А Лин Цзяо слабел. Возможно, выматывала рана. Клео подметил вялость отца в Хайфоне, где бывший депутат приобрел странную привычку следить по газетам за скачками на ипподроме. Он делал ставки, словно находился на трибунах, тщательно взвешивая возможности лошадей и жокеев. Хватал следующие выпуски, чтобы радоваться несуществующему выигрышу или впадать в отчаяние из-за такого же проигрыша. Рассуждал о несправедливости судьбы, осуждал взяточничество владельцев конюшен, пересказывал сплетни о бесчинствах зазнавшихся чемпионов. У отца появилась и другая странность - закрывшись на несколько замков, пересчитывать на полированной деревянной кровати слитки. Потом забросил и бега, и пересчитывание. Будто спохватившись, засобирался дальше на юг.
В Сайгоне, где они устроились в Шолоне, китайской части города, близ церкви Святой Катерины, скучавший отец увлекся вырезанием передовиц из китайских газет. Отдельно складывались такие, в которых два конкурирующих листка поносили друг друга. Началу коллекции послужили воспоминания в "Южном всемирном вестнике", как сказал отец, самозванца. Некто, представлявшийся депутатом парламента, писал: "27 декабря 1949 года Чан Кайши телеграфировали о падении под ударами коммунистов крепости Чэнду. Континентальная часть родины, таким образом, генералиссимусом потеряна. Очевидцы свидетельствовали, однако, о присутствии духа у вождя при трагическом известии. Он сказал сыну: "Отправимся-ка порыбачить!" Первый же заброс сети в озеро принес его превосходительству рыбу в пять футов длины. Подобных карпов не вылавливали лет сорок. Чан Кайши ответил на поздравление сына со скромной улыбкой: "Это предзнаменование. Последнее слово не сказано".
Разменивая очередной слиток на кредитки, Лин Цзяо бормотал:
- Последнее слово не сказано!
Пекинский диалект, настоящий китайский язык, на котором говорили Лин Цзяо и Клео, раздражал соотечественников в Сайгоне. Это вынуждало держаться особняком. Когда одиночество становилось тягостным, меняли квартиру. Переезды, однако, не улучшали жизни. Селились в другом узком переулке со сточными канавами, по которым несло мыльную воду, отбросы, где в подвалах дрались крысы, а окна на уровне третьих этажей словно паутиной затягивало электропроводкой, несло рыбным соусом и многодетные соседи спали на нарах в три яруса, иногда по очереди.
В день, когда китайским эмигрантам по настоянию генерального консула Тайваня, именовавшегося Китайской республикой, на территории Французского Индокитая предоставили привилегии, Лин Цзяо позвонил в консульство с почты и напомнил о своем депутатстве. Вежливый чиновник продержал его с трубкой возле уха без ответа полчаса, после чего раздались сигналы отбоя... Результат унижения, которому подвергся отец, оказался странным. Бывший депутат отправил сына в школу, где преподавали на французском.
Но чему было учиться у напыщенных преподавателей-вьетнамцев? Клео выработал навык, уставившись на классную доску, дремать или размышлять о своем. Оживлялся иногда на математике. Его интересовали задачи про такое-то число мешков с рисом, купленных за столько-то пиастров, перевезенных на рисорушку и проданных за такую-то сумму и - "сколько составила разница". Из всех в классе Клео один пил, как называется эта разница. Прибылью.
Дважды или трижды в неделю ездил на паровом трамвае во французскую часть Сайгона. На бульварах Соммы, Шари и Боннар, на проспекте Зиа Лонг, площадях Гарнье и Ниньо де Боэн, на узкой роскошной Катина жили иначе. У собора возле главного полицейского комиссариата Клео уловил однажды аромат духов. Ему исполнилось семнадцать. Вьетнамка, источавшая райский фимиам, уселась в крохотное такси и укатила вниз по Катина в сторону порта. Там высилась гостиница "Мажестик", в которой обретались счастливцы. Они обладали золотом, как отец, но и наслаждались, растрачивая его.
