Бэзил не включил магнитофон. Старик разговаривал и ничего не говорил. В монастыре Дой Сутхеп исповедовали "хинаяну", или буддизм "малой колесницы", который в отличие от "махаяны" - "большой колесницы", предписывал поиски спасения прежде всего для себя лично. Эта религия не знала религиозных войн. Ее приверженцы ничего не хотели знать о других войнах.
Молодой бигкху выдвинулся из тени, чтобы проводить Бэзила.
Острая боль от толчка в спину каким-то стержнем.
- Не дергаться! Не кричать! Не звать на помощь! Руки за спину! - с акцентом прозвучало по-английски из-за плеча.
Запястья захлестнули ремешком, стянули, грубо обхватили сзади вокруг пояса. Прижатый спиной к напавшему, Бэзил пятился вслед за ним. Справа вытягивалась мускулистая рука с парабеллумом. Кожух сдвинут на взвод. Краска на стволе потертостей не имела. Четко выбитая надпись марки - "беретта-билити, модель 92 Б парабеллум".
Монахи исчезли.
Две фигуры метнулись за красную ограду ступы, уходя из зоны огня. Схвативший Бэзила крикнул им что-то по-тайски, резче рванул за собой. Почти падая, они ввалились в выбитую пяткой дверь библиотеки.
Теперь его держали за брючный ремень, поставив в узком входе в книгохранилище лицом во двор. Человек из-за спины еще с минуту кричал по-тайски, срывая голос, иногда замолкая и хрипя высохшим горлом. Бэзил почувствовал, что нестерпимо хочет пить. Парабеллум торчал у правого локтя, и какие-то люди, которых Бэзил против солнца не мог разглядеть, жались, присев или упав на каменные плиты, у ограды.
Его еще дернули назад. Дверь захлопнулась. С подворья монастыря теперь, наверное, виднелась только голова Бэзила в верхней забранной решеткой части дверных створок.
- Не шевелитесь, - сказал на этот раз женский голос по-английски. - Вам не причинят зла, господин иностранец. Успокойтесь. Это вынужденная мера. Вас отпустят. Вы пробудете некоторое время заложником.
- Кто вы? Ваше поведение возмутительно!
- Мы не задаем вам вопросов. Не задавайте и вы.
- Я могу сесть?
- Да, строго в дверях. Лицом на выход.
Бэзил, скрючившись, опустился, подгибая ноги. Державший его за ремень ткнул ногой створки. Солнце ослепило.
Стены мондопа казались толстыми, и вывалиться из дверного проема одним движением в сторону, из зоны досягаемости парабеллума за спиной, представлялось невозможным. Подташнивало. Разбирала злость. Стрелять те, кто, залегши у ограды, блокировал вход, вряд ли решатся. Насилие в пагоде, тем более стрельба, - святотатство, на которое тайцы не решатся. Руки затекли.
- Эй, вы, как вас, - сказал Бэзил, оглядываясь и ничего не различая в полумраке мондопа. - Вы превратите меня в инвалида. Руки затекают. Перевяжите эту веревку иначе.
Ременная петля скользнула через голову на шею. Путы на кистях ослабли. Теперь он мог сидеть, упираясь руками и прислонившись плечом к притолоке. Тошнота резиновым мячиком то подступала, то отпускала. От ограды кричали время от времени по-тайски. Потом кричали в ответ из мондопа.
Выстрел из-за плеча оглушил Бэзила.
Не слыша собственного голоса, он крикнул:
- Эй, у ограды! Я иностранец, я требую...
Тычок дулом в спину. Выстрел. Выстрел. Снова выстрел. Снова выстрел.
От ограды не отвечали на огонь. Удивляло, что не предпринимали и попыток к переговорам. Бэзил сидел в дверях, перед которыми простиралась мощенная плитняком площадка метров в пятьдесят длиной. Тень ступы сузилась. Ветерок и сольце сушили лицо, оно горело. Тошнота прошла, но еще мучительнее хотелось пить.
- Вы - террористы? - спросил он, осторожно оглядывась внутрь мондопа.
- Сказано: без вопросов, - ответил мужчина.
