– Об акциях института, которые финансовый директор А.Б.Петраков скупил у сотрудников и за бесценок толкнул налево, – осторожно, сверяясь с актом, подтвердил Астахов. – Да чушь это! – Наткнувшись на заострившийся взгляд друга, Максим возмутился. – У института нет и не было собственных акций. Все акции, кроме принадлежащих государству, на руках у сотрудников. Что вы тут, дорогой инспектор… фантазируете? Да ты чего, Алешка? Чтоб на глазах у всех скупали акции? И чтоб об этом не знала Наташка? Потом, кто ж в институте станет продавать без Мельгунова? Это ж верное "возьмите шляпу и – на выход".
– Я такой же фантазер, как налоговый инспектор, – обиделся Астахов. – Если есть сомнения…
– Не в вас, не в вас, Виктор Николаевич. Информация больно чрезвычайная. – Забелин не отводил глаз от пунцового Флоровского. – Просто мы были уверены, что все акции на месте. Не могли вам дезу подсунуть?
– Каждая приводимая цифра опирается на документы, которые я лично перепроверил.
– Мы так вас поняли, Виктор Николаевич, – стеснительный Юлин голос, как всегда, снизил накопившееся раздражение и далее потек меж стихающих мужских голосов, – что институт в лице Петракова сначала скупил акции, а потом за бесценок перепродал.
– Да и не скупил даже. У меня дальше как раз об этом и говорится. Оформлено отступными.
– Под займы, – догадалась девушка. – Конечно же! Очень знакомый способ. – Она сострадательно отвела взгляд от двух отупевших мужских лиц. – Так всегда делают, когда акционерное общество хочет без огласки, без шума провести скупку собственных акций. Владельцам под залог акций выдается кредит. Кредит заведомо невозвратный, и акции через некоторое время…
– Переходят к кредитору. То есть к самому обществу, – блеснул наконец сообразительностью и Забелин.
Поощряющая Юлина улыбка стала ему наградой.
– Но, – Макс оказался самым тупым, – как это могло произойти без Мельгунова? Без Натальи? Реестр-то она ведет. А залог в реестре должны были зарегистрировать. Стало быть, мимо нее пройти не могли. Да и потом, это ж какая работа? Напечатать, обойти людей, подписать. И притом чтоб никто не знал. Не Петраков же бегал. Ты что, всерьез на Наташку думаешь?
– Остынь, – предложил Забелин. – Думать после будем. Сейчас бы факты свести. Просто озвезденеваю от услышанного. Сколько это?
– Прямой убыток институту от сделки – 451 тысяча рублей, – повторил Астахов. И только тогда заметил, что вопрос задан не ему. Забелин и Флоровский затихли над манипулирующей над калькулятором Юле.
– Шестьдесят три тысячи акций – это… Господи, почти девять процентов! – она изумленно подняла голову.
– То есть девять плюс сорок – это уже… Сорок девять! Еще каких-то пару процентов – и контрольный пакет! – Забелин замотал головой, отмахиваясь от наваждения. – Да нас же, как пацанов, водят! Кому проданы акции?
– Все договоры подписаны с банком "Балчуг", – отрапортовал Астахов.
– Все?!
– Вы ж не даете доложить. Между институтом и "Балчугом" заключено некое соглашение о совместной деятельности. Удивительное, доложу, соглашение. Просто-таки труба по выкачке институтских денег.
– Эти семь тысяч за акции, что им Петраков продал, они… оплачены? – быстро уточнил Максим.
– Нет. Просто учтены как вклад компании в совместную деятельность. Я уже думал об этом. Можно попытаться признать сделку недействительной, но это долгие суды и без гарантии успеха.
– Но почему Петраков сливает институтские активы в этот "Балчуг"? В чем его интерес?! – Забелин метнулся к селектору:
– Яна! Подлесного живо. Откуда хочешь!
Селектор саркастически хмыкнул:
– Вячеслав Иванович ждет в приемной.
Теперь Яна была официальна и иронична.
