Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 6 стр.

Отец, торопясь, плохо справляясь, отколупывал от коро­бочки, в каких носят амулеты, крышку с медной инкруста­цией танцовщицы в развевающихся одеждах.

- Ты не ошибся? Таким?

- Что вы присохли с гвоздем, хозяин? Капитан говорит, везете богатства. Кто погонится за железками! Первому, кто обнаружит вас, причитаются две доли. Разве мои сведения не стоят большего? Что ж... Убей меня! Ну! Убей, хозяин! Убей скорее! Все на этой улице знают, что вы захватили меня. Они расскажут капитану Сы...

- Почему хочешь перебежать?

- Не хочу служить у красных.

- Вот и заврался, почтенный, - сказал отец. - Мой то­вар капитан не сдаст коммунистам. Ты ведь знаешь! Говори! Видел нас до этого? Доложил капитану? Болтаешь - тянешь время?

Лин Цзяо попал носком в ухо лежавшему.

- Если не околел, - сказал он Чжуну, - прирежь... На­глый лазутчик. Стрельбы достаточно... Уходим!

- Еще живой, - сказал Чжун. - Я думаю, депутат Лин... лишний солдат это еще один солдат. Я так считаю. И какой расчет ему было догонять ради капитана и лгать?

Улица оставалась безлюдной. Но из щелястых прорезей в коричневых стенах десятки глаз запоминали лица, одежду, верблюдов, поклажу и, самое главное, направление, по кото­рому уйдет караван. За западными воротами между высту­женных холмов петляла за горизонт единственная тропа...

Несколько дней гнали как могли. Короткие ночевки, подъем до рассвета и безостановочное движение с отдыхом в полдень. Ели под звездами, которых столько над головой Клео никогда больше не рассыпалось.

Чтобы срезать путь, с основной перешли на северную тропу, про которую Цинь сказал: больше пустыни, но мень­ше пути. Гоби - скалы и камни, черные и серые, плоские, как озера, долины, где на сотни ли снова песок и барханы, а в ослепших от зыбкого марева глазах мухами мечутся чер­ные пятна. Ничего не оставалось в памяти - ни Пекина, ни коварной Белоснежной девственности, ни угрызений сове­сти за невольное предательство отца. Даже злобы на караван­щика Циня, который страдал наравне с другими.

По ночам стоял сухой мороз. Лежали под бараньими тулупами, просыпались от озноба. Звезды сыпались с неба, которое к утру становилось светло-серым, потом желтело и вдруг - накрывало пустыню голубым куполом.

- Большая остановка скоро... У райского озера Сого Нгор. Оно, правда, бродит. В дни моего детства стояло в пятнадцати ли восточнее, - сказал Цинь.

Озеро обмануло караванщика. Ушло дальше или совсем исчезло. И поэтому не останавливались в полдень. Тревога гнала на заход, к другому озеру - Гашун Нгор.

Сначала увидели кочевье, а потом берег. Линялые трепа­ные юрты населяли оборванцы, которые, исповедуя буд­дизм, по словам караванщика, питались, убивая животных. Они отличались, по его мнению, равнодушием к собствен­ности и странников принимали без разбора, не спрашивая, кто и откуда.

Они спали сутки, за исключением отца, караулившего товары, а пробудившись, мылись в мелком холодном озере сколько хотели.

Клео пропитался запахом верблюдов, кожи, попон, овчи­ны. Обоняние обострилось. Подобно животному различал, что земля пахнет по-разному, как и люди. Как и ветер. Добы­чей или угрозой. Понял, почему верблюды один - Аромат­ный, а другой - Тошнотворный. Он чувствовал смутную опасность, смывая защитную, почти псиную вонь, как, вер­но, боязно это собаке... Все были голыми, кроме Циня, обмо­тавшего чресла тряпкой, белыми, с коричневыми от грязи и загара "ошейниками" и "перчатками", посиневшими в не- снимавшихся сапогах ступнями. Они орали и плескались, хотя стояла зима. Цинь говорил, что впереди - легкие гор­ные троны, да и весна вот-вот, а неподалеку от Яркенда и место, которое обозначил для встречи человек из лавки "Точ­нейших весов для драгоценных металлов".

