Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов 8 стр.

Приезжий из Гонконга доктор-травник появлялся в Син­гапуре дважды в году. И своих набралось бы лекарей доста­точно на улице Телок Эйр, где врачи выставляли в окнах плакаты "Давайте станем некурящим народом!". Но старики к землякам доверия не испытывали. Кроме того, секретарь гастролера не набрасывался на посетителей с вопросниками для закладки ответов в компьютер, а отвешивал полный "коу-тоу", то есть складывался пополам и ни о чем не спра­шивал. И Гонконг, откуда являлся травник, стоял на китай­ской земле. Откуда пришли предки.

Клео понимал, отчего старые китайцы вдали от родины предков, на которую не вернутся никогда, цепляются за древ­нее лечение. Последняя почва для воспоминаний о про­шлом, беседа ни о чем, заинтересованное общение людей, каждый из которых - теперь сам за себя. Так они черпают силу духа для смерти на чужбине. Ах, отец, отец!

Гонконгский травник обладал несомненными признака­ми мудрости. Пучок волосков произрастал из ухоженной бородавки на левой щеке. Очки в стальной оправе впивались в переносицу. Бугристый шрам на шее Лин Цзяо не вызвал у него интереса. Это свидетельствовало о том, что внешние признаки болезни для действительно опытного врача несу­щественны.

Клео опасался, что травник заговорит на кантонском на­речии. В Сайгоне, в Шолоне, в 1950-м отцу это дорого сто­ило. Депутат Лин Цзяо завязывал связи с местными китай­скими общинами, в том числе и кантонской, поскольку земляков с севера разыскать не удалось. В ресторане "Дели­катесы дракона" владелец спичечного предприятия, как принято, поругал блюда, которые заказал. Дескать, бедноваты, невкусны, просит высокочтимого гостя простить. А отец, не понимавший кантонского, вместо встречных уговоров и возмущений, важно кивал да трижды сказал "да". Десять лет Клео обретался на положении вора, а отец оказался обобран­ным, поскольку не добился протекции шолонских земля­честв.

Травник не подвел. Ощупал запястья отца, лодыжки. Ото­гнул веки. Зацепив пальцами, вытянул язык, отчего Лин Цзяо лишился возможности жалобно кашлять.

Доктор развинтил авторучку пекинского завода "Процве­тание". Золотым пером набросал ровные строчки иерогли­фов: "Напряженная и длительная борьба, работа, а также невоздержание и даже приверженность к излишествам, включая половые, поставили пациента в положение, когда его личное время истекало быстрее общего. Силы исчерпы­вались интенсивнее смены сезонов".

Почтительно, двумя руками протянул отцу листок.

Лин Цзяо, медленно прочтя, посидел несколько минут с закрытыми глазами. Правилами игры предполагалось глу­бокое осмысление ученых суждений травника. Дальше пола­галось писание рецепта.

Клео, скрывая зевоту, посмотрел в окно. Далеко внизу ненавистная стройка уродовала город, как шрам.

- Пожалуйста, рецепт для вашего уважаемого отца, -- сказал Клео секретарь.

К розовому листку с колонками иероглифов и счету с указанием банка, на который следует перевести гонорар, бы­ла пришпилена булавкой записка.

Обращались в ней к Клео его китайским именем - Лин Цэсу, что допускалось лишь домашними. С сайгонских вре­мен Клео Сурапато считался индонезийцем, вернее яванцем, ставшим гражданином Сингапура.

Клео вопросительно поднял глаза.

- Вам, - сказал секретарь.

В бумаге говорилось:

"Уважемый господин Лин Цэсу! Примите наилучшие пожелания от давнишних друзей, имена которых, вам, изве­стному финансисту, вполне справедливо покажутся мало­значительными. Возможно, вам доводилось среди несом­ненно важных и неотложных забот, слышать о братьях из "Бамбукового сада"..."

Клео взглянул на подпись: "Капитан, сын капитана Сы".