В кабинет вошел и, не дойдя до стола двух метров, остановился выжидательно Подлесный. Точность его была поразительна, Забелин как-то замерил – всегда тютелька в тютельку два метра.
– Так, Вячеслав Иванович, вопрос на засыпку. По банку "Балчуг" и по "ФДН консалтинг групп". Когда сможете собрать информацию?
– Уже, – Подлесный с дружелюбным выражением уже несколько раз кивал на Флоровского.
– Ах да. Максим Юрьевич Флоровский. Новый замдиректора института. Наш союзник. Так что без церемоний.
– Очень, очень приятно. – Подлесный, не выказав удивления, кивнул засветившемуся коротким дружелюбием Максиму, открыл неизменную папку. – Стал быть, ФДН. Компания организована три года назад. Генеральный директор – некто Белковский.
– Сначала по "Балчугу". Вам известно, что финансовый директор института Петраков уже загнал туда девять процентов институтских акций?!
– Нет, – огорошенно признал Подлесный.
– А это, между прочим, мы от вас должны были услышать, – не сдержал раздражения Забелин. – Но сейчас я хочу знать, почему Петраков это сделал? С какого боку здесь "Балчуг"?
– Я докладывал, Петраков имеет в "Балчуге" личный счет, – вид у Подлесного был непривычно-сконфуженный. – За это время уточнили: на его счет положен крупный вклад. Что касается самого "Балчуга", то учредитель его некая Российская корпорация – "Роскор". Компания развивается очень бурно. Хотя и старается не привлекать внимания. В ее капитале девяносто процентов государственных денег. А главное, есть сведения, что, – он поколебался. Но Забелин требовательно кивнул. – За ней Кремлевские. ФДН, скорей всего, заявилась на аукцион по поручению того же "Балчуга". Есть ли между ними аффилированность, пока не докопался.
Забелин заметил, что Астахов приподнял руку, и утвердительно кивнул.
– Хотел бы добавить: акции у сотрудников скупались как раз на кредит, взятый в банке "Балчуг". И кредит этот явно не планируется к возврату, – Астахов сверился со своими документами. – Я видел, что как раз на эту сумму подготовлен проект договора долгосрочной аренды на тысячу квадратных метров.
– Каких еще таких метров? – вскинулся Флоровский. – И так за институтом едва половина площадей осталось.
– И, между прочим, все основные счета института тоже в "Балчуге", – напомнил Астахов.
Наступила растерянная тишина.
– Что, ребята-демократы, скучно было без конкуренции? Одной левой взять собирались? – желчно полюбопытствовал Забелин. – Теперь завеселеет. Девять процентов у них гандикапа. Если еще и сорок на аукционе заглотят, институт, считай, в кармане. Пару процентов после этого всегда доберут. Вот вам и разгадка, почему "ФДН" на аукцион рвется. Да они теперь зубами в него вцепятся. Это ж, если б мы не сунулись, они могли шутя взять двадцатимиллионный оборонный институт за жалкую сотняшку-другую тысяч долларов. То-то бы анекдотов по Москве было!
Забелин потряс головой, все еще не в силах осмыслить услышанное. Потер виски, оглядел остальных.
– С этой минуты работаем в аварийном режиме. Максим! Надо срочно найти Мельгунова.
– Ноу проблем.
– Убеждай как хочешь. Но сегодня же необходимо отстранить Петракова от права подписи, отобрать печать, прошерстить все последние договоры. И – отрезать от акций. Чтоб больше и штуки не продал.
– Деньги институтские из "Балчуга" вывести, это самое первое, – вмешался Астахов.
– Вы и выведете. В ближайшее время дезавуируем вас как налоговика и переходите в институт, на финансовый блок. Максим Юрьевич обеспечит. В общем, установка для всех – не вешаем носа. Хоп?
– Хоп. Никогда и не вешал, – Максим бодро приложил ладонь к несуществующему козырьку. – Но все-таки, как Петраков эту скупку провернул? Может, мне с Натальей переговорить?
Забелин увидел энергичные жесты, что за спиной Флоровского подавал ему Подлесный.
– Нