Петраков с показным вниманием слушал Забелина. Уже не в первый раз он пытался дать понять, что совершенно не имеет времени. Но – Забелин намеков не понимал. Увлекшись, он вновь принялся расхваливать преимущества расчетно-кассового обслуживания в "Возрождении" перед любым другим банком. – Да давайте просто грубо подсчитаем экономику! – Забелин схватил со стола чистый листок. – Где сейчас ваши счета и какие ставки? Бьюсь на пари, что мы всё сделаем дешевле. А что касается качества, так это по России просто вне конкуренции! Ну, диктуйте, и через минуту выдам такую цифирь, что ахнете!
"Был ты тупо-упертым. Таким и остался", – страдающе подумал Петраков.
– Алексей Павлович, дорогой мой. Все это чрезвычайно интересно и нужно, и я в ближайшее время сам к вам с этим, но сейчас… – он полоснул себя по горлу и печально улыбнулся, огорченный необходимостью расстаться с заново полюбившимся человеком.
Дверь вздрогнула и под напором входящего Мельгунова распахнулась.
– Это всё переделать, – заключил он предыдущую фразу, возвращая бумаги кому-то позади себя. Остановился на пороге и, игнорируя глубокие кивки Петракова и Забелина, принялся с желчным вниманием переводить взгляд с одного на другого.
– Вот реагирую на вашу критику. Пришёл посмотреть на родные пенаты, – объяснился Забелин. – Заодно и с Александром Борисовичем пообщаться. Под тяжёлым взглядом Мельгунова он умолк. Неловкость утвердилась в кабинете.
– И что изволите обсуждать? – вкрадчиво, обращаясь к Петракову, полюбопытствовал Мельгунов. – Алексей Павлович предлагает сотрудничество с "Возрождением". Очень заманчиво, но у нас есть устойчивые банковские партнеры. Поэтому как раз собирался после доложить вам, – Петраков прищурился, пытаясь угадать причину неприязни академика. – Все-таки менять банки нужно осторожно.
– Вот-вот, – зло обрадовался Мельгунов. – Именно что осторожно. Именно! Посему к вечеру представьте наконец все сведения по этой… аренде. Кому, что, почём. Сколь ещё просить? И чтоб всё, будьте любезны, передать Флоровскому. Вот так-то! А Вас, господин Забелин, убедительно прошу более заботой об институте себя не утруждать. Я, надеюсь, ясно выражаюсь?! Не дожидаясь реакции, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Вот и планируй тут. Похоже, не получится наш союз, – Петраков со скрытым облегчением развел руки.
По дороге к себе Мельгунов заглянул к Флоровскому.
– Максим, ты знаешь, что в институте Забелин?
– Конечно, я сам провел, – Максим безмятежно поднялся. – Человек хотел с нашими повидаться, институт посмотреть. Я показал. Только он потом к Петракову пошел. Наверное, и до сих пор у него? Найти?
Мельгунов пожевал губами.
– Стало быть, так. Концепцию твою я утверждаю. Не откладывая в долгий ящик, да что там? На завтра же собирай Совет и – вперед! А то, гляжу, больно много прытких развелось. На ходу подметки рвут.
.
Максим вошел в зал Совета с радостным, исполненным уверенности видом.
– Ну что, отцы командиры, будем из дерьма выбираться? – в предвкушении предстоящего выступления, едва войдя, поинтересовался он.
Но услышал его лишь сидевший в одиночестве у входа круглолицый, с тщательно разложенными по лысине волосками мужчина в вытертом вельветовом пиджаке. Мужчина внимательно разглядывал через лупу разложенные ветхие нотные листы – доктор технических наук Федор Олегович Шишаев был широко известен в искусствоведческих кругах: на досуге он писал либретто для старинных итальянских опер. В своем увлечении Шишаев продвинулся так далеко, что по воскресеньям вел специальную передачу на телевизионном канале "Культура".
– Максим Юрьевич! При женщинах-то! – не отрываясь от драгоценных страничек, посетовал он. Не удержавшись, похвастался: – Друзья из Италии прислали. Вещь у нас просто неизвестная. Фантастика!