3

За забором доков "Кеппел" скрежетало судовое железо, с которого обдирали ржавчину. Слышалось и в просторном вестибюле биржи, куда Бруно Лябасти заглядывал к броке­рам, и в такси, когда захлопнул дверцу. Крупный китаец, ссутулившийся из-за высокого роста за рулем японской "мазды", выжидающе смотрел в зеркало заднего вида, с ко­торого свисала гроздь амулетов. Бруно улыбнулся зеркалу и сказал:

- По окружной, пожалуйста, вокруг залива.

- Первый раз в этом городе, сэр? Туризм, бизнес?

- Да как сказать... и то, и другое.

- О-о-о! И то, и другое... О-о-о!

Сингапурская вежливость холодна, как дверная ручка. Она замешена на материальном интересе. Нечто вроде эти­кетки. Всякому товару своя. Восторги исторгались выгод­ным маршрутом в "мертвые" часы.

Радио, по которому диспетчер на пекинском диалекте оповещал о пассажирах, скрипело и взвизгивало.

- Делаем деньги, сэр?

Дурацкий вопрос входил в комплект вежливого разгово­ра.

- А сколько сам зарабатываешь? - сказал по-китайски Бруно.

- О-о-о! Зарабатываю! - повторил китаец, поглощен­ный сообщениями рации. Потом спохватился. Полуобер­нувшись широченным плечом, пытался сообразить: ослы­шался или заморский дьявол действительно говорит на языке Поднебесной?

- Так вот, сэр, вы спрашивали, сколько я зарабатываю, - сказал на всякий случай по-английски. - Если говорить о расходах...

Бруно опередил:

- Налоги, взнос за квартиру, семья, дети в колледже, да еще содержанка, разумеется молоденькая и требующая французской парфюмерии...

- О-о-о! Французской парфюмерии... Сэр и еще раз сэр!

- Что значит - еще раз?

- Вы, наверное, большой писатель, сэр, а значит, я дол­жен обращаться к вам "сэр и сэр"... С двойным уважением. О-о-о! Откуда вы знаете про парфюмерию?

Как одинаковы эти ребята! Дом, дети, стареющая подруга жизни, наложница, неприкасаемый банковский счет на до­рогостоящий гроб, чтобы достойно и преуспевающим пред­стать перед предками... От воротил до "нижних братьев" все­могущего "Бамбукового сада", в общую кассу которого с каждого доллара, набрасываемого электронным счетчиком, полагалось пятнадцать центов. Из которых один цент лично ему, Бруно Лябасти.

Несколько лет назад специалисты из отдела планирова­ния его фирмы "Деловые советы и защита" с дотошностью бывших профессионалов-разведчиков перетряхнули подно­готную двух банд, тайную историю которых составляло со­перничество землячеств рикш, чьи внуки вслед за техниче­ским прогрессом превратились в таксистов. Ужасы, распространявшиеся журналистами, мягко говоря, расходи­лись с жизнью. Анализ показал китайскую мафию, в данном случае шанхайскую и кантонскую, обычными гангстерски­ми объединениями с омертвевшими методами вымога­тельств, личной защиты и обложения поборами. Необыч­ным оказались размеры их богатств - недвижимости и вкладов, а также оборотистость в размещении капиталов и получаемые прибыли.

Бруно понимал, кому бросает вызов. Белый, заморский черт - дальневосточной мафии. Впрочем, звучало выспрен­не. Бросать вызовы глупо. В особенности в Азии.

Формально компания "Деловые советы и защита" обес­печивала по контрактам скрытую охрану, наблюдение за служащими заинтересованных компаний и организаций, проверку их благонадежности, расследования случаев, кото­рые клиент считал частным делом, а также электронное при­крытие компьютерной информации. Неформально за плату по особому коэффициенту - прорыв скрытого охранения, подкуп служащих и все остальное, предполагаемое при про­тивоположном толковании официального перечня услуг.

Серьезные "ребята" были запущены в работу по досье, которому присвоили код "Бамбуковый сад", 25 октября 1969 года. Лябасти базировался тогда в Сайгоне, откуда перебрал­ся в Сингапур в 1973 году, поскольку в отличие от прави­тельств видел в фактах только факты и не пытался их пере­иначивать. Падение Южного Вьетнама под напором коммунистов становилось, по крайней мере ему, очевид­ным...

