбь раскачивала листву, сорванную с деревьев и кустарника. Оловянные ку­пола церкви на южном берегу высовывались над ржавыми липами, донашивавшими траченый летний наряд. Тугой ветер со стороны Твери отбеливал небо. Запах прели, сырой земли и жженой ботвы слышался далеко по протокам.

Моторка в такие дни ходила словно по маслу, и однажды Бэзил, удивленный до крайности просьбой, перевез местной учительнице с одного берега на другой телку, а между бере­гами лежали полтора километра. В осевшую лодку черно-белая, пахнувшая лесом, теплая телка вошла покорно, на ходу стояла смирно, с морды тянулась слюна. Муж учительницы покуривал, поглядывая выцветшими глазами на привыч­ную красоту, простор и величие природы. Сунул без разгово­ров, казавшимися ему лишними, бутылку водки Бэзилу и потянул скотину по косогору к церкви, в деревню, мимо рубленого магазина.

Так он отдыхал последний раз. А с чего вспомнилось, не знал и сам. Может, блаженное состояние покоя накатило в деревянной гостинице, в номере со скрипучими полами и балконом над речкой? Она плавно заворачивалась у перека­та, поверх которого, будто паруса, прогибались трехъярус­ные крыши пагоды.

А может, потому, что предстояло провести два-три часа в Ват Дой Сутхеп, за городом, среди строений и в общении с людьми, традиции которых были, наверное, последней на земле живой, не музейной и восстановленной, связью с древ­ним прошлым. С живущим прошлым. Он любил прогулки в королевских парках и храмах-усыпальницах вьетнамского Хюэ над рекой Ароматной, на пустынных дворах пагод в лаосском Луангпрабанге, среди красных колонн крытых че­репицей дворцов и павильонов Запретного города в Пекине...

Когда-то, очень давно, ему представлялось, что стать биг- кху - буддистским монахом, быть им всегда и везде, месяц, год, десять лет, в непрерывной, словно танковая гусеница, череде ритуалов схоже с добровольным заточением в тюрь­ме. А узнав их жизнь, разобрался, что эти люди - не затвор­ники и выражают себя внешне как буддисты в определенной обстановке, не больше, что и среди них много сильных и целеустремленных, что и для заточения в пагоде нужно ро­диться человеком действия. Последняя живая связь с древ­ним миром... Может быть, поэтому большинство настояте­лей буддистских ватов и отшельников оказываются непоколебимо патриотичными и полны энергии в сопро­тивлении несправедливостям и утверждении добра? Стар­ший бонза Ват Дой Сутхеп был из таких...

Однако следовало принять меры предосторожности. На­кануне вечером Ват Ченгпрадит занес в гостиницу номер газеты "Дао мыанг" с переводом статьи "Встречайте русско­го!". Автор ее сообщал, что одним из Преимуществ москви­чей перед жителями других городов стран мира является возможность получать информацию о Юго-Восточной Азии от журналиста Бэзила Шемякина. Этот парень, говорилось в публикации, является своего рода Джоном Бэрчем. Ему все чудится, что кто-то проникает, вмешивается и влияет по­всюду. В некоторых азиатских странах, в том числе и той, в которую ему разрешают приезжать время от времени, для него мало привлекательного. Он пишет одобрительно лишь в следующих случаях - когда в этой стране поддерживают забастовщиков, безработных, когда высказываются в пользу старых обрядов и тупого национализма, торговли с беднею­щей Россией или ворчат по поводу слишком большой свобо­ды иностранных предпринимателей и больших денег. Осо­бенно любит Шемякин порассуждать о студенческих беспорядках. Пробовал он перо и на такой набившей оскоми­ну теме, как пиратство в Южных морях, в особенности в Малаккском проливе.

Автор статьи в "Дао мыанг" сообщал читателям, что он с особенным нетерпением поджидает статей русского колле­ги, хотя бы из-за нечастого их появления. Тут хочется спро­сить: как газета, пусть даже существующая на средства госу­дарства, может позволять себе держать такого разборчивого и ленивого корреспондента? Шемякин появился в этих кра­ях в шестидесятые годы и, после того, как пооколачивался в окопах в Камбодже, Вьетнаме и Лаосе, претендует на то, чтобы его продукция стало зеркалом нашей жизни для всех русских.