Иногда Клео усаживался в липучее пластиковое кресло в холле гостиницы "Каравелла" в верхней части Катина. Рубашка и брюки из белой фланели, европейская шляпа с синей лентой служили достоверным пропуском. Подслушивал, запоминал, сопоставлял внешний вид людей и повадку. Пробирался в "Мажестик", вращающиеся двери которой охранял европеец. Остальные отели - "Восточных добродетелей" и "Новый сад несомненных достоинств", прибежище состоятельных холостяков, освоил без особенного старания.
Основной вывод относительно европейцев заключался в том, что большинство из них, оказавшись в Азии, не отличают правду от лжи.
Обычно его принимали за сына состоятельного купца, гида, иногда просто полицейского осведомителя. Удавалось многое, если оставаться внутренне хладнокровным и внешне невозмутимым. Однажды в ливень, накрывший Сайгон, он провел два часа в операционном зале "Индокитайского банка". Тревоги не вызвал даже у французских жандармов, дежуривших возле стальной сетки, за которой хранились деньги и ценности. Он понял: этот банк - место белых, и если его охраняют, то от белых же...
Совершить следующий шаг оказалось достаточно просто. Воры-азиаты шныряли на рынках, улицах, подстерегали жертвы в магазинах и ресторанах, кишели на толкучках. Если в роскошных гостиницах и, конечно, банках водились жулики, они, несомненно, были белыми. Клео иногда думал, что он мог бы по внешнему виду выявить некоторых. Но полной уверенности не ощущал. Трудным оказывалось подметить детали европейского костюма или повадку. Французы казались грубы на один манер и одинаково роскошно одеты, если носили галстук... Клео не решался идти на сближение, даже когда чувствовал и видел, что перед ним действительно вор, белый вор.
Но, как говорили в Шолоне, в любой местности каковы лягушки, таковы и птицы.
- Эй, желтенький! - окликнул Клео однажды француз в синей панаме, надвинутой на толстенный нос, из-под которого топорщились седые усы с капельками ванильного мороженого. Фланелевый костюм сидел на нем в обтяжку. - Примечаю, крутишься тут частенько, а? В услужении?
Клео молчал.
Слизав розовым языком остатки мороженого с усов, Мясистый нос сказал:
- Хочешь заработать?
Клео кивнул.
Требовалось сходить на почтамт напротив собора и сдать в третье окно синий конверт.
Когда Клео предъявил конверт, ему вручили взамен, ничего не спросив, такой же. Потолще. Он принес его на террасу кафе "Каравелла", где Мясистый нос пил коньяк с содовой. Француз разорвал упаковку, проверил, пересчитав, оказавшиеся там банкноты.
Клео не обиделся.
Пятисотенные, которые считал Мясистый нос, были коричневого цвета. Плотные, рыхлой бумаги. И без портрета. В городе же ходили сине-желтые, пахнущие воском и хрусткие, с изображением грудастой Свободы в колпаке с притулившимися к толстоватым бедрам азиатскими младенцами - Вьетнамом, Камбоджей и Лаосом.
Мясистый нос протянул сотенную.
- Приходи через неделю, - сказал он.
- Расплатись со мной вон теми, - кивнул Клео на конверт.
- Ба, да ты не немой! И не дурачок... Ну, идет. Я дам такую купюру, но с тебя причитается в этом случае, желтенький сынок, сдача. Четыре сотни. Купюра особенная, да не ломай головы... Все по справедливости. Отдай бумаженцию папочке. Он похвалит.
Клео насобирал по карманам четыре сотни.
В отделении банка "Небесная гарантия преуспевания" на улице Благочинных философов в Шолоне он попросил разменять купюру.
- Мальчик, - сказал приказчик. - Сожалею, но эти деньги отменены... Ненавистные японские оккупанты выпускали их до сорок пятого года, они объявлены французским казначейством недействительными. На улице, но не здесь, ты можешь продать эту купюру за двести пиастров, ну двести пятьдесят... Вот и все.
- А у вас есть такие, господин?
- Да, девять штук.
- Отдайте мне по сто восемьдесят?