Что касается оберегаемых им женщин, они вместе с остальными членами ученого совета сгрудились в дальнем углу, где шло какое-то энергичное обсуждение. На сей раз страсти кипели по поводу романа Клинтона и Моники Левински.
– Да что ж он, не мужик? – непривычно возбужденно вопрошал возвышающийся над остальными могучий Григорий Яковлевич Пуринашвили – когда-то знаменитый баскетболист. – Это какое счастье для страны, что у нее президент – прошу прощения у дам – с членом. Наш мормудон и рад бы, – а кроме собственной страны, никого другого э… не в состоянии.
– А я согласна с Григорием Яковлевичем! – стараясь перекрыть другие голоса, выкрикнула завитая в мелкую кудряшку женщина, в фигуре которой угадывалось прежнее изящество, – заслуженный деятель науки Клавдия Васильевна Шергова. – Зажрались они, вот что я скажу. Проблем настоящих не имеют, если всей страной уж с полгода обсуждают, имел он ее или не имел. И это, помянете меня, точка отсчета их конца.
– Нет уж, давайте не передергивать! – потребовала раскрасневшаяся, задыхающаяся Анна Владимировна Галанина. Расползающаяся талия ее была затянута тоненьким игривым пояском, и поэтому говорить она могла только короткими фразами. Судя по азарту, именно ее предыдущая реплика вызвала реакцию и Пуринашвили, и Шерговой. – С кем он там и что, – Анна Владимировна запунцовела с новой силой, будто сказала непристойность, – это не знаю. Но есть ложь под присягой. И тут происходящему иная цена. Нам пока недоступная.
– Что значит – недоступная? Кому? Вы на что намекаете?! – с удивительной остротой отреагировала Шергова.
– Что считала нужным, то и сказала. – В голосе Галаниной моментально пробудилось ответное раздражение.
– А право на частную жизнь уж и в расчет не принимаем? – желчно крикнули от окна. Судя по дребезжащему голосу, спорящие разбудили старейшего члена совета – Николая Павловича Станковича.
– Николай Павлович, господа, только не волнуйтесь, – Наташа Власова из-за голов возбужденных мэтров улыбнулась Максиму.
– А, Максим! – азартно выкрикнул согнувшийся от замучивших колик в почках доцент Рюмин. – Что в Белом доме говорят по этому поводу?
– Как раз только оттуда! Говорят, пора завязывать, а то в России из-за этого все ученые перессорились. – бодро отшутился Максим.
По укоризненному взгляду Наташи, по ставшими отчужденными лицам увидел, что шутка не принята, и оттого обозлился:
– Да что, в самом деле! Других проблем у нас нет? Есть!
– Именно! – поддержал вошедший следом Юрий Игнатьевич Мельгунов. – И не какие-то там заокеанские…Прошу рассаживаться, коллеги!.. А как раз от нас с вами зависящие. Как сделать, чтоб перестать существовать, а начать, будем говорить, жить. Для того и собрал вас. Демонстрируя значимость происходящего, Мельгунов не пошел в президиум, а уселся тут же, среди прочих, за огромным овальным столом, показав Максиму кресло справа от себя.
– Никого лишних на сегодняшнюю повестку дня не пригласил, – разъяснил он, уловив несколько ищущих взглядов, – искали Петракова. – Здесь только те, кого знаю за соратников в прошлом и – как это теперь? Да! – компаньонов в будущем!
Он требовательно оглядел приосанившихся компаньонов.
– Такие вот времена, господа совет! Но, – он поколебался, показал, что колеблется, и с тем большей силой произнес, – как ни ненавистно нам существующее время, мы не можем допустить, чтоб дело всей жизни окончательно разрушили тупые, алчные люди, пришедшие к власти! Не им торговать достоянием России. А накопленные наши наработки – это без преувеличения – великое достояние. Надо развивать, надо поддерживать молодых.
– Костик Мишулин – очень талантливый у меня мальчик! – выкрикнула Шергова и, смущаясь неловкого молчания, закончила: – С квартирой бы помочь. Сманят ведь.
– Поможем, дай бог, – осадил ее Мельгунов. – Еще, глядишь, и тех, что разъехались, соберем. Только деньги нужны, чтоб все это поставить.