Таджики подарили барана. Старый кочевник вырвал его сердце, по локоть вдавив руку в разрыв под ребрами. Религия запрещала ему проливать кровь.

Хозяин юрты помолился перед трапезой:

- Пусть простит нас. Для этого съедим его без остатка. Верно, мальчик?

- Я не знаю, господин, - ответил Клео. Он едва понимал местный выговор.

- Баран отдал все, его жизнь пошла на пользу нашей, перейдет в нашу...

- Что же, выходит, смерти нет? - спросил Цинь.

- Всякая тварь поедает другую, мастер Цинь. Сильная слабую. А сильнее всех человек. Но и он становится добычей, кормит собою землю.

Цинь брезгливо опустил под усами углы рваного рта. Кочевник из юрты говорил глупости.

- Выходит, - сказал Клео, - самый сильный тот, кто не хочет умирать, не стремится в рай? Тогда как же свидание с предками?

- Да смерти и нет, - сказал удивительные слова кочевник. - Всякая видимая смерть и твоя, мальчик, - путь Буд­ды от хорошего к лучшему... без конца.

В проеме с закатанным пологом, как в рамке, стояли овцы, повернувшие головы на желтый круг солнца, прикос­нувшийся к земле. Пастухи на конях смотрели туда же. Клео стало страшно.

Отец молчал. А все ждали его приговора. И Клео догадал­ся, что отцу нечего сказать, он не знает, как все происходит вокруг, жизнь и смерть. И сжалось сердце, и Клео почувство­вал, как любит отца, которого предал потаскушке из презрен­ного "Дворца ночных курочек", осведомительнице алчного капитана.

Таджик ловко нанизывал баранину на шомпол, погружал его в огонь, ловил куском языки пламени. Мясо темнело, сжималось, жир шипел и выпаривался, не долетая до золы и углей.

- Видишь, - сказал кочевник Клео, - мясо уменьши­лось. Что там было? Жизнь. Она ушла. Может, в будущего новорожденного где-нибудь под небесами, когда ты, возму­жав, зачнешь его...

- Ну, хватит тебе, - сказал караванщик Цинь. Надсадно чихнул, вытерся рукавом куртки. - Не надо было купаться... Вот чихаю. Все болезни от воды. Особенно от такого изобре­тения заморских дьяволов, как душ... Ну, знаете, вода брыз­жет сверху.

- Брызжет сверху? - спросил таджик.

Караванщик выпятил усы. Редким сообщением он пре­взошел кочевника в беседе. Последнее слово осталось за ним.

- Брызжет сверху из трубы на голову, ты голый и выма­зан мылом, - закрепил он успех.

- Ох, Будда! - сказал человек из юрты.

- Да, под брызжущей сверху водой... От этого все болез­ни!

- Не так, - сказал солдат, который перебежал от капита­на Сы в Шандонмяо. Он туго слышал после пинка в ухо и получил прозвище Глухой. - В армии заморский дьявол стоял под душем каждое утро. И не болел никогда...

- Потому что имел длинный нос, - сказал капрал Ли. - В таких застревают элементы, могущие вызвать болезнь. Они высмаркивают эти элементы в носовые платки. Потом стирают. Элементы исчезают... Да!

Отара и всадники на озерном берегу разом вдруг, как вспугнутые птицы, бросились, приняв в галоп, вдоль Гашун Нгора. Срезая по мелководью берег, поднимали фонтаны искрившихся брызг.

Раскатился винтовочный выстрел.

Капрал Ли вскочил, напрягая жилу на шее, закричал:

Верблюды лежали, пережевывая жвачку, у юрты.

- Капрал! - заорал депутат Лин Цзяо, прикрываясь от слепившего заката ладонью. - Капрал! Прекратить! Ты, ты и ты...

Толкался, пихал метавшихся, сбивая в кучку.

- Капрал и Глухой! Э-э-э... Чжун тоже! Выдвигайтесь за стойбище. Разглядите, кто там, и известите. Ясно? Найдете меня здесь. Действовать бегом! Да не тряситесь! Противник тоже боится... Быстрее, еще быстрее!

- А верблюды и поклажа, отец? - спросил Клео.

- Если обойдется, останутся наши... Ваше мнение, ува­жаемый Цинь?

- Бандиты не врываются в селения. Да их и не должно быть. Далеко забираться... Разбойники не таскают припасов, запас вяжет ноги...

- Что скажешь ты? - спросил отец таджика.

- Мы угоняем овец в одном случае. Когда приходят сол­даты. Торговцы и бандиты платят. Мы нужны им. Мы не нужны солдатам... Им возвращаться не приходится.

Отец распустил ремни на вьюке, выдрал сверток, обмо­танный одеялом.

От озера уже летел на бесседельной лошади Глухой, ва­лясь с боку на бок без стремян. Крикнул:

- Хозяин! Кавалерия! Человек десять! Едут медленно... Регулярные.

- Дай мне винтовку, отец, - сказал Клео.

- Заткнись...

Цинь крякнул, сплюнул. У него началась икота.

- Скажи капралу Ли так. Дождитесь кавалерии. Сразу застрелите начальника. Разглядите, у кого сапоги, а не об­мотки... Он и есть. Потом отступайте, тяните на себя, пока­жите, что вас лишь трое. Ясно? Тяните и тяните вокруг озера. Сделайте так, чтобы убить вас им казалось важнее, чем лезть в стойбище. Ясно? А когда мы увидим отсюда их спины, ударим им в тыл. Ясно?

Глухой, лягнув пятками лошадь, взял в галоп.

- Вот такой разговор по мне сказал караванщик.

Лин Цзяо развернул одеяло, потом овчину. С хрустом загнал магазин в автомат "люгер-07", второй сунул за ре­мень на спине.

Цинь, дернув затвор, дослал патрон в карабине, обхлопал карманы с запасными обоймами.

- Дай мне твой маузер, отец, - попросил Клео.

- Возьми, - сказал депутат. - Когда будешь стрелять, снимешь этот предохранитель. Потом нажимай и нажимай... Не целься. Тяни дуло на человека, пока не ощутишь... не ощутишь... В общем, пока не ощутишь, что попадешь!

Они легли на пол юрты, прислушиваясь, как приближа­ется по берегу бой.

В углу зашелся криком младенец.

- Повернули вдоль озера, - доложил Цинь от двери. - Раз... два... пять... шестерых вижу, депутат!

- А вот и капитан Сы, черепашье яйцо! Да его не узнать! Как высох-то, - пробормотал отец.

Караванщик, выскочив из юрты, выстрелил, целясь, вид­но, в капитана. Отец, ползая на коленях у входа, бил из автомата, ствол которого дергало вверх и вниз. Вонючие гильзы сыпались на голову и плечи Клео. Снаружи что-то вдавилось в полог, по которому пошли рваные дыры.

Отец, остановив стрельбу, отогнул металлический при­клад "люгера". Приложился щекой. Долгие секунды выцеливал...

- Не достать! Ушел, чтоб паршивые псы разодрали всех неродившихся его выродков в утробах его потаскух! Ушел капитан Сы!

Клео так и не увидел, в кого бы выстрелить.

Разметавшись, снаружи у юрты валялся Цинь.

Клео пошел за отцом к озеру, потом вдоль воды. Депутат пробовал ногой тела убитых. Глухого, судя по всему, застре­лили на лошади, которая стояла над ним. Отец шлепком отогнал... Перебежчика успели обыскать. Карманы шубы и штанов были вывернуты. Нашли и Чжуна, которого прикон­чили гранатой.

Капрал Ли зигзагами мотался вдоль берега, рылся в кар­манах, подсумках и вещмешках убитых. Комками совал деньги за отворот кителя. Издалека покачал головой на не­мой вопрос депутата - есть ли пленные?

Нервничавшие верблюды заплевали им сапоги жвачкой, когда они подошли осмотреть вьюки. Отец сел, привалив­шись к туше Вонючки. Вздохнул. Велел Клео:

- Взгляни на Циня.

Таджики сторонились, когда он возвращался к станови­щу. Овцы и всадники исчезли. Клео сказал кочевнику, топ­тавшемуся возле юрты:

- Подними караванщика.

- Он уходит в вечность. Оставь его в покое, мальчик...

- Хочешь туда же?

Клео навел маузер.

- Смерть старого друга всегда огорчительна, уважаемый депутат Лин Цзяо... Утешайтесь мыслью, что она приходит ко всем.

- Может, боги еще оставят вам жизнь, почтенный Цинь... Пленных не захватили. А мучают вопросы: кто послал капи­тану письмо из Бао Тоу, откуда он узнал, что мои гвозди и подковы не гвозди и подковы, а - золото, зачерненное кра­ской?

- Я расплатился гвоздем с мамой-сан, - сказал с нату­гой Цинь. - Мне дал образец хозяин лавки...

Кровь запеклась полосками в шрамах по углам его рта. Усы походили на комки засохшей глины. Красные пузырьки выдувались и опадали в ноздрях. Пуля сидела в легких.

- Зачем?

- Не оставалось денег, пришлось менять гвоздь...

- Я не спрашиваю, за что ты им расплачивался. Я спра­шиваю, зачем хозяин лавки снабдил тебя образцом? Прове­рять мои вьюки, когда бы ты, собака, прикончил нас с сыном в конце пути? Ему не понравились мои большие проценты? Ты и есть гот самый человек, который нас должен опознать у Яркенда?

Отец поднялся с колен. Отошел к капралу Ли:

- Надо бы догнать собаку Сы.

Депутат набивал магазины "люгера" патронами, которые пачкали маслом пальцы и обшлага куртки.

- Капитан Сы выдающийся воин, - ответил капрал. Он расправлял комканые купюры, собранные с убитых. - Мы не выиграем с ним правильного боя вдвоем. Из засады, после утомительного перехода, смогли... Теперь - нет. Он ждет. И подкараулит... Забудьте это. Да и не опасен он больше. Ему бы унести ноги теперь.

- Эй, малыш... эй, - позвал Клео караванщик Цинь. - Когда я буду умирать, скажи всем, чтобы отвернулись. Я не хочу, чтобы на меня смотрели люди другой религии.

Когда Клео подошел к отцу и капралу, оба сосредоточенно ворошили бумажки из кожаной сумки, подобранной с како­го-то мертвого.

- Там караванщик хочет сказать тебе...

Клео шел следом за отцом и капралом, которые несли караванщика к берегу.

- У мусульман кошачьи зыркалки, - сказал капрал, ког­да они, не осторожничая, бросили на песок Циня.

Караванщик силился поднять голову. Отец рывком разо­драл на его груди тесемки рубахи. Обшарил окровавленную грудь. Вытащил кисет, из кисета пергаментную карту. Долго всматривался в бумагу. Кивнул Ли, и тот протянул ему кара­бин.

Однако первый выстрел сделал не отец. Цинь, выгнув­шись, как скорпион перед смертью, вытянул из-под спины браунинг и полыхнул из него, когда отец прилаживал кара­бин к плечу. От приклада полетела щепа. Грохнул второй выстрел.

- Караванщик погиб достойно. В бою, - сказал, грузно оседая, отец. На его шее, под содранным пулей мясом, слов­но торопящийся синий червяк билась артерия.

Капрал Ли притащил от юрт старуху. Приладив ремен­ной петлей к вискам раненого две костяных пластинки, она залепила получившийся каркас от груди до щек овечьим навозом, который размачивала слюной. Несколько часов, бормоча заклинания, мазала медом лоб впавшего в бессоз­нательное состояние Лин Цзяо.

Пока она это делала, кочевье растворилось в темноте. Клео и капрал обнаружили это утром. Среди серой холодной равнины у синего озера оставалась одна юрта, на полу кото­рой в жару метался отец.

2

И тридцать пять лет спустя Клео мог бы набросать на бумаге по памяти очертания пологих гор, отрезанных обла­ками и словно паривших над черной каменистой долиной, по которой неделю они двигались на Яркенд. Отец мотался привязанный на Вонючке, с которого сбросили вьюки Циня. Клео спал урывками, иногда мерещились призраки - боял­ся нападения Сы.

Очнувшийся депутат сказал сыну:

- Все наше, полностью... Я выживу. В Яркенд прибудем вдвоем. Скажешь, что напали и всех перебили, если я буду без сознания. Всех... Ты понял?

Тусклые огни города застали Клео врасплох. Издали он принял их за костры кочевников. Поэтому застрелил капра­ла в затылок почти на окраине. Тело раздел донага. Никто бы не определил, что убитый - пришлый...

Яркендские монахи-ламы расплавили и разлили золото в древние формы. Ими пользовались со времен Чингисхана, когда китайские купцы, спасая достояния, отправляли к от­шельникам в горы все, чем дорожили, включая кокили с метой личного иероглифа для отливок. За переплавку и со­хранение тайны взяли треть от ста двадцати брусочков. Ла­мы же снабдили меховыми жилетами с десятками внутрен­них карманчиков.

"Ювелиры от Тибета до Японии, - сказали монахи, - признают поставленную пробу".

В Яркенд между тем изо дня в день прибывало больше и больше русских. Солдаты обтягивали икры обмотками по­верх пузырившихся над коленями штанов. С плеч крылыш­ками топорщились широкие погоны. Рубахи задирались из- под потрескавшихся ремней. Пользовались необычным оружием - автоматами с круглыми дисками. И не грабили, если не считать разгромленного неизвестно зачем публич­ного дома при гостинице, в которой жили депутат Лин Цзяо с сыном.

Отец торопился убраться из Яркенда, хотя рана затягива­лась плохо. Удалось купить лошадей из числа брошенных 2-й китайской дивизией, отступившей без приказа Чан Кай- ши в эти края вместо южного направления.

Неделями ехали осыпающимися тропами, задыхаясь на высокогорье. В Непале обменяли несколько золотых слитков на шесть килограммов драгоценных камней для будущей перепродажи с прибылью. Объяснялись жестами, поскольку дикие горцы их не понимали. Проехав северную часть Бирмы, королевство шанов, оказались в Сиаме, где Лин Цзяо попытался в районе Чианграя прикупить очищенного опи­ума марки "пять пятерок". Но на окраине деревни, где, как им сказали, заключались такие сделки, из-под обрыва будто злые духи "пхи" возникли трое в куцых клешах и стеганых фуфайках. Карабины висели на животах дулами вниз. Ножи в бамбуковых ножнах примотаны к ляжкам. Исчезли, как и появились, словно провалившись в пропасть за кромкой об­рыва, над которой раскачивались на тонких стеблях поверх травы головки мака. Отец повернул немедленно.

На лаосской территории, потом во Вьетнаме, в Каобанге, Клео ощутил, как велика родина. Обогнув с юга полмира, они вернулись к ее границам. Вывески писались иероглифами, хотя купцы говорили на юньнаньском наречии, разбирать которое оказалось не просто.

Из Хайфона, северовьетнамского порта, спускались на юг грузопассажирским пароходом. Стояла осень, над спо­койным морем поднимались хороводы летающих рыб.

В Хюэ, где ржавые борта отражались в изумрудном глубоководье устья реки Ароматной, Клео вдруг понял язык, на котором перекликались кули, принимавшие груз на лодки, и порту вьетнамской королевской столицы унизительную работу выполняли оборванные соотечественники.

- Посмотри на них, сын, и запомни, - сказал Лин Цзяо. - Они будут гнуть спину несколько лет, чтобы опла­тить дорогу из Китая до этих мест. Шестнадцать часов в день сновать под тяжестями... Для большинства вообще лучше вернуться на родные поля... Но из таких выходят и миллио­неры. Деньги дают свободу... Запомни эту картину! Никогда не работай по найму. Это - хуже тюрьмы...

Клео, прислушиваясь к клокотанию моря за металличе­ской обшивкой, часами лежал с открытыми глазами в тем­ноте каюты, слушая хрипловатое дыхание отца на нижней койке. Жилеты со слитками, засаленные, провонявшие ов­чиной, закатанные в джутовые мешки в изголовье, напоми­нали тысячи километров, которые сделаны им через сердце Поднебесной, его родины, в Туркестан. А впереди лежали края, где нет снегов и песков, и под ногами, обутыми не в стоптанные сапоги, а легкие сандалии, окажется жирная земля, на которой растут райские плоды, где обычай предпи­сывает иметь четырех жен, а иностранцы, являющиеся с золотом или мехами, становятся князьями.

За спиной Клео были пустыня и горы. Теперь он пересе­кал море. Он казался себе крепким духом, способным зара­ботать бесчисленные богатства и вернуться домой, как ска­зал покойный мастер-караванщик Цинь, богатым и сильным...