- Я тебя предупредил относительно этих денег... Согласен. Но скажи о том, что ты собираешься сделать, почтенному бывшему депутату, твоему уважаемому отцу. Ты несовершеннолетний, и я не хочу выглядеть ловкачом.
Клео сбегал домой. Где лежат деньги отца, который ушел за вечерними газетами, он знал.
Через неделю Клео поджидал у веранды "Каравеллы" Мясистого носа с утра.
По дороге на почтамт внимательно осмотрел синий конверт. Никаких надписей или пометок. На полученном взамен ханойский штемпель.
Пачка в двести - двести пятьдесят японских банкнот и листок с мелкими буквами скользнули в короткие, словно обрубки, пальцы француза.
Мясистый нос выдал японскую пятисотенную без напоминания и даже сказал, что сдачи не надо.
- Почему ты так обожаешь эти купюры? - спросил Клео.
- Прочти-ка, желтенький умник, - сказал Мясистый нос.
И протянул мятый листок, покрытый мелковатым шрифтом. Типографский текст оповещал:
"Индокитайский банк настоящим уведомляет о приеме к паритетному обмену 500-пиастровые банкноты, выпущенные японскими оккупационными властями до 1 августа 1945 года от имени Индокитайского банка Франции. Учитывая настойчивые представления гражданской и военной администрации Китайской Республики (Формоза - Тайвань), располагающей таковыми банкнотами, они могут быть обменены по паритету на имеющие хождение в любом отделении Индокитайского банка Франции в течение шести месяцев, начиная с опубликования этого ордонанса...
Жан Лоран, генеральный директор ИБФ".
- Помалкивай об этом, - сказал самодовольно француз. - Листочки появятся завтра... Торопись наменять таких купюр, пока они идут за полцены... Ну, беги!
- У моего дяди, - сказал Клео, - таких около тысячи с лишним. Мне он не даст. И моим рассказам не поверит. А тебе продаст и по сто пятьдесят за штуку. Тридцать процентов прибыли мне...
Мясистый нос вытянул губы, усы ушли вверх, в ноздри. Сгрыз вафельный рожок от мороженого. Тронул галстук.
- Где твой дядя?
Клео подумал, носит ли француз оружие.
- В Шолоне, возле церкви Святой Катерины.
- Едем!
За мостом через канал У Кэй начинается улочка, вдоль которой тянется с одной стороны опутанный поверху колючей проволокой забор одеяльной фабрики "Ласковый тигр", а с другой - задворки лачуг, омываемые сточной канавой заводика по производству льда, лимонада и пива.
Водитель мотоколяски не услышал или сделал вид, что не услышал харкающее кряканье Мясистого носа, когда Клео саданул доверчивого дурака ладонью в горло. Вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт с купюрами.
Хлопнул по плечу моторикшу, сосредоточенно смотревшего вперед.
- Остановись. Этому человеку плохо.
Волоча тяжелого француза под мышки, выбрался из коляски.
Грубо сказал:
- Уезжай быстро! Ты здесь никого никогда не видел...
Расплатиться означало бы проявить страх. Тело Мясистого носа он утопил в сточной канаве. У того оказался кольт вроде тех, которыми стучали, задевая деревянной кобурой о спинки стульев, официанты в Яркенде, в ресторане, где давали прощальное угощение отцу покупщики верблюдов.
Деньги отца Клео вернул на место. Написал записку, что по протекции учителя математики подыскал место младшего счетовода в текстильном магазине индуса на рынке Бентхань. Добавил, что начинает самостоятельную жизнь, дабы не сидеть на шее родителя, к стопам которого повергает почтительные сыновние извинения за доставленные огорчения.
Клео снял комнатушку на седьмом этаже дешевой гостиницы у рынка Бентхань на границе между французской и "туземной" частями Сайгона. В супной на первом этаже сторговал за двадцать тысяч пиастров дочь хозяина от наложницы. На девушке болталось европейское платье из тех, которые выбрасывают француженки. На правой щиколотке посверкивал оловянный браслет-цепочка, за который отец накинул полторы согни. Платье пошло бесплатно. Бедра у приобретенья выглядели тоньше рук, но круглое лицо сглаживало впечатление.