- Я - иностранец. Вы отдаете себе в этом отчет? В любом случае, убьете вы меня или нет, вас ждет по законам этой страны смертная казнь. На что вы рассчитываете?
Женщина сказала что-то по-тайски. Он ответил. Голоса у сообщников, обсуждавших положение, звучали бы иначе. По тону разговор представлялся разговором двух знакомых. Коробка с магнитофоном, висевшая на плече Бэзила, лежала чуть сбоку и за спиной. Он передвинул ее на колени. Ременная петля натянулась.
- Было неудобно, ремень резал плечо, - сказал Бэзил.
Натяг ослаб. Разговор за спиной возобновился, и Бэзил
надавил клавиши мотора и записи. Он не понимал ничего из того, что говорилось. Но и так было ясно, что материал шел.
Только бы не заметили, что магнитофон включен, и хватило бы пленки...
Он старался натянуть слюну, чтобы умерить сухость во рту. Губы саднило, и вернулась тошнота. Охватывала вялость. Когда же начнется атака, и как ее спланирует полиция? Может быть, они ищут русского переводчика, который прокричит в мегафон на языке, определенно непонятном террористам, как ему действовать?..
За спиной чаще и дольше звучал мужской голос. Однажды показалось, что женщина всплакнула. Вероятно, оба скрывались в монастыре от полиции, и свита, которую Бэзил притащил на хвосте из города, напоролась на них. Другого объяснения он не находил.
Магнитофон Бэзила еще не работал, когда Палавек сказал Типпарат:
- Простите меня, если можете. Я втянул вас в скверную историю. Но вы - свободны. Вы скажете им, что я решил обойтись одним заложником, этим дураком-иностранцем, и отпустил вас. Идите, прошу вас...
- Я могла убежать, воспользовавшись суматохой и тем, что вы занимались иностранцем... И потом...
- Что?
- Вы схватили подвернувшегося фаранга, чтобы прикрыться им. Ведь сподручнее было бы использовать с этой целью меня. Какая разница? Я находилась рядом. А вы, заметив переодетых агентов, пробежали еще метров десять, рискуя попасть под пули...
- Вы правы... В обстоятельствах, в которых я оказался, наверное, может... можно сказать, что вы... дороги мне, Типпарат.
- Вам за тридцать, а вы не женаты, Палавек. Это считается зазорным. Почему же не вступили в брак?
- Наверное, я хотел...
Здесь пошла пленка, которой хватило на сорок пять минут с одной стороны и сорок пять с другой. Бэзил сумел, осторожно двигая пальцами, сменить кассету, закашлявшись, чтобы приглушить щелчок крышки магнитофона. "Останусь жив, - подумал он, - Вату достанется работенка по переводу, и он окупит дорогу"... А Палавек, разобравшись, что иностранец не понимает по-тайски, говорил про детство, службу в армии, об университете и брате, бегстве в Камбоджу, морском братстве и встрече с Цзо.
Наступали быстрые тропические сумерки. Кончилась и вторая пленка.
Замученный жаждой, тяжелой головной болью, Бэзил полулежал в дверях мондопа. Ноги деревенели. Он ждал, когда сжавшееся до размеров раскаленного пятака солнце упадет за раскинувшийся на востоке город и начнется атака. Скорее всего, полиция подтащит мощный прожектор, ослепит бандитов и без потерь преодолеет пятьдесят метров до мондопа.
Бэзил осторожно оглянулся. Мужчина, выдвинувшись к двери, смотрел на горизонт, тлеющий за черным теперь силуэтом ступы. Серое лицо выглядело усталым. На широкой ладони бандита лежали сухие пальцы женщины.
Сырая прохлада поднималась из долины и наползала в мондоп.
- Полиция включит прожектор, ослепит и захватит вас, - сказал Бэзил сипло.
Оставалась надежда, что эти двое решатся на плен. Тогда еще, может, обойдется. Уголовники или террористы?
Он старался не думать о возможной смерти. Однажды, давным-давно и раз навсегда он подумал о ней всерьез. В самой спокойной обстановке. И исключительно по причине своей профессии. Как говорится, ничего личного не привнося. Решил: умирать можно, близкие устроены, и он никому ничего не должен... До встречи с Ритой. Сколько времени теперь в Москве? Около двух дня. 22 февраля, вторник... Ну да, женщины покупают подарки мужчинам... "Ах, ты, сирота казанская, - сказал он себе. - Ах ты паршивая, никудышная, состарившаяся, обленившаяся сирота казанская. И никто-то тебя не любит, и никто-то тебя не жалеет!"
Почему им не делают никаких предложений? Чего молчат на той стороне
2
На той стороне лейтенант Рикки Пхромчана, стоя пятью ступенями ниже монастырского подворья, посматривал на часы и солнце, клонившееся к закату. Человек пятнадцать репортеров топтались перед оцеплением. Зевак, слава Будде, в этот час почти не оказалось. Десяток агентов, посланных в поддержку, Рикки погнал через заросли по круче блокировать Ват Дой Сутхеп с запада.
Непросто обошлось с монахами. Настоятель предложил полиции удалиться. В пагодах играли в футбол, устраивали гулянки, судачили кумушки, врачевали знахари и начинающие врачи, бродили торговцы всем чем угодно, но полиции приходить по своим делам запрещалось! Рикки так и сказал. Он сказал еще, что, если полиция уберется, иностранец, захваченный заложником, обвинит ее в бездействии, преступник же и преступница, а возможно - тоже заложница, застрянут в монастыре и год, и десять лет, пользуясь неприкосновенностью.
Настоятель попросил не вести боевых действий до заката. А там, сказал, как хотите. Лейтенант так и хотел. Он ждал сумерек.
Когда Рикки Пхромчана и сержант Чудоч Уттамо примчались в монастырь, как раз и начиналась стрельба. Втянувшийся не в свое дело и быстренько смекнувший это старший группы слежения за иностранцем с видимым удовольствием уступил инициативу, как он сказал, специалистам из центра.
Бандит верно рассчитал, что в Ват Дой Сутхеп его не обнаружат. Полиция опустилась до содержания осведомителей в притонах и государственных учреждениях. Не ниже. Религии коррупция не коснулась.
Рикки приказал не отвечать на огонь злоумышленника, отогнавшего парабеллумом двух человек, пытавшихся на его плечах ворваться в мондоп. Прежде всего, нельзя повредить иностранца. Иностранец оказался журналистом, человеком казенным, получающим жалованье от своего правительства. Окажись другой, и не обратили бы внимания... На своего, скажем.
Советовал не стрелять, чтобы не поцарапать журналиста, старший группы слежения. На этот совет Рикки Пхромчана, конечно, плевать хотел. Он распорядился не стрелять по другой причине. Перестрелка вытянет из обоймы бандита все патроны, и тот, чего доброго, выйдет с поднятыми руками. Среди бела дня. Не застрелишь в открытую. Работу же надлежало сделать чисто. Облегчение для него же самого. Бандита ждет смертный приговор - расстрел. По этой причине Рикки Пхромчана не ощущал никакого беспокойства: преступник погибнет, и погибнет в перестрелке, как желает начальство. Погибать в сумерках ему сподручнее. Слава Будде, полицейский прожектор оказался в неисправности.
Стоя на узких, слизистых от росы и тумана ступенях каменной лестницы, ссутулившись над пиалами, Рикки и Чудоч хлебали лапшевник, принесенный посыльным из ресторанчика у подножия горы.
Расселины затягивала темнота. Над ними курился туман, заволакивая лестницу и агентов оцепления. Кто-то из репортеров блеснул там вспышкой.
Появился старший группы слежения. Сглотнул слюну, унюхав аромат специй. Его люди сидели в засаде с полудня напротив мондопа. Без них, один, он есть отказался.
Рикки и Чудоч переглянулись. Сержант протянул старшему пачку сигарет.
- Спасибо, - сказал тот. Зажигалка у него оказалась самая дешевая, закопченная у фитиля и жирная от просачивающегося бензина.
Поднялся полицейский из нижнего оцепления. Он держал за локоть тщедушного человечка в очках.
- Господин лейтенант, тип утверждает, что кое-что знает по делу.
- Имя? - спросил Рикки зло. Он и в армии злился перед боем. Потому что, в сущности, ничего глупее вооруженной драки на свете нет.
- Журналист из Бангкока. Ват Ченгпрадит... Мне известен иностранный заложник. Русский журналист. Зовут Бэзил Шемякин. Мой друг. Потому прошу, господин начальник, сказать мне, что там происходит. Русский живой?
- Друг, значит, - сказал Рикки.
- Ваш политический друг, вы хотите сказать? - спросил старший группы слежения.
- Наше традиционное гостеприимство...
- Вышвырните его отсюда, - сказал Рикки полицейскому, не глядя на очкастого. - И никого больше не таскайте из-за оцепления. Когда понадобятся, позовем...
Радио, висевшее на груди старшего группы слежения, зазуммерило.
- Слушаю, комиссар, - сказал он.
- Где лейтенант из центра?
Можно было подумать, что голос раздается из тумана, поднимавшегося выше и загустевавшего почти у ног.
- Здесь, слушаю, - ответил Рикки, отводя пиалу в сторону и наклоняясь к микрофону.
Теперь с ним разговаривал пар над супом.
- Обстановка? Ждете сумерек?
- Нормально. Скоро начнем. Минут через семь.
- Ладно. Я побуду в конторе. Удачи...
Чудоч проглотил свою порцию. Рикки не торопился. Поставил пустую пиалу на ступеньку, вложил в нее, звякнув, ложку. Вытащил из кобуры солдатский "коль-45" и запихнул за брючный ремень.
- Тебе приходилось убивать преступников, Чудоч? - спросил Рикки. Он готовил порцию бетеля.
- Вам известно, начальник. Стрелять, захватывать... Убивать - нет.
- Попробуешь теперь?
- Это - приказ?
- Нет, Чудоч... Не приведи Будда получать такие приказы.
Они поднялись на подворье монастыря. Начали движение к мондопу, очертания которого угадывались в фиолетовых сумерках. Небо мерцало первыми звездами.
В черном прямоугольнике двери мондопа чуть светлела бесформенная масса фаранга-заложника. И сразу оба заметили силуэт человека, сторожко перешагнувшего через бедолагу. Заминка и прыжок вперед, к ограде ступы, снова заминка, легкое движение вперед...
Рикки Пхромчана, осев до пяток, нанизал человека на ту невидимую, но почти физически ощутимую прямую, которая соединяет капсюль патрона, ствол кольта и цель. Задержав дыхание, не затягивая его и не передерживая рук, проверил свое ощущение.
Лейтенант не попал потому, что преступник, запутавшись в брюках, которые, видно, обо что-то зацепил, споткнулся и упал одновременно с выстрелом. Чудоч, рассчитывая, что при неудаче начальника беглец рванется вперед, машинально сделал несколько выстрелов с упреждением.
Ясно, бандит не собирался сдаваться.
Привстав, опираясь руками о землю, он, однако, оставался без движения.
Рикки понял, что не попадет, еще спуская курок. Стараясь опередить агентов, вырвавшихся из-за ограды ступы, бросился вперед. Прикончить, прикончить до того, как возьмут живым!
Усердный Чудоч броском, обогнав всех, с налета обрушился корпусом, сокрушил преступника о каменные плиты двора. Крупнокалиберное ружье сержанта, вертясь, скользило и ударилось об основание ограды, отрикошетило, ткнулось в ноги агента из группы слежения. Агент, запутавшись ногами в неожиданном препятствии, рухнул лицом вперед. И тут же включил мощный фонарь. Преступник лежал лицом вниз. Чудоч с хрустом зажимал наручники на тонких запястьях, с силой выдернутых поверх спины.
Теперь светили несколько фонарей. Светил своим и лейтенант Пхромчана. На лицо женщины. Мужская гуаябера разодрана на бедре и груди. Правая нога в слишком просторных брюках неестественно подвернута дважды.
Сержант Чудоч, задыхаясь, хватал широко открытым ртом воздух. Один из агентов, нервно посмеиваясь, беспричинно, как случается, едва минет риск, поднял ружье и сунул ему в руку. Никто, кроме лейтенанта и сержанта, не знал, в кого они старались попасть.