24 октября пришел телекс, сообщавший, что у входа син­гапурского кинотеатра "Одеон" устроили побоище соперни­чающие банды "Скелеты" и "Драконы белого золота". В по­ножовщине убиты двое. По коэффициенту местной значимости потери приравнивались к уничтожению двух или трех десятков где-нибудь в Европе. Китайская мафия не убивает за предательство или из мести, разве что случайно. Обычно разваливают ножом от плеча вдоль спины мускулы. Вылечившись, жертва возвращается из больницы в подобии ползающего паука, ничтожества на заплеванном тротуаре, живого ценника предательства и ослушания. А тут - сразу двое убитых. Бруно усмотрел в этом отход от принципов, то сеть свидетельство деградации верхушки банд, потерю кон­троля над рядовыми членами. Оба союза, как всякие сопер­ничающие организации, не нашедшие путь к компромиссу интересов, созревали для того, чтобы попасть в новые руки.

Тогдашнего далекого времени ветераны - подумать только! - при составлении досье пользовались пишущими машинками и бумагой. Они были второй волной выпавших в осадок профессионалов из разведок, свертывавших опера­ции сначала после войны против японцев, а потом китайцев в Корее, коммунистов в Малайзии и Индокитае. Мафия в сравнении с классными специалистами, нанятыми Бруно, выглядела толпой любителей. Он узнал о мандаринах "ске­летов" и "драконов", кандидатах в мандарины, их любовни­цах, женах, детях, привычках почти все. Где казначей "скеле­тов" шьет костюм, какое оружие у свиты, кто из "драконов" влюбился в красотку из чужого района, в какой день и какая доля выплачивается каждому...

В 1970 году по просьбе Лябасти компаньон и друг Клео Сурапато пригласил мандаринов сингапурских мафиози, которым помогал размещать деньги под проценты, на бан­кет в Сайгон. Главарей кланов заполучить не удалось, но оба казначея - "скелет" и "дракон" - прибыли. Вместо Клео, китайца, к ним явился в ресторан "Счастливая лапша" Бру­но, заморский дьявол, который выложил на вертящуюся сто­лешницу с изысканными закусками пухловатую папку. Ког­да гости полистали бумаги, переведенные для них на китайский, Бруно сказал, что может подыскать специалиста, который посоветует, как избежать подобной утечки сведений в будущем. Договорились, что такой человек объявится в ресторане "Императорская кухня" в Сингапуре через неделю.

Совет Бруно, появившегося и там, звучал приказом. Бан­дам предлагалось объединиться. Мандаринам пришлось по нраву. Важно не кто и что скомандовал, а выражение общей заинтересованности. Усобица сказывалась на доходах и вла­сти над младшими братьями, привлекала полицию. Посред­ник и миротворец Бруно получал процент, который после раскладки на всех почти не ущемлял. Так возник "Бамбуко­вый сад", работавший безотказно несколько лет, пока среди зеленых его побегов не появилась строптивая поросль. С университетскими дипломами. После практики в финансовых компаниях Америки. Научившаяся искусству брокерства на токийской бирже. Туманившая головы таким, как этот здоровенный увалень за рулем "мазды", россказнями о деньгах, которые подобно амебам размножаются делением, сто­ит только поместить их в благоприятную биологическую, то бишь банковскую среду...

Бруно отпустил такси напротив обелиска павшим в двух войнах. Бриз с залива приятно согрел после выстуженной кондиционером машины. Но скрежет и грохот одолевали и здесь. Метростроевцы вгоняли в ракушечник стальные опо­ры. И зачем, господи? Возле набережной-то Виктории...

Полюбовавшись радугой над струей из пасти цементного льва у впадения речки Сингапур в пролив, Бруно неторопли­во потащился к причалу Раффлза. Странно, он не спешил туда, где помыслами был, едва проснувшись. Боялся?

- Прости, ты уже здесь, - сказал он женщине в простор­ной голубой рубахе навыпуск, доходившей до колен узких в черную и белую полоску брюк. Он боялся, что извинение прозвучало заискивающе.

-- Можешь представить, Бруно, прожив в этом городе жизнь, я не удосужилась покататься на джонке! Какое про­щение! Я все равно бы дождалась, а нет, покатила бы одна следующим рейсом... Прекрасная идея!

Отвела прядь, брошенную ветром на глаза.

Скользнули браслеты из речного жемчуга.

Барбара Чунг родословную вела из Гонконга. В этом го­роде дети смешанных браков, если, конечно, это браки, берут фамилию матери. Выходцы из Шанхая или сингапурцы, наоборот, - отцовскую.

Капитана джонки, на которую они ступили с пирса, пере­шагнув кранец из старой автомобильной покрышки, звали Чан да Суза.

- О, небо! Какое удовольствие! - крикнул коренастый Чан, воздевая короткие руки над штурвалом, из-за которого цепко следил за рассадкой матросами пассажиров. - Госпо­дин Лябасти! Госпожа Чунг! Да вы обедали сегодня?

Он говорил по-китайски, и вопрос, старинное деревен­ское приветствие, вылетело так, как если бы на любом другом языке сказал "добро пожаловать".

- Спасибо, старший брат, - ответил Лябасти.

Духи Барбары на палубе улавливались острее.

Да Суза, сын португальца и китаянки, считал себя до­брым католиком, но над рубкой держал красный алтарь с табличками имен конфуцианских предков. Случается ведь и богородице вздремнуть, а люди как раз и совершают ошиб­ки, и некому их защитить. Судьба, конечно. Но если христи­анский покровитель почивает, может, бодрствует другой?

- Ох, спасибо, господин Лябасти! Какое преуспевание! А вот вы выглядите молодым и здоровым... Ах, как хорошо! Но, должен сказать, у вас только один сын. Всего один! Не поду­мывает ли уважаемая старшая жена господина Лябасти под­ыскать ему еще и младшую ради преумножения его потом­ства?

- Рули внимательно, - сказала Барбара, принимая с подноса у юнги стакан с лимонным соком. - Уж не считаешь ли ты, что мадам Лябасти метит в меня?

Они рассмеялись все вместе. Да Суза чуть круче, чем нужно, положил штурвал, расходясь с моторным сампаном, перегруженным матросами в увольнении. Барбару присло­нило к плечу Бруно.

- Сядем? - спросила она.

Едва нашли два свободных пластиковых стула, привин­ченных к палубе, да и то с наветренного борта.

Ее волосы иногда забрасывало на щеку Бруно.

- Нас становится слишком много на этой земле, - ска­зал он. - Помню времена, когда Чан отваливал с десятком туристов и благодарил богов за хороший бизнес...

- Становится больше стариков... Род людской стареет, а не увеличивается.

Чуть отвернувшись, она смотрела на море. Волосы, отда­ющие ароматом хвои, почти касались его губ.

- Зачем ты хотел увидеть меня? - спросила Барбара на французском. На этом языке интимное "ты" звучало опре­деленнее, чем на английском.

Бруно грустно улыбнулся. Она торопилась. Чтобы поско­рее покончить с разговором, наверное. Молчал.

- Мне нравится думать, что ты - француз... Хотя я знаю, что ты вовсе не француз, даже имея французский паспорт, который французский консул считает подлинным. Но кто ты на самом деле...

Они обходили верфи "Кеппела".

- Дальний берег... Дальний Восток... Марина Раскова, - она вслух разбирала огромные надписи на бортах сухогрузов в ремонтных доках. - Может, и русский, верно?

Бруно положил тронутую рыжеватой порослью ладонь на ее руку. Барбара мягко вытянула ее, провела пальцами по щеке Бруно.

- Хватит, дорогой. У нас ничего не получится...

- Я испытываю глубокое чувство, Барбара.

- Видимо, это правда... Я даже жалею об этом.

- Жалеешь? Почему?