Часто приходится слышать, делился автор с читателями своими мыслями, неблаговидные высказывания насчет то­го, чем действительно занимаются многие русские журна­листы. Добывают-де, мол, шпионские сведения и сомни­тельную информацию. Однако господин Бэзил Шемякин производит положительное впечатление на тех, кто с ним сталкивается. Его неизменно награждают эпитетами-свет­ский, динамичный, воспитанный. Отмечают также, что он элегантно одевается, имеет к тому же выправку, столь цени­мую прежде всего военными. Живет он в нашей стране с полным комфортом, и непонятно, почему он чувствует себя столь несчастным вместе с забастовщиками, безработными и скандалящими, плохо успевающими студентами... Все эти темы в изобилии представлены у него дома.

Как ни странно, Шемякину опять не предложили при выдаче визы представить сведения о его прошлой деятель­ности. А ведь его прошлые репортажи с театра военных дей­ствий содержали подробности, которые не узнаешь в тылу, да и в окопах тоже. Они штабного характера. Шемякин был ребенком, когда Германия захватила его страну. Он, конеч­но, воспитывался у партизан...

Никому нет дела в этой стране, говорилось в статье, до того, как Шемякин проводит свое время. Сам-то Шемякин как-то пожаловался за выпивкой, что за ним тут ходят по пятам. Что-то это незаметно другим. Точка зрения властей: Шемякин - журналист и свободен в контактах. Быть может, найдутся, однако, патриоты, которые попытаются провести частное расследование дела Шемякина. Теперь это легко сде­лать. Русский здесь. Поговорите с ним! Расскажите, как пло­хо всем тут живется...

Встреча в баре "Ринком" не прошла даром. Вспомнилось омертвелое от сине-зеленой подсветки лицо капеллана с кре­стиком над левым кармашком рубашки, Эрли, знаток двух методов умерщвления... Разболтались, а теперь выправляют положение. "Дао Мыанг" читала определенная публика. По­чему бы "группе патриотов, охваченных справедливым воз­мущением против русского шпиона", не набить ему морду в публичном месте с кандибобером, шумом и фотохроникой? Глядишь, скандал бы придал правдоподобие страхам и воен­ной истерии, к которой с иронией относятся чиенгмайцы и даже часть младших офицеров. Ай да капеллан! Сходил ко­нем.

Бэзил набрал номер администратора.

- Там забрали записку, которую я оставил для знакомо­го?

- Да, сэр, полтора часа назад. Лицо, которому адресовано послание, забрало его лично.

Имелась договоренность с Ватом Ченгпрадитом, что Бэ­зил каждое утро ставит его в известность о планах на день запиской через администратора. На этот раз Бэзил написал по-английски:

"Дорогой Ват, я не смогу пообедать с тобой сегодня, как предполагалось. Причина, я надеюсь, покажется тебе изви­нительной. Я должен около полудня получить важное интер­вью с одним весьма влиятельным и осведомленным челове­ком. Пообедаем завтра, когда обстоятельства будут более благоприятными в смысле свободного времени. Почтитель­но и с извинениями, твой Бэзил".

Вчера он писал по-русски. Возможно, те, кто пользуется услугами переводчика с редкого для этих краев языка, могли и найти его сегодня достаточно быстро. Английский же им понятен. Можно не сомневаться, что с этого момента Бэзилу выделена свита, которая не даст его в обиду патриотам, ре­шительно настроенным газетой "Дао мыанг", пока не будут прослежены его связи с влиятельными и осведомленными людьми. Свите важно сохранить его спокойненьким-невредименьким. Прием древний, известный контрразведчикам, но неизменно срабатывающий. Самые серьезные службы - самые бюрократические. Диалектика строгих инструкций...

Сидя в такси, которое покатило не через цитадель, а вок­руг по Чайпум-роуд и дальше по Манинопхарат-роуд, Бэзил наблюдал, как за несколько часов изменился город.

Бедствие нелепо спланированных развертывающихся маневров коснулось только окраинных улиц. Происходив­шее не стало еще обыденностью, сохраняло свежесть нелепо­сти, привкус ненастоящего, фарса, хотя в этот фарс втягива­лись сотни солдат, "красных быков" и сельских скаутов. Выдвигались военизированные гражданские формирова­ния, бойцы которых занимали основные перекрестки, про­езды, разбивали во дворах административных домов и школ палатки, развертывали боевую технику. Возбуждение солдат перерастало в ощущение вседозволенности. С улиц исчезали прохожие и торговцы, стальные решетки и жалюзи опусти­лись в лавках.

Водитель нервничал и дергал машину.

Триста ступеней между шершавыми пористыми тулови­щами пары каменных змей, сползающих с макушки горы Сутхеп к шоссе, Бэзил преодолевал, отдыхая и разглядывая открывающуюся шире и шире панораму Чиенгмая. Сквозь жирные безлистные ветви деревьев, русского названия кото­рым нет, геометрически четко проступало аэродромное по­ле, розовели стены цитадели и черепичные крыши над тем­ными полосами узких улочек. Восточнее пятно города становилось мутноватым и сливалось с маревом.

