Все, надо встать и догнать их. Он побежал задыхаясь. Он должен догнать своих приятелей. Он им нужен, а они нужны ему. Нечего сидеть в окопе, лучше он… Что-то щелкнуло, свистнуло - рикошет! Это из пулемета! Ложись! Он снова посмотрел на свою руку. Грязь с пальцев смыло кровью. Они были красными и блестящими. Он ощупал рану. Кровь. Ничего страшного. Это даже не "выстрел на родину". Ничего! Ничего? И вдруг его медленно начал охватывать страх. Когда он захотел подняться, в стороне от него грохнуло. Он еще почувствовал удар в ногу, потом край каски ударил по циферблату его часов. Стекло разбилось. Стрелка замерла дрожа. Было без нескольких минут двенадцать.
Рота собралась на бывшей минометной позиции. Эрнст решил перекусить.
- Чего-нибудь съешь, Цыпленок? Поход далекий, день долгий!
Когда Блондин увидел хлеб и тушенку, только тогда почувствовал, насколько проголодался.
- Понял теперь, на что пикировали "штуки"?
- На танки в окопах.
- Не только на них. - Эрнст кивнул налево, где чадил остов танка:
- Посмотри еще раз на коробку.
Блондин повернул голову, встал и пошел, держа бутерброд в руках, до стены окопа, поднялся по мешкам с песком, внимательно осмотрел разбомбленный танк, покачал головой и вернулся назад:
- Ни разу такого еще не видел. Хотя и выглядит как танк, но таковым не является. Башни нет, зато у него огромная пушка. Странно.
Эрнст с чувством превосходства осклабился:
- Русское изобретение, мой дорогой. Берут танковое шасси и монтируют на нем 122-мм пушку. Понял? И артиллерия становится такой же подвижной, как и танки.
- Черт возьми! Не ждал я такого от иванов. Так это от них были те тяжелые "чемоданы", которые наделали нам столько беды на втором рубеже?
- Вот именно, Цыпленок. Когда я думаю о том, каким иван был сначала, то понимаю, как многому он научился.
- А когда я думаю, что было бы, если бы бомбардировщики и "штуки" не вмешались, то сейчас бы не жевал этот хлеб.
- Ни один бы хвост сюда не пролез!
- А сейчас я начинаю понимать, в чем было дело.
Блондин проглотил последний кусок бутерброда и достал из маскировочной куртки свои "домашние" сигареты. Эрнст закурил, продолжая жевать, тщательно осматривая свою еду.
- Вся артподготовка пошла насмарку, и даже реактивные минометы, - продолжал размышлять вслух Блондин. - Иваны ушли далеко назад и просто ее переждали. Рассказывали анекдоты о фрицах-дураках и дымили при этом махоркой. А потом перебежали вперед. И все в порядке.
- Если бы не одно "но", Цыпленок. Хотя я до сих пор не очень-то хорошо относился к солдатам в шарфиках, служащих под началом у Германа, но сегодня - без люфтваффе? Респект! Уважаю! Без них иваны отымели бы нас по полной.
Блондин кивнул:
- Согласен. Осколочные бомбы для пехоты и бомбы для самоходной артиллерии! Это было что-то! Это нам и открыло дверь, через которую прокатились наши танки.
Ханс сидел на ящике с пулеметными лентами.
- Слушать сюда! Наши танки прорвались! Они проехали через позиции 6-й гвардейской армии. Мы должны уничтожить остатки пехоты, оставшейся на позициях. Командир роты считает, что у ивана за позициями есть еще резервы, которые уже начали выдвижение. Так что мы должны ожидать контратаки. Если у них есть еще противотанковые пушки, опять нам придется хреново. Пулеметы в порядке?
Петер кивнул. Пауль тихо ответил:
- Так точно!
Эрнст привалился спиной к стенке окопа и прошептал:
- Вздремну чуток.
Блондин вытянул ноги и зевнул.
- Осталось только узнать, где Уни, - пробормотал он вполголоса и добавил, скорее для себя: - Он уже давно должен был подойти.
- Уни? - полусонно спросил Эрнст. - Он не очень торопливый, опять где-нибудь вляпался. Свернулся в окопчике да спит.
"Может быть, - подумал Блондин, - может быть, он действительно сейчас соблюдает полуденный тихий час и переждал артиллерийский огонь. Странно, почему я все время думаю об Уни? Ведь он уже "старик". Мы уже столько времени вместе, и я не разу не замечал, чтобы он отсутствовал. Сколько я его уже знаю? С рекрутского времени! С тех пор как инструкторы прозвали его восьмым чудом света! Все тогда ругались, только не Уни. Он улыбался и удивлялся и больше не выходил из этого состояния удивления".
Берлин. Крупный город. Трамваи и метро. Казарма с водопроводной водой, душем и крытым плавательным бассейном. И столовая. И для каждого - постель, а не мешок соломы. И так далее. Для мальчика-пастуха - новый, чужой, прекрасный мир мечты. Но он просто не мог понять, почему инструкторы именно его объявили своим особым другом. И "возвращенец в рейх", и "больная на ноги жертва переселения народов", и как только его еще не называли. Красиво и хорошо, только почему они все кричат и повторяют одно и то же? Рекрут Унэггер знал рейх, естественно, только некоторые его места, зато знал их хорошо. Казарменный коридор, двор и парадную аллею. Уни знал каждый их квадратный сантиметр. И от этого ему не становилось плохо. Естественно, в своих примитивных представлениях выросшего на природе парня он рисовал себе совершенно другие картины "Лейбштандарта", больше имевшие перекос в сторону блестящей формы, парадов, почетных караулов и постов у рейхсканцелярии. Но он принимал и другие стороны, упущенные им. Быть может, горизонтальные упражнения были предпосылкой для более позднего вертикального солдатского существования. Как Богу угодно, так он и будет делать.
Уни был доволен. Он хотел все делать как можно лучше, а в результате все получалось неправильно. Его никто и ничто не могло вывести из себя, он никогда не терял чувства юмора и наблюдал свой новый мир взглядом, о котором инструкторы говорили, что это - "залесная улыбка глаз". Известность в роте ему принес бал-маскарад.
Изобретатель военного маскарада неизвестен. Одно только было точно, что он был весельчаком и знатоком солдатского юмора.
Однажды рота в тиковой униформе построилась в казарменном коридоре.
- Слушать сюда! Вы, стадо свиней! Чтобы отвлечься от служебного однообразия - маленькая шутка. Шутка называется бал-маскарад, ясно? Маскарад является искусством переодевания и в Рейнской области и в Южной Германии продолжается целую неделю. Часто - до полного изнеможения! У нас маскарад проводится следующим образом: по приказу через пять минут рота стоит в полной походной выкладке. Потом через четыре минуты - в парадно-выходной форме! Через две минуты - в спортивных костюмах. Через пять минут - в парадной форме, и так далее. Усекли?
- Так точно, обершарфюрер!
- Соответственно, лучший в искусстве переодевания получит выходной! Остальные участники маскарада будут продолжать переодеваться дальше. Ясно?
Снова громовое:
- Так точно, обершарфюрер!
- Ну, приступим. Рота, смирно! Через пять минут клуб стоит в полной походной форме! По помещениям, бегом!
Участники маскарада побежали по комнатам, срывая с себя по дороге обмундирование, искали, выхватывали из шкафов в спешке не те предметы, ругались, меняли их, что-то теряли, в спешке вытаскивали из шкафов больше, чем было нужно, напирали, толкались, спотыкались, бежали назад и, наконец, хватая ртами воздух, вставали снова в строй в коридоре. Следовали критические взгляды покачивающего головой инструктора, смех, крики. И конечно же, первый оказался не первым, потому что что-то в его снаряжении было не так, как надо. И он, бедняга, чувствовавший себя уже олимпийским победителем, свергался с пьедестала и через пару минут бежал уже вместе с остальными.
- Через три минуты - в спортивных костюмах! Марш!
Тот же самый театр. Только вещи в шкафу уже лежат не так аккуратно, как до этого, выровненные по сантиметрам.
- Через четыре минуты в тиковом обмундировании!
Продолжительность времени менялась в зависимости от того, как хотел обершарфюрер. Ни один участник маскарада уже не находил те вещи, которые ему были нужны, и теперь начался настоящий маскарад. Только теперь увеличились шансы настоящих мастеров переодевания. Некоторые предметы одежды были надеты одни на другие, смешаны, чего-то было лишнее, чего-то не хватало. И что-то уже было чужое. Возможности комбинаций были безграничны. Появились невообразимые наборы одежды, комичные фантазийные костюмы, точно подходящие под термин "маскарад"! Инструкторы хохотали от удовольствия. Особенно удачные маски премировались.
- Вот вы - выйти из строя. - Толстый от нескольких надетых костюмов участник маскарада вышел из строя. Один наушник головного убора свисал и закрывал глаз.
- Вы что? Косая ночная сова? Солдат?
Будто совы бывают косыми. Но до уровня Полифема - одноглазого великана из "Одиссеи" - инструктор не поднялся.
Застегнутая не на те пуговицы зимняя шинель напоминала огородное пугало. Хотя ремень должен был подтягивать солдата, он принадлежал соседу по помещению, а тот был толще на два отверстия. В результате этого сухарная сумка, фляга, штык и лопата немыслимой кучей съехали вниз, к тому же все они были надеты не той стороной. То, что должно было быть сзади, теперь болталось между ног. Под шинелью у участника маскарада были только спортивные трусы, а голые ноги торчали в сапогах.
Под сдавленный смех (естественно, только инструкторов) маска была премирована и откомандирована для дальнейшего специального обхождения на казарменный двор.
- Через две минуты - в ночной рубахе! И подпоясаться!
- Через четыре минуты - в караульной форме!
Так продолжалось часа два.
- Через четыре минуты - в тренировочном костюме!
- Через три минуты - в выходной форме!
Чего только не может сделать хорошо пригнанная выходная форма! Она придавала ничтожеству, просто нулю, важность и осанку, делала из скрюченного вопросительного знака нечто вроде солдата. Почти солдата. Но, впрочем, то, что сейчас стояло перед ротой, была картина разложения, карикатура, пощечина старому солдату! Ботинки были зашнурованы только наполовину. Черные шнурки тянулись по полу, словно шлейф. Длина штанин была неодинакова. Ремень после предыдущего переодевания в ночную рубаху был слишком сильно затянут. Он так пережимал бедного участника маскарада, что казалось, будто ему грозит опасность быть перерезанным посредине. Высоко подтянутый галстук болтался, словно муха, под подбородком, а пилотка, настоящий хозяин которой имел голову размером с надувной шар, с трудом держалась на ушах. Из-за невнимательности или просто из-за того, что участник маскарада после всех произошедших перемен уже точно не знал, какие предметы относятся к выходной форме, сзади качался футляр противогаза.
Инструкторы топали, хлопали себя по бедрам и орали от наслаждения. Привлеченный хохотом, из дверей канцелярии вышел шпис - очень серьезный, очень официальный и застегнутый на все пуговицы и крючки.
- Как вас зовут?
Под пилоткой - пара испуганных глаз.
- Солдат, у вас что, нет имени?
Послышался нервный вздох и дрожащий голос:
- Унэггер.
- Как?
- Стрелок СС Унэггер, гауптшарфюрер!
Шпис сделал дружелюбно-снисходительное лицо:
- Значит, вы хотите отправиться в увольнение? Так?
- Так точно, гауптшарфюрер! Я… хотел… остановиться… Я… хотел…
Послышался смех. Шпис коротким движением руки приказал умолкнуть, а потом начал смеяться сам - раскатисто и оглушительно. Инструкторы засмеялись вместе с ним. Снова последовало движение рукой - и стало тихо. Установилась гробовая тишина. Подозрительно отрывистым голосом шпис скомандовал:
- Кругом!
Теперь он оглядывал всю маскарадную роту.
- Этот свиной мешок хотел идти в город с расстегнутой ширинкой! Виданное ли это дело? Сколько лет? - А когда несчастный не смог моментально ответить, он закричал так, что задрожали стены: - Сколько вам лет, хочу я знать, вы, ширинка от штанов!
- Восемнадцать, гауптшарфюрер!
- Восемнадцать месяцев, эмбрион?
- Восемнадцать лет, гауптшарфюрер!
Шпис трясся от едва сдерживаемого смеха, словно мокрый пудель, скрестил руки и переступал с ноги на ногу, будто хотел в туалет.
- Восемнадцать лет. - Его голос снова стал угрожающе тихим. - Восемнадцать лет - и не застегнутая ширинка, да еще на выходной форме! - И вдруг он снова загремел, словно иерихонская труба: - И уже такая свинья! В восемнадцать лет этот грязный болт считает, что у выходной формы должна быть расстегнута ширинка. Уже в казарме этот ужас шлюх готов к выстрелу! - Он хохотал так же громко, как и кричал. Инструкторы, конечно, снова хохотали над "восемнадцатилетним ужасом шлюх".
- Но самое главное, - снова закричал шпис, - что парню для этого требуется противогаз! Для соблюдения гигиены, а?
Уперев руки в колени, сильно наклонившись вперед, шпис продолжал хохотать. Вдруг он увидел улыбающихся солдат роты. Его голова, ставшая похожей на помидор, мгновенно превратилась в гипсовое изваяние:
- Смирно!
Рота замерла, забыв про улыбки.
- Свиное стадо хихикает! - загрохотал он. - Насмехаетесь над своим товарищем? Это хуже, чем трусость перед врагом! Я вдолблю вам товарищество так, что у вас ребра осыплются Ниагарским водопадом!
Участники маскарада втянули головы. Инструкторы стояли, готовые к прыжку. Шпис плотоядно улыбнулся. Что последовало потом - известно. Рота узнала различие между средним муштровщиком и мастером муштры. Шпис был корифеем самой рафинированной казарменной педагогики! Для участников маскарада этот день закончился мрачно.
Блондин улыбнулся. Это было сольное выступление Уни! Когда после обучения рекрутов у экспертов в области муштры стали проявляться заметные признаки усталости в превращении сына природы в лейб-гвардейца, они молча или безучастно давали свое разрешение стрелку Уни на выход в увольнение, несмотря на его "залесную улыбку глаз". И этот последний человек превратился в счастливчика. Естественно, не в казарме, там имени у него не было, так как обладатели серебряных шевронов на чисто солдатском жаргоне называли его "улыбчивым", а на улице, точнее сказать, у девушек, он был просто "неутомимым". Быть может, противоположный пол рассматривал его улыбающиеся глаза в совершенно иной перспективе.
"Уни, - продолжал улыбаться Блондин, - стал уже отличным номером, и… - вдруг у Блондина возникло странное чувство, сродни тянущему желудку, - где же он сидит? Нет, чепуха, Уни придет, и иван с ним ничего не сделает". Он снова улыбнулся и постучал спящему Эрнсту ладонью по каске:
- Просыпаемся! Иван бежит!
Эрнст медленно выпрямился и поправил сползший стальной шлем:
- И ты поэтому кричишь, улыбаешься и будишь меня?
Местность была холмистая, разрезанная крутыми оврагами. С точки зрения человеческого разума пройти ее было совершенно невозможно. Глубоко эшелонированные оборонительные позиции с пулеметными гнездами, минометными батареями и рубежами противотанковой обороны, с вкопанными танками и самоходными артиллерийскими установками дополнялись блиндажами, подземными складами боеприпасов, траншеями и ходами сообщений, бесчисленными одиночными окопами и образовывали единую сеть с единой системой огня. Никаких проходов, никаких мертвых зон и непростреливаемых пространств. Совершенство. Единственной ошибкой, оборотной стороной козырной немецкой карты, была открытая спина, осколочные бомбы с бомбардировщиков и пикирующие бомбардировщики.
Когда отделение бежало по лабиринту позиций, никто не говорил ни слова. Блондин тупо смотрел на убитых. Куда ни глянь, лежали убитые русские гвардейцы. На позициях, склонившиеся над своим оружием, они как будто спали. Среди них попадались разорванные на части, раздавленные в ходах сообщения. Кто выжил после атаки с воздуха, попал под прорвавшиеся танки, был расстрелян, раздавлен и вмят в грязь. Блондин уже кое-что повидал на этой войне, но такой массовой гибели, такой жестокости?
"Странно, - он притянул к носу верхнюю губу, - о чем они думали? Первое и самое главное - у них была железная уверенность: здесь немцы никогда не пройдут. Здесь они обломают себе последние зубы. Кроме того, они знали время начала наступления, о своем численном превосходстве в людях, технике и вооружении, и вдруг из этого ничего не вышло! Фрицы пришли не только спереди, но и сверху. И когда минометчики, солдаты противотанковой артиллерии и пехотинцы увидели в небе первые атакующие волны, то они очень удивились отсутствию своих истребителей. На большее у них не хватило времени".
Блондин посмотрел на глубокие следы гусениц "Тигра", на гренадеров, которые перед ним, рядом и позади шли по этим следам, видел, как следующие роты "Тигров" шли вперед, штурмовые орудия, бронетранспортеры и противотанковые пушки, видел связных-мотоциклистов, ездивших в тыл и на передовую, и улыбнулся - вот он, прорыв! Дверь распахнута, и сейчас через нее помчится все, что имеет колеса и ноги, для того, чтобы идти.
Впереди полыхали пожары.
Начали колотить противотанковые пушки, ударили пулеметы - и вновь в небе загудели бомбардировщики.
Эрнст снял шлем и повесил его на саперную лопатку. Лицо его было грязным, лоб - белым и чистым, волосы - мокрые и слипшиеся от пота, маскировочная куртка на груди расстегнута, рукава высоко засучены. В одной руке он держал русский пистолет-пулемет, в другой - флягу.
- У тебя есть еще что-нибудь попить?
Блондин кивнул и вдруг почувствовал жажду:
- Идиот!
Эрнст забыл проглотить воду и, не понимая, посмотрел на него, оставаясь с надутыми щеками.
- Да, именно тебя, Эрнст, я имею в виду. До сих пор пить не хотел, и тут ты мне об этом напомнил! Мог бы молча еще подождать?
- Но если я хочу пить… - Эрнст вытер горлышко фляги своей грязной лапой, тщательно завернул крышку и снова повесил флягу на свою сухарную сумку.
Впереди Ханс крикнул, чтобы подтянулись.
- Теперь поспешим!
Они бежали в ногу, и Блондин заметил, как Эрнст ставит свои запыленные сапоги - параллельно. Про себя он рассмеялся: это была мудрая манера ходьбы - никогда не ставить ноги мысками наружу! Хотя это выглядело элегантно и было хорошо для Курфюрстендамм, но требовало дополнительных усилий, потому что тело при этом легко теряло равновесие. "Параллельно, - объяснял он каждому, кто не хотел его слушать, - ты должен ставить свои ступни параллельно, и у тебя не будет ни мозолей, ни потертостей! Как у индейцев!" Как будто они были лучшими ходоками, чем прусские солдаты.
- Вон там, Цыпленок, - Эрнст показал направо и вперед. - Посмотри, какой тут салат намешали.
Блондин заметил дымящие остовы танков Т-34. Он насчитал их больше дюжины.
- Кто их столько наколотил?
- А за ними еще стоят грузовики и противотанковые пушки.
- Их что, наши танки?..
- Нет, Цыпленок, это, должно быть, "штуки". Когда наши прорвались, русские начали подводить резервы, а те хотели ударить нашим во фланг.
- Хотели!
- Да, когда я снова буду в Берлине и встречу солдат Германа в шарфиках, обязательно их поприветствую.
Блондин рассмеялся. Пошел шире и догнал бежавшего перед ним Петера. Тот сдвинул каску далеко на затылок, на шее у него висела пулеметная лента, пулемет - наискось на плече, лицо его было напряжено и перекошено.
- Закурим по одной, Петер?
Ответа не последовало. Блондин снова достал пачку сигарет и постучал по ее ребру указательным пальцем.
- Ты видел танки?