Да Суза правил мимо острова Сентоза, на холмистой вершине которого лорд Маунбеттен принял капитуляцию генерала Итагаки. Как раз когда Бруно начинал карьеру, если можно назвать карьерой оказавшуюся, в сущности, нелепой и необычной жизнь. А Барбаре предстояло появиться на свет через пять лет, и первая война для нее была во Вьетнаме. Какая по счету для него?

Он почувствовал себя старым.

- Бруно, дорогой, ты-то знаешь, что для нас, евроазиатцев, западная ах-любовь просто ничто...

Сентоза уходил влево. Мористее, над серыми трубами нефтеперегонных заводов вырывалось, зависало в небе и гасло желтое пламя.

- Ты такая вдумчивая, Барбара, и торопишься, не взве­сив...

Ветер обрывал слова, которые он почти шептал от отчая­ния.

- Ну, пожалуйста, Бруно... Ты хочешь правды? Так вот... Что за цена для мужчины, настоящего мужчины? Если не деньги за одну ночь с леди-для-удовольствия, то - память? Возможно, с грустинкой... Ничего больше. Секс в этом ми­ре - развлечение, удовольствие. Как тонкое вино, изощрен­ная пища. А я не на один обед. Мне нужно нечто большее, чем восхищение твоей силой и могуществом, твоей элегантно­стью и щедростью. Может, я такая женщина, которая не нуждается в защитнике. И потом...

- Мой брак, Барбара, давным-давно формальность. По­зже я смогу получить развод.

- Дорогой, на любовницах в Азии никто и никогда не женился... Да я бы стала и плохой подругой. Ведь ты ищешь любви. Ложь разрушит обоих... Когда я встречу человека, для которого просто захочу быть всем, чем он только пожелает, сделать все, что захочет, вот тогда...

На островке Кусу, где да Суза высаживал туристов смот­реть пагоду, построенную прокаженными, она ходила с ним как с ребенком за руку. Не отпустила, когда черный козел, обретавшийся при монахах, перегородил тропинку, и Бруно оттягивал его за рога в сторону. Она не засмеялась. У нее болело за него сердце. И он понял: это его поражение.

Хитрый да Суза прислал ему пива. Когда Бруно оглянул­ся, чтобы поблагодарить, капитан сочувственно развел рука­ми, закатив глаза. Как бы говорил: твой бог спит, ему не до тебя, а когда проснется, будет поздно.

- Ты была первым и главным пунктом в моем большом плане, ° сказал Бруно на пирсе.

- Видишь, план есть... Вычеркни первый пункт и начни со второго.

- Пообедай со мной, - попросил он.

Ресторан назывался "Вечное процветание". Под полом волны плескались о сваи. Место принадлежало лодочникам.

Столик обслуживал знакомый Барбары со школы по про­звищу Триста Фальшивок. Мать продала его пятилетним за триста долларов, оказавшимися поддельными. Барбара за­казала только чай. Она догадывалась, что перед выносом из кухни подавальщик, как это повелось у них, плюнет в каждое ее блюдо или, чтобы не попасть под дурной глаз, попросит сделать это мойщика. Потому что она, Барбара Чунг, дочь китаянки и белого, пришла с заморским дьяволом. И не ради денег. Именно поэтому.

Бруно тронул узел трикотажного галстука. Она наблюда­ла, как он пьет свое пиво, едва заметным движением губ обсасывая седоватые усы. Крутой подбородок с косым шра­мом. Необычайной синевы глаза, какие видела только еще у одного северного варвара. Интересно, позвонит он или нет? Если позвонит, лучше надеть что-нибудь обычное, скажем, приталенное платье, но не слишком...

Триста Фальшивок нервничал. Клиенты говорили по- французски. Помимо отдельных слов, язык не понять. А о пустяках они болтать не могли. Он обладал памятью магни­тофона. За пересказы платил Мойенулл Алам, бенгалец, де­ржавший пирс и причалы у Меняльных аллей под наблюде­нием по поручению всемогущего "Бамбукового сада".

- Улетела далеко, - сказал Бруно.

- Задумалась, - улыбнулась Барбара. - Приходится... Сингапур крохотная страна, из-за этого любят сплетни, а в сущности, кроме денег, здесь и секретничать-то не о чем. Все знают друг друга.