Клео заказал в супной куриную лапшу. Велел поднять миски в комнату. Сун Юй дернулась сама нести фарфоровые ложки и палочки для еды, а также коробок со специями, но он сказал, чтобы обслужила старая ведьма. Старой ведьмой была ее мать. Клео приметил, как задрожали ресницы девушки. И это ему понравилось не меньше, чем круглое, как луна, лицо с двойными ямочками и чуть длинноватым для китаянки носом.
Он приказал ей съесть обе порции.
Пока девушка тихонько хлебала, открыто пересчитал, чтобы она видела, остававшиеся деньги.
Ночью она лежала справа, как и полагается пристойной китаянке, одеревеневшая от страха, но он ее не тронул. Только вежливо справился, действительно ли девственница, как обещал отец.
Он приодел Сун Юй, откормил. Снова появился на веранде "Каравеллы", теперь с ней. Цены за девушку предлагали большие. Могли и отнять, но он решил рисковать, ждал друзей Мясистого носа. Должны же спохватиться...
Плотный француз в шелковой рубашке со шнуровкой вместо пуговиц присел за их столик и спросил, куда исчез человек, с которым Клео несколько недель назад отправился на моторикше в Шолон? Клео ответил, что Мясистый нос попросил свести со знакомым вьетнамцем у церкви Святой Катерины в Шолоне. Там он его и оставил... Он знал, что "люди" с улицы Катина в Шолон не сунутся, как это сделал от жадности Мясистый нос, по той же причине, по какой не совались "люди" из Шолона на Катина. Французам - французское, китайцам - китайское, вьетнамцам - вьетнамское. Клео сказал французу, что появился здесь в поисках компаньонов. Объяснил характер своих услуг - хранение имущества, если есть необходимость, в Шолоне и назвал цену.
Полгода испытывали.
Первое дело с французами стало и последним. После закрытия ювелирной лавки "Двойное процветание" в переулке Фамкинь, выходившем на Катина, запыхавшийся интеллигентного вида молодой человек постучался в затянутые решеткой двери. Срочно нужен подарок матери невесты. Наивная избранница в сиреневом платьице, европейском, явно католичка, как и владелица лавки, смущенно улыбалась рядом. Конечно, решетку раздвинули.
Остальное считалось делом троих французов, вломившихся из-за спин Клео и Сун Юй. Душа не болела. Лавка была вьетнамской.
Как и начало операции, отход прикрывал Клео. Но случилось непредвиденное. Отступая, поскользнулся, угодил ногой в сточную канаву. Боль пронзила лодыжку. Убегавшая за французами, как и следовало по плану, Сун Юй заметила это, хотя он ее не окликал. Кинулась назад, подобрала его пистолет, угрожая им, остановила ринувшегося на Клео хозяина с сыновьями. Младшего с расчетом ранила первым. Как только тот упал, вся семья кинулась к подростку.
Пятясь, подпирая Клео, Сун Юй отступала с выставленным пистолетом до Катина. Французы скрылись в противоположную сторону, на бульвар Нгуен Хюэ... У обувного магазина "Батя", освещенного и заполненного покупателями, остановила такси, откинула спинку переднего сиденья в двухдверном "Остине". Села назад, чтобы держать под прицелом шофера, втянула на переднее сиденье Клео. Какой-то дурак восхищенно сказал: "Революционеры...". Действительно, азиаты в этом районе не грабили.
Ночью в своей клетушке на седьмом этаже, где электрический вентилятор на потолке месил густой влажный воздух, пропитанный ароматами с рынка Бентхань, они стали впервые близки.
Богатые и сильные, они вернулись к депутату Лин Цзяо. В течение нескольких дней соседи, отец Сун Юй и его родственники, мать Сун Юй и ее родственники объедались на свадьбе, дремали или разговаривали под грохот гонгов нанятого оркестра, прикидывая будущее молодоженов, хвастались и лукавили, опьяненные беззаботностью и ленью. В разгар торжеств суповщик сказал Клео, что берется познакомить с человеком, покупающим особый товар за значительные суммы у клиента на Севере, в Ханое. Человек разыскивает толкового и решительного разъездного агента.