- Баба, - сказал старший группы слежения.
- Отвлекала...
- Всем к мондопу! - крикнул зло Рикки.
- Птичка упорхнула, лейтенант, - сказал старший группы, когда они остались одни. - Не стоит и проверять...
Что-то произошло непредвиденное с этим мандарином от криминалистики из центра, он чувствовал. Будучи старой лисицей, решил: свое дело сделал, в чужое не суюсь. Он выдернул шнур питания радиопередатчика, висевшего на груди. Будем считать, что контакт нарушился в суматохе, случайно. Когда его попросит этот лейтенант, он восстановит связь с комиссаром.
Рикки Пхромчана опустился на колени. Перевернул на спину Типпарат. Он не мог проверить пульс. Скованные руки оказались теперь за спиной. Он приложился губами к сонной артерии на шее.
Старший группы слежения отвел взгляд на силуэт ступы и звездной небо.
- Пойду посмотрю, что там, в мондопе, - сказал он.
Ботинки застучали по плитам.
Иностранец, кажется, пребывал в обмороке. Незадачливый шпион. Ставший заложником. Да и шпион ли?
Размышления не входили в компетенцию старшего группы слежения. Его дело - беспристрастный отчет о бедняге. Доклад об ушедшем бандите - лейтенанта. Не хотел бы он теперь оказаться на его месте.
Снизу, из расселины, донеслись три выстрела, приглушенные туманом. Наверняка стреляли от страха или для очистки совести. Кому в оцеплении захочется, чтобы матерый рецидивист выскочил на него? А может?
"Может" никогда или почти никогда не оправдывалось на такого рода охоте.
- Господин Пхромчана, - сказала Типпарат, открыв глаза, вы преследуете не того человека, вы преследуете жертву преступления...
- О чем вы говорите, госпожа Типпарат? Как вы здесь оказались? Вы - заложница или соучастница? Этот бандит погнал вас под пули?
- Господин Пхромчана, говорю: вы преследуете не преступника, а жертву преступления... Я...
- Вы оправдываете бандита. Он убил двух человек. Ограбил магазин. Втянул вас в грязное дело. Подставил подло под наши выстрелы. Вы знаете, что я и Чудоч стреляли в вас? Почему вы в этой одежде? Как вы себя чувствуете? У вас страшный перелом...
- О Будда, - сказал, присаживаясь на корточки рядом, Чудоч. Он стонал. - О Будда! О горе!
Бережно приподнял девушку, снял наручники. Сноровисто наложил планки на сломанную ногу. Взял на руки хрупкое тело. Типпарат потеряла сознание.
Сержант шагнул в сторону лестницы.
- Господин лейтенант, - сказал он, - во имя нашей дружбы! Никаких журналистов... Никаких фотографий... Понимаете? Бандит умрет, самое позднее, утром. Мертвее мертвого умрет. Он погубил ее... Может, мы еще поможем ей...
В темноте он не стеснялся плакать.
Только теперь Рикки вспомнил про бетель за щекой. Выплюнул, хотя плеваться в монастыре и не полагалось бы.
- Передай мне девушку. Сам - вниз!
- Понял, начальник. Бегу за машиной. Подгоню легковую, помягче...
Сержант, освещая путь фонарем, поскакал вниз через три ступени.
Девушка, в которую они стреляли, казалось, не имела веса.
Она никогда, пока шли розыски брата, не говорила пустых слов. Всегда знала, что говорила. Она достойная девушка. Бандит манипулировал ею. Полковник манипулировал им, лейтенантом Рикки Пхромчана. Майкл Цзо манипулировал полковником и бандитом... Грязная политика. Сплошная грязная политика. Самая грязная, что ни на есть. Грязнейшая... Самому надо разобраться. С самого начала и до конца самому. Ему, лейтенанту Рикки Пхромчана, по приказу стрелявшему в безвинного. Каждая из трехсот ступеней лестницы отзывалась теперь в нем ритмом двух слов - грязная политика, грязная политика, грязная политика, грязная политика...
В машине Типпарат, когда Рикки осторожно положил ее на сиденье, открыла глаза.