Живы остались - ладно. Утешение это, конечно, слабое. Я чувствовал себя как описавшийся. Полноту ощущений создавал дождь, хлеставший по башке и стекавший по прилизанным водой волосам, упавшим на лоб, словно челочка незабвенного фюрера. Мокрая одежда противно облепила тело, и казалось, что я стою обнаженный.
Мы спустились и стали внимательно исследовать кучу. Слава тут же нашел обе лопаты у самой воды, все в комьях налипшей глины. Хотя это порадовало - запасных лопат мы не взяли, а без инструмента были как без рук. Очистив черенки, мы проследовали к новому месту раскопа, не задетому обвалом.
Мы работали без обеда до самой темноты. Потом вернулись в лагерь. Женщины ждали нас, удрученные печальными событиями. На мне сухого места не было, поэтому первым делом я залез в палатку, разделся, тщательно вытерся и натянул шерстяное трико, специально хранимое для такого случая. В нем я буду спать. Пришел Слава с ополовиненной бутылкой и женщины, которые принесли ужин. Я жутко продрог и радостно приветствовал новую порцию спиртного. На такой работе и спиться недолго.
Ели молча. Всем было и без слов все понятно.
* * *
Сюрпризы повалили с самого утра, один другого лучше. Проснувшись, я обнаружил, что голеностопы у меня похрустывают и болят. Десятичасовая холодная ванна накануне не пошла ногам на пользу. А ведь сегодня намечалось еще более продолжительное купание. Я с трудом натянул сапоги, потому что стопы как следует не сгибались, и выглянул из палатки. Видимых улучшений погоды не было. Небо оставалось по-прежнему затянутым тучами, из которых моросило. К середине дня, вероятно, польет что-нибудь посолиднее. Для Новгородской области такие явления не редкость, дождь может зарядить и на неделю, и на две, пережидать его не было смысла.
Накинув ОЗК, я совершил моцион и, вернувшись, обнаружил, что являюсь единственным бодрствующим участником экспедиции. На часах было восемь. Пора вставать.
Заглянув в Славину палатку, я обнаружил, что она пуста. Кент с подругой дрыхли в "Волге", и пришлось долго стучать кулаком по крыше, чтобы их добудиться. К тому времени, как я разжег примус, проснулась Марина.
- Привет, - сказал я, ставя на огонь сковородку.
- Доброе утро, дорогой. - Она сладко потянулась. - Ты у нас сегодня за повара?
- А ты за землекопа. Идет?
- Вот уж нет, - натянуто рассмеялась Марина.
- Ну вот и я вроде бы как за поваренка. Аппарат вам наладил, а ты уж готовь.
- С удовольствием! - Марина извлекла из звякающей коробки миску с застывшим пюре и выложила его на сковороду. - Много вам копать?
- Много, - ответил я.
Подошли Слава с Ксенией. Я с хрустом поднялся, морщась от боли в суставах.
- Ты чего? - спросила Ксения.
- Ревматизм, - поморщился я. - После вчерашнего купания прихватило.
- А вот у меня хоть бы хрен! - осклабился Слава. - Сколько воевал, а ни подагры, ни геморроя. Какой делаем вывод? Воевать надо больше!
"Зато для головы здорово вредно, - отметил я про себя. - Нет уж, не надо мне такой профилактики".
- Снимай сапог, - приказала Ксения. - Садись на ящик и снимай. Я посмотрю.
- Что там смотреть. - Я все же подчинился и стащил прохоря.
Ксения опустилась на корточки и ощупала ногу. Пальцы у нее были холодные и твердые.
- Никакой не ревматизм, - заключила она, - артрит доброкачественный. Будешь ноги в тепле держать - пройдет.
- Как только, так сразу. - Я разочарованно натянул сапог. От нее как от медика ожидал чего-то большего, а это я и сам знаю. Только откуда здесь возьмется тепло!
- И в резине не ходи, от этого хуже будет.
Способность изрекать избитые истины у Ксении была потрясающая. Я давно на своей шкуре испытал, что ревматизм резины не любит, но других сапог у меня с собой не было, а кроссовки я хотел приберечь для езды в машине. Посему возражать "специалисту" не стал, вовремя вспомнив, что образование у Ксении далеко не высшее, а тяга мелкого медперсонала к консультациям всегда переходила границы разумного. Из размышлений меня вывел голос Маринки:
- Тарелки давайте, согрелось уже.
После завтрака, словно каторжник, поковылял к реке. Навал глины внушал стойкое отвращение. Слава первым спустился вниз и сделал еще одно достойное сегодняшнего дня открытие:
- Вода поднялась.
Действительно, за ночь уровень возрос сантиметров на десять. Вероятно, в верховьях выпали порядочные осадки.
Увязая по щиколотку в красноватой сметане, мы взобрались на площадку и стали рыть. Природа явно была против нас, дождь, словно по команде, активизировался, но через полчаса мне удалось войти в ритм, и я отключился от окружающего. Монотонные движения завораживали: ткнул, достал, вывернул - сбросил; ткнул, достал, вывернул - сбросил… И так сотни и тысячи раз. Когда мне еще в своих раскопках приходилось скидывать землю вниз? А ведь это гораздо легче, чем выбрасывать ее наверх. Подобное было у меня в жизни впервые. Как будто я вскрывал курган, насыпанный много столетий назад на месте захоронения воинов. Хотя нет, подкурганный склеп мне уже доводилось разрывать, и в тот раз мы били штольню. Втроем. Две недели подряд, без выходных, естественно. Мы изрыли холм, словно черви гнилое яблоко, и ничего не нашли.
Здесь же следовало расчищать завал сверху, чтобы докопаться до машины наверняка. Грунт был слишком рыхлым для штольни, проще раскидать насыпь и прорыть траншею наружу к воде, чтобы через нее все вытаскивать. Выбрал же для себя гребанную жизнь: ВСЮ ЖИЗНЬ грести, грабить и разгребать!
- Все, шабаш! - гаркнул Слава. - Шабаш, говорю. Бабы обедать зовут.
Задыхаясь, я выпрямился, опираясь о черенок лопаты. Поясницу ломило, пот градом заливал глаза. Дождь продолжал хлестать с неба, и, по причине пасмурной погоды, начинало рано смеркаться.
- Ну ты даешь стране угля! - восхищенно покачал головой кореш. - Да за тобой не угнаться, шуруешь как оголтелый. Пошли хавать, второй день без обеда пашем.
- Надо работать. - Упоминание о том, что прошел еще один день, привело меня в бешенство. - Будем рыть, пока не стемнеет. Бери лопату и копай!
- Да ты чего? - Впервые в голосе Славы послышалась тревога. - Ведь уже темнеет, день-то прошел. Нельзя на износ вкалывать, так и копыта можно в два счета отбросить.
Я отдышался, гнев начал проходить. Я оглядел раскоп и понял, что мы почти дорылись до машины, перекидав за день полторы намеченных нормы. Значит, завтра закончим. Тогда и в самом деле Слава прав, зачем зря надрываться?
Вернувшись на стоянку, я грузно бухнулся у входа в свой вигвам и стащил чавкающие сапоги. Из каждого вылилось литра по два воды, не меньше. Вот, значит, от чего ноги как свинцовые были. Я тупо сидел на земле, неподвижным взглядом уставясь на лесную просеку перед собой. Только сейчас я почувствовал, как замотался. Прибежала Маринка, куда-то звала, наверное есть, но я не шевельнулся. Потом пришел Слава, и в руке у него было именно то, что я больше всего хотел увидеть. Теперь организм настойчиво требовал водки - на подсознательном, на инстинктивном, на клеточном уровне. Какова работа, таков и отдых. Я заполз в палатку, по привычке скинув у входа мокрую одежду. Следом ввалился Слава, более живой и здравомыслящий. Просунулась голова Маринки:
- Ты бы поел.
- Принеси ему, он здесь пожует, - сказал Слава.
Я нашарил полотенце и стал вытираться.
- Ну, чего ждешь, наливай!
Слава растерянно наполнил стаканчики. Я высосал один будто воду и тут же налил снова.
- После первой не закусывают, - произнес я и чокнулся с оторопевшим Славой. - Давай за то, чтоб завтра откопать эту лабуду и все выгрузить!
Марина принесла ужин. Я приглашающе кивнул Другу:
- Вот и закуска.
Меня повело. Напряжение стало улетучиваться, пропала и усталость. Я согрелся и подобрел.
- Завтра закончим, - подмигнул я кенту. - Не век же нам тут торчать!
* * *
День следующий начался ничем не лучше предыдущего, разве что, дойдя до животного состояния, я стал менее восприимчив к неблагоприятным условиям. Тяготы и лишения закаляют характер, по своей практике я знавал такие периоды и был уверен, что в нормальной обстановке быстро приду в норму.
Наскоро перекусив, мы со Славой поспешили к реке. Уровень воды поднялся уже на полметра, и, чтобы взобраться на площадку, пришлось здорово вымокнуть. Наверху нас ждал сюрприз, на этот раз приятный: узкая дыра в глиноземе свидетельствовала, что до фургона осталось совсем немного. Несколько ударов лопатой, и под штыком звякнул металл. Мы быстро расчистили переднюю часть крыши, которая каким-то неестественным образом уходила под углом вниз. Причина стала ясна чуть позже - от удара микроавтобус сплющило. Лобовое стекло разбилось, оставшийся с вечера тонкий слой глины за ночь размылся и провалился внутрь, оповестив о завершении первого этапа работы.
Воодушевленные успехом, мы с новыми силами начали долбить траншею. Какой-нибудь стахановец тридцатых годов заплакал бы от зависти, глядючи на нас. Когда откопали передок, Слава удрученно присвистнул:
- Дела-а!
Кабина, из которой мы повыбрасывали глинозем, сохранилась неплохо, а вот задней части кузова досталось. Крыша вдавилась вовнутрь, и добраться до грузового отсека не представлялось возможным. В траншее было по пояс воды, она покрывала седушки, так что о проникновении в салон ползком нечего было и мечтать. Тем более выбираться оттуда задом, протаскивая добычу между спинками сидений. На такое занятие вряд ли сподвигнулся бы даже Ихтиандр.
- Ну, - сказал Слава, - надо лезть.
Я поделился своими соображениями, добавив, что придется потрудиться, откапывая машину целиком.
- Ерунда, - покачал головой кореш. - Завтра река затопит ее по крышу, а мы и за два дня не управимся. Ладно, - он решительно посмотрел на меня, - подстрахуешь. Тащи за ноги, если что.
Набрав полную грудь воздуха, он бесстрашно сунулся в темный грот "мазды" и с плеском нырнул между сиденьями. Ноги в полосатых носках быстро ползли внутрь. "А ведь мне до них не дотянуться", - вдруг подумал я. Мало того, что мои сапоги весили пуд, они вдобавок завязли в иле, и прийти на помощь другу не было никакой возможности. Что, если он там застрянет и начнет захлебываться?
Оставалось уповать только на авось. Слава, впрочем, не задержался. Не успев по колено углубиться меж спинками, дал задний ход и споро выбрался наружу, колотя ногами. Шумно отдышался, как кит, и, весело улыбаясь, подмигнул мне:
- Нашел!
Он снова нырнул в кабину, погрузив руки по плечи, и выволок небольшой, но очень увесистый железный ящичек с навесным никелированным замком.
- Ну-ка, помогай!
Я схватился за ручку, и мы с трудом закинули его на крышу. Ящичек и в самом деле был дьявольски тяжелым, кузов под ним чуть ли не прогибался.
Мы выволокли его на берег и устало плюхнулись рядом, с головы до ног перемазанные рыжей грязью, но ужасно счастливые.
- Много их там? - спросил я.
- Не успел рассмотреть, - все еще тяжело дыша, ответил Слава. - Нащупал этот и сразу назад поволок.
Нам не терпелось посмотреть, что находится внутри. Криво ухмыльнувшись, Слава достал из кармана "кольт".
- Ты что, очумел! - Мне крайне не хотелось получить пулю рикошетом… - Ничего лучше не придумал? Давай отнесем в лагерь и там по-человечески вскроем.
Слава хмыкнул и засунул пушку обратно. Мы дружно вздернули ящичек вверх и с натугой потащили его по склону. Весил он килограммов тридцать. Дамы, курившие под тентом, завидя нас, побежали навстречу.
- Ой, что это? - спросила Ксения, осторожно берясь за ручку рядом со Славой.
- Откопали, - довольно констатировала Маринка, помогая мне. - Тяжеленький!
Мы доволокли ящик до "Волги" и бросили на траву.
- Где ключи от машины? - спросил Слава. Ксения метнулась к палатке и бегом принесла куртку. Слава открыл багажник и достал оттуда фомку.
- Ну-ка, - я просунул жало "фомича" в дужку замка и крутнул.
Черта с два, это вам не совдеповский замочек! Каленая фомка, конечно, не согнулась, но и замок устоял. Обставились арабы на совесть.
- Погоди, у меня в багажнике кувалда есть. - Слава выволок грубый молот на металлической ручке и с грозным видом направился к нам. - Счас мы с ним по-русски поговорим. Посторонись!
Перед таким аргументом замок безоговорочно капитулировал. Дужку сорвало с петель, корпус жалобно звякнул, разлетаясь пополам, и исчез в траве. "Ларчик просто открывался". Я протянул руку и откинул крышку.
Женщины затаили дыхание, глядя на ряд туго набитых мешочков из плотной темной ткани. Я вытащил один, распустил устьице и вытряхнул на ладонь часть содержимого. Золотой лом. Кольца без камней, обрывки цепочек, помятая крышка от часов. В других мешках было то же самое. Золото как металл: ни исторической, ни художественной ценности оно не имело. Перстня Хасана ас-Сабаха я тоже не нашел, впрочем, огорчаться по этому поводу не стоило: ящик не последний, а тридцать килограммов благородного металла тоже прибыток не маленький.
Только сейчас я понял, что по-настоящему разбогател. Маринка бросилась меня целовать, Слава во весь голос захохотал, высыпая на колени пригоршни рыжья, а Ксения завороженно перебирала цацки, вытряхивая один мешочек за другим на дно сундучка.
- Пошли, заберем остальное, - сказал я.
Слава поднялся, глаза его ярко блестели.
- А ты говорил, испанцы надули. - Он хлопнул меня по плечу и заржал. - Нам теперь этого до конца жизни хватит!
- Еще и детям останется. - Мы быстро зашагали к реке, постепенно переходя на рысь. Одна мысль о том, что у нас есть свой источник богатств, из которого можно черпать и черпать, возбуждала непередаваемый, сумасшедший азарт.
Мы бегом спустились вниз, влетели в реку, взобрались на насыпь и спрыгнули в траншею.
- Теперь моя очередь, - расхрабрился я, с трудом переваливаясь животом через "торпеду" микроавтобуса. Сапоги тянули вниз. - Помоги.
Слава подтолкнул, и я сполз в воду. Схватился за спинку, набрал воздуха и дернул вперед, бултыхаясь как подбитый тюлень. Я погрузился в мутную черную жижу, затылок скреб ребристый потолок, а руки беспорядочно шарили по сторонам, стремясь за что-нибудь уцепиться. Сколько я так продержусь, минуту? Изо рта с шумом вырвались пузыри. Я старался нашарить что-нибудь, напоминающее ящик, и наконец это удалось. Нащупал ручку, потянул и понял, что не могу сдвинуть его с места. В отчаянии я глотнул воды и забил ногами. Резиновые сапоги как-то уже не чувствовались, словно их вообще не было. Ящик начал сдвигаться, и вдруг я понял, что меня тянут. Я еще задергался, левой рукой отталкиваясь от любой маломальской опоры, и, совместными усилиями, груз переместился в кабину. Я вынырнул, судорожно хватая ртом воздух. Слава держал меня за ноги.
- Есть! - выдавил я и булькнул обратно. Левое ухо заложило. Яростно дернув ящик, я выбросил ноги наружу и стал сползать в траншею, головой оставаясь в воде. Слава пришел на помощь, и мы вместе выбросили ящик из фургона.
- Фу, бляха-муха! - прохрипел я, сидя по горло в воде. Глина была везде: в волосах, на одежде и даже во рту. Я досыта наглотался этой поганой бурды.
Когда я отдышался, мы переместили груз обычным порядком - на крышу, на берег, где нас ждали верные помощницы, и вчетвером - в лагерь. В желудке у меня противно булькало, он был полон. Сбросив ношу, я рухнул на землю лицом вниз, чувствуя, как каждый удар бешено колотящегося сердца отдается глухим хрипом в глотке и в ухе, где что-то шоркало.
- Илья? - Марина встряхнула меня за плечи. Я лежал пластом, раскинув руки. - С тобой все нормально?
Тут я понял, чего хочу. Я медленно встал на карачки, и меня стошнило рыжеватой водой, в которой плавали остатки завтрака.
- Он надорвался? - жалобно воскликнула Марина.
- Сердце, - встревожилась Ксения, заглядывая мне в лицо, и ее холодные пальцы схватили меня за кисть, нащупывая пульс.
- Дайте ему водки, - добродушно гаркнул Слава, - сразу все пройдет. И мне тоже!
Пока Ксения бегала в палатку, я сел на корточки и помотал головой, вытряхивая воду из уха. Не помогло. Маринка протянула доверху наполненный пластиковый стакан.
- За вас, дорогие мужчины.
- За нас, точно! - поддакнул Слава.
Я хлобыстнул, переждал. Ксения налила какого-то лимонада:
- Запей.
Каждый глоток гулко резонировал в голове. Я снова поковырял в ухе. Там наконец что-то щелкнуло, вылилась вода, и мир снова наполнился звуками.
- Давайте вскроем, - мотнул я подбородком на контейнер, пробудив всеобщий интерес. Этот ящик был чуть длиннее и шире, но закрывался на такой же точно замочек.
Слава взмахнул кувалдометром и освободил крышку. И в этом ящике был лом, но какой! У меня сердце сжалось при виде сплющенной грубыми ударами чаши, отрезанная ножка которой валялась рядом, чтобы занимать меньше места. Десятка полтора золотых ложек, почему-то только десертных и чайных. И опять кольца, цепочки, брошки, некоторые старинной работы, но столь же варварски изуродованные, смятые, с выдранными камнями.