Лестница, пока Бэзил поднимался, оставалась безлюд­ной. Он постоял несколько минут, не доходя десятка ступе­ней до вершины, где горела позолотой острая ступа, обрам­ленная неправдоподобно голубым небом.

Бэзил открыл футляр магнитофона, проверил батареи, ход пленки, установил уровень записи. Потертая кожаная коробка, сшитая лет десять назад в Ханое не очень искусным шорником, создавала видимость, будто в ней находится фо­токамера.

Две американские старухи с одинаковыми сумочками на локтях, одна в красном, другая в белом платьях разглядыва­ли граненую золотую гору, вокруг шпиля которой гудели под ветром растяжки. Из-за белых колонн жавшейся к обрыву библиотеки - мондопа - в сторону подвешенных гирлян­дой колоколов, где остановился, оглядываясь, Бэзил, дви­нулся монах. За ним, потягиваясь, со сворачиваемой вбок сладостной зевотой мордой, тащился белый пес.

Бэзил сложил ладони перед грудью. Выбритое темя бигкху блеснуло в легком кивке. На кончике плоского носа си­дели очки с зеркальными стеклами. Бузил подумал, приме­тив в них свое отражение, что следовало бы улыбнуться. Бигкху улыбнулся в ответ. Под мышкой он держал пластмас­совый скоросшиватель с торчащими закладками.

- Я - Бэзил Шемякин, журналист, - сказал Бэзил по- английски.

- Добро пожаловать. Преподобный согласился побесе­довать с вами.

Они прошли к белой часовне с двускатной, ломающейся на изгибе крышей. Высокий старик с длинным безучастным лицом едва кивнул, отвечая на приветствие. Пятясь, присе­дая, бигкху отодвинулся в тень.

- Господин Ченгпрадит передал мне бумагу с вашими вопросами. Я размышлял над ними". Ваши мирские инте­ресы, как и наши монастырские, я вижу, двойственны. Ми­ряне, для которых вы пишете, судя по всему, обеспокоены событиями в материальном мире. Но беспокойство это вы­звано нравственными соображениями. Мы же не беспоко­имся о земном вообще. Наша забота - воздать ритуалами, образом жизни и собственным поведением в миру почести нравственным принципам Будды, суть которых - проще­ние, терпение, взаимопонимание и доброта. Может, добро вам представляется достижимым только через привнесение страданий другим и через собственные страдания. Вы хотите изменить мир вещей. Мы хотим изменить внутренний мир человека. Наш путь чище...

Преподобный говорил, глядя в сторону, на свою циновку, серебряную чашу с водой и метелку-кропильницу, подле которых его поджидали на коленях пять-шесть человек.

Отповедь была очевидной. Первый вопрос Бэзил сфор­мулировал так: отношение буддистских кругов к неблагопо­лучному материальному положению крестьян, к падению нравов под воздействием чуждых национальным традициям влияний. Приходилось придерживаться абстракций.

- Преподобный, как же будут разрешены противоречия земного мира? Мы все, стало быть, должны уйти из него по дороге самоусовершенствования? Что же останется от обще­ства? Да и достижимо ли это?

- Разрешение противоречий в так называемом совре­менном обществе, как обещают лидеры людей, живущих в нем, состоится в будущем и зависит от технологических и экономических перемен. Возникла окружающая среда или новая природа, которая является производной от изобретен­ных технологий и комфорта. То есть производной от культу­ры вашего общества, созданной по моделям ваших представ­лений о мире. И чем больше люди погрязают в такой природе, тем больше они сами для себя усложняют собствен­ное существование. В один прекрасный день, окончательно запутавшись, люди выберут такую схему сведения воедино своих представлений о мире, которая, по существу, не будет отличаться от древних мифологий, от мифов, принятых у нас здесь, в пагоде... Разве не чувство ностальгии по гармо­ничному представлению о настоящем мире, утраченном еще вашими предками, водит вас, иностранцев, по Ват Дой Сутхеп? Мне кажется, ваш интерес, в том числе и к моим мыс­лям, пронизан именно этим чувством...

- А отношение бонз к военным, преподобный? Мне ли напоминать о буддистах, сжигавшихся десять лет назад в Сайгоне?

- Многие военнослужащие принимают постриг, уво­лившись из армии. Мы - против сражений. Но мы никого не призываем к миру. Мы только подаем пример жертвен­ности во имя мира... Но в целом это - мирские заботы...