- Что возить? - спросил Клео.
- Оружие, - ответил суповщик.
- Кому от кого?
- Солидная фирма. Отправляет коммунистам. Но операция чисто денежная.
- Никакой политики?
- Никакой политики.
Через полтора месяца Клео повел от камбоджийской границы по протокам баржу. Сун Юй предупредила его, что ее отец донес об этом в жандармерию на Соборной площади за наградные.
Предстояла серьезная игра сразу и с тестем, и с французской армией, и с коммунистами.
... Кашель из-за пули, которую всадил караванщик Цинь в шею бывшего депутата Лин Цзяо, клокотал в скрюченном старике. Кантонец и сын Клео поддерживали его под локти. Пергаментные ладони, усыпанные коричневыми веснушками, раскачивались в такт шаркающим шагам.
Клео протянул отцу карманную плевательницу.
- В лифт на руках, - попросил он парней.
- Не беспокойтесь, господин Сурапато, - ответил кантонец.
В углу темно-вишневого "роллс-ройса" Лин Цзяо казался крохотным и безвесным, почти не приминая золотистого сиденья.
- Джордж, - сказал Клео индусу-привратнику в красном пальто, державшему черный цилиндр в руке. - Скажи госпоже Сун Юй, чтобы распорядилась... нет, пусть сама. Пусть закроет окна в моей комнате и запустит кондиционер на малый. Малый! Понятно?
- Разумеется, сэр.
Клео пожалел, что забыл взглянуть на воздушный змей - как он там? Да Бог с ним. С утра бодрило чувство удачи, и это, возможно, вызывало некоторую рассеянность. Деревянный позолоченный кулак, венчавший древко на знамени восставших "боксеров", величайшая редкость - безраздельно его. Беспокоили трещинки на поверхности. Разумнее держать в кондиционированном воздухе. Во всяком случае, следует посоветоваться в национальном музее.
- Пусть едет медленно, - велел отец.
- Езжай мягко, - сказал в переговорное устройство Клео водителю.
- Понятно, хозяин, - ответил тот и покатил с холма к Орчард-роуд мимо мусульманской молельни на первом этаже гостиницы "Наследный принц".
Старый Лин Цзяо, воспользовавшись передышкой от кашля, дремал. Пришло блаженное состояние расслабленности и безопасности. Он подумал: есть время быть, а есть время иметь, он был когда-то, а теперь он имеет все, но его-то практически нет.
- Отец, - сказал сын в слуховой аппарат, - мы приехали. Ты пойдешь сам? Или приказать коляску?
- Что так колеблет землю? - спросил Лин Цзяо, ощущая тревогу от вероятности, что сотрясает только его.
- Строят метро. Вбивают сваи. В Сингапуре будет метро, отец. Пустят поезда по подземным рельсам.
Клео с отвращением смотрел на желтые щиты с красными полосами, за которыми машины вбивали в грунт стальные сваи. Строители вывесили плакат: "Мы идем за вами дорогой прогресса!" Ему заполучить подряд на прокладке подземки не удалось. Солидные банки не считали его деньги "голубой крови". Иностранцы предпочитали не связываться с ним.
Лица европейцев в вестибюле гостиницы "Мандарин" в сполохах реклам казались зеленоватыми. Голова отца наоборот - синей. Кровь на белых и желтых тоже выглядит иначе, подумал Клео. На трупах азиатцев она маслянистее... Злость не отпускала его.
"Роллс-ройсы" нечасто подъезжают к дорогим гостиницам даже в Сингапуре. Сержант, сидевший на капоте "мерседеса" с тремя звездами на номерной плашке, - обозначение, что машина штабная и в ней возят полковника, - привстал на всякий случай. Еще несколько армейских машин стояли линейкой там, где парковка не полагалась. Что за сходка?
Привратники вносили отца в гостиницу.
Клео разыскал глазами своего водителя, повел подбородком в сторону военных. Знак: расспроси осторожно водителей. Смышленый парень кивнул.