– Да уж! – вздохнул Пуринашвили. Заслуженный мастер спорта, доцент, автор нескольких изобретений, чей широкий грузинский стол был хлебосолен для всякого здесь сидящего, в последние годы тяжко, до сердечных приступов, переживал нахлынувшую нужду.
Закивали озабоченно остальные.
– Но и без хитрости теперь нельзя! – продолжил Мельгунов. – Знать надо досконально материю, в которую нас загнали. Чтоб воров этих к себе не подпустить. Чтоб через законы, ими под себя писанные, их же и вокруг пальца обвести.
Он сделал паузу. "Да, знать бы", – читалось тоскливое на лицах членов совета.
– Есть среди нас такой человек! – значительно произнес Мельгунов, и все обратились на Максима.
– Давай! – подбодрил его Мельгунов. – Все начистоту – здесь чужих нет. Но чтоб не заумно.
– Слушаюсь не заумно! – подхватив на ходу едва не забытую на столе папку, Максим пошел к трибуне, беспрерывно реагируя на бесконечные кивки и вопросы и отшучиваясь на ходу.
– И – регламент. – Мельгунов снял с сухого запястья и значительно положил перед собой часы.
Взобравшись на трибуну, Максим огладил ладонью растрепавшиеся некстати вихры, оглядел сидящих – сморкающихся, подкашливающих, отирающих влажные губы, – как-то особенно стало видно, как постарели они – недоступные прежде вершители судеб научного молодняка. Снисходительные небожители, благосостояние которых казалось недостижимым верхом стремлений. Чего стоил очаровательный бабник Пуринашвили, использовавший всякие свободные несколько дней, чтоб быстренько смотаться в Сочи от ненаглядной своей Лианочки. Теперь огрузневший, покрытый перхотью Григорий Яковлевич шумно дышал среди прочих. Да, не случись событий последнего десятилетия, сейчас на месте многих из них восседали бы такие, как они с Алешкой Забелиным. Максим встретил прямой, подбадривающий взгляд Наташи – умный, поддерживающий взгляд. Как съехидничал когда-то Алеха, в Наталье, в отличие от прочих, хватает ума понять предел своего ума.
– Буду краток. Есть, как сказал Юрий Игнатьевич, цель и есть средства ее реализации. Цель, господа совет, святая, – Максим повел плечами, в нем разгоралось вдохновение, – спасти нашу с вами науку, довести те великолепные наработки, что, будучи завершенными, составят новое слово. Оградить институт, нашу альма-матер, от растаскивания теми, о ком резко, но справедливо говорил Юрий Игнатьевич. Сохранить, а где-то и восстановить научный костяк, обеспечить преемственность поколений, то есть растить, пока в силе еще такие киты, как вы, новых ученых, да наконец, и о земном – просто обеспечить приемлемый, – да что приемлемый? – достойный уровень жизни людям, вписавшим свои имена…
Почувствовав, что заплетается в собственных словесах, Максим налил себе стакан нарзану.
– Это цель. Но, как и все ныне, она нуждается в финансировании и, что не менее важно, знании законов и рычагов, которые следует использовать. Надеюсь, в этих условиях я могу оказаться родному институту небесполезен. Он поймал лукавый взгляд Натальи и незаметно в свою очередь кивнул: понял, понял – "Остапа понесло".
– Итак, две вводных. Цифра раз – обеспечить финансирование, необходимое для завершения тем и выхода на самоокупаемость, и при этом – цифра два – не потерять контроля над институтом. Первое – чисто моя проблема: думаю, два-три миллиончика для разгона хватит.
– Неужто столько заработал? – поразилась, плохо скрывая зависть, Галанина. Не афишируя, она гордилась своим сыном, в прошлом аспирантом, ныне держащим собственный контейнер на каширском оптовом рынке.
– Кое-что заработал, – отмел бестактный вопрос Максим. – Но что важнее – связями оброс, все-таки почти десять лет среди буржуинов. Так что деньги привлечем. Было бы подо что и – под кого, – легкое движение в сторону Мельгунова. – А теперь о главном – насчет контроля. Сейчас акции института распылены чуть ли не у шестисот человек. Чтобы предотвратить их распродажу – а что вы хотите? Люди. Да еще нелегко живущие. Если кто-то предложит большую цену, то кто знает, может, и авторитет Юрия Игнатьевича не остановит?
Галанина поспешно наклонила голову.
– Надо сосредоточить акции у тех, кому дорога судьба института, – у нас.
Максим, беспрерывно, как на лакмусовую бумажку при опыте, посматривающий на Натальину реакцию, увидел, что лицо ее, до того изучающе-ироничное, сделалось чрезвычайно внимательным.
– Это и контроль. Государство себя показало – сорок процентов акций оборонного института выкидывает на улицу, будто старье в утиль. – По залу пробежал недоброжелательный гул. – Значит, какой-нибудь зав, прошу прощения, плодоовощной базой походя скупит эти акции и придет нам диктовать условия – может, картофелехранилище в лабораториях разместить захочет. Шучу! Но не очень. Поэтому все акции, что есть, – срочно в кулак. Заодно дадим и сотрудникам заработать. Председатель профкома Шергова азартно закивала – такая постановка вопроса обращала планируемое в акт гуманизма.
– Но – все не просто! – сбил весело-оживленную волну Максим. – Взять и переписать акции на себя невозможно. Не буду забивать вам голову всякими законодательными прибабахами, направленными на то, чтоб испортить нам жизнь. Короче, чтоб не терзать, – схема есть, и вот она вкратце. Мы с вами создаем маленькое закрытое акционерное общество.
– И на него покупаем акции! – поспешно догадалась Галанина. – Стараюсь прессу читать, – стеснительно объяснилась она.
– Близко, – снисходительно одобрил Максим. – Но не в яблочко. Лобовые решения здесь не проходят. Существуют, видите ли, такие понятия, как аффилированность, крупные, заинтересованные сделки, – словом, всякая бяка. Мы не можем просто скупить на эту компанию, потому что завтра появится какой-нибудь нехороший дядя, заявит, что мы злоупотребили служебным положением вопреки интересам остальных акционеров. И потребует признать в суде эту сделку недействительной.
– Тогда что же? – в простодушном нетерпении поторопил Рюмин. Было видно, что он, добросовестно пытавшийся понять, о чем идет речь, совершенно запутался.
– А вот что. – Максим, в ощущении важности момента, неспешно подлил минералки, медленными глотками, игнорируя укоризненный взгляд Натальи, выпил. – Вы никогда не задумывались, почему среди нынешних банкиров так много физиков? Привычка к аналитике и свежесть подхода – вот ключи. А уж аналитическая школа нашего института, если ее, так сказать, применить в мирных целях… Короче, работаем тонко – эта акционерка, которую мы с вами учредим, тотчас создает другую, тоже по сути нашу. Но уже "дочку". И на эту-то дочурку мы и скупим акции. И все – после этого хоть локти искусай, но по закону не подкопаешься. Обе компании можно создать за две недели.
Наступило восхищенно-озадаченное молчание.
– Ничего не понял, но чувствую – здорово. – Похоже, Рюмин высказал общее мнение.
– А первым шагом, само собой, надо выкупить злосчастные сорок процентов на аукционе. Для этого срочно начну подтягивать деньги. И пора, конечно, оздоравливать экономику института, – припомнил Максим. – Я тут глянул – половина площадей в аренде, кредитов набрали, а бюджет меж тем лысый. Вот сейчас налоговая сидит. Такого накопать может – гуляй-поле. Все ведь на живую нитку. Никого не упрекаю, – поспешно, перебивая взрыв эмоций, закончил он. – Но, быть может, у Александра Борисовича Петракова что-то не получается. Тогда надо помочь.
– Чего там у него не получается? – Юрий Игнатьевич Мельгунов поднялся, рукой осадил собравшуюся возразить Власову. – Только обещать горазд. И довольно доверяться варягам всяким. Надо срочно провести собственную ревизию, а по результатам поглядим, чего он там наработал. И еще скажу: хорошо, что мы таких мальчишек, как Максим, взрастили, что в трудную минуту можем опереться. Есть, конечно, и всякие Забелины, у которых одни доллары в глазах, но… И не заступайся, Максим! Доверчив ты больно. Короче, кто за поступившее предложение?.. Наталья, зафиксируй в протоколе. Да, прошу пока не афишировать. Когда всё подготовим и деньги будут, тогда утвердим цену на покупку, чтоб людей не обидеть. По моей команде каждый по лабораториям разъяснит, поставит перед сотрудниками задачи. Всё вроде?
– Ответственного надо бы назначить, – напомнил Максим.
Общий добродушный смех был ему ответом.
Глава 5 Бугор и регистр
– Откуда? Ну, откуда они появились? – не в первый раз спрашивал Подлесный, не столько адресуя вопрос набычившемуся Жуковичу, сколько стараясь подчеркнуть его беспомощность перед Забелиным и Юлей Лагацкой.
– Да залетные какие-то.
– А то, что психов нет деньги на ветер выкидывать, чьи это слова?! – дожимал Подлесный. – Кто уверял, что, кроме нас, на аукцион никто не заявится?
– Тогда и не было никого. А ты чего вообще здесь волну гонишь? Не на допросе. – Обычно задиристый при общении с Подлесным, Жукович сидел нахохлившийся и угрюмый, отругиваясь больше по привычке.
– Алексей Павлович! – Подлесный обратился к Забелину. – Не в первый раз прошу – уберите Жуковича из проекта. Поверхностен. Ненадежен.
– Во-во! – поддакнул Жукович. – Убери. А гэбэшника этого назначь. То-то он тебе наработает. Да поймите же! Аукцион – это лотерея! Куда дальше, если сами устроители в недоумении. Они-то были в уверенности, что вообще эти паршивые акции никому не спихнуть. Ну нарвались на чумовых. Таких на рынке кишмя кишит. Нахапают по дешевке, а потом втюривают чуть дороже. На маржонке живут. Да я вам голову наотрез – как узнают, что другие претенденты есть, вспорхнут – и только мы их и видели.
– Вы выйдите-ка пока, ребята. – Забелин дождался, когда дверь за Юлей и за Подлесным закроется.
– Да не дрейфь, Палыч! Не в первый раз! Захотелось кому-то полезть в молотиловку, так ничего – перемолотим. Не таких махал обмахивали. – Жукович что-то еще, утухая, говорил, пока бодрый рык не перешел в бормотание. И умолк наконец на середине невнятной фразы, завершив ее неким бульканьем. – Хотя, конечно, с информацией прокололись чуток.
– Знаешь, Олег, смотрю на тебя – и такое ощущение, что набрали колючек, гвоздей, стекла битого…
– Угу. Говном обмазали, и получился Жукович, – догадался тот. – Зато и задницу никогда никому не лизал.
– Вот видишь, стало быть, и ты не без достоинств. Но откуда в тебе сволота эта накопилась? И впрямь, что ли, покрутили в комитете да на всю жизнь и обломали.
– Ну, обломать – это им слабо оказалось. А насчет того, что все зло от них, – так это ты такой зеленый, что на всяких Подлесных ставишь. Бдит, вроде. А на деле вынюхивает, кому бы информацию слить. И коснись чего, он-то и сдаст. Достал! Во все щели просачивается. Гляди, не уберешь – набью я ему сусалы. За все, что было, набью. Помяни…
– Это ты помяни! И накрепко. Свару устраивать не дам.
– Свару?! Да ты в аргумент врубись. За дело ж болею!
– Так выздоравливай! Здесь тебе не палата номер шесть. И еще по поводу коммуникабельности твоей. Я гляжу, ты что-то Яну больно обуреваешь. Знаешь же, что по ней Клыня сохнет. Так чего лезешь меж ними? Или ты его для удобства тоже в комитетчики зачислил?
– Да по ней не сохнуть, дрючить ее надо. Такой станок! Я и Клыне это много раз говорил. А то пока он там сохнет…
– Словом, так, – подвел итог дискуссии Забелин, – не уймешься, не прекратишь склоки разводить – вышибу к чертовой матери. Влез в лодку, так знай свое дело – греби. И – в чем Подлесный прав несомненно – по верхушкам хватаешь.
– Эва! Так ты уж с его голоса запел? – Жукович, как с ним бывало, разом ввел себя в состояние бешенства. Навис над столом, тяжело опершись и как бы с трудом удерживая себя. – И не боишься? А ну как сдам тебя вместе с твоим безграмотным гэбэшником? Да хоть тому же Мельгунову "упрозраченному". И вся тонкая игра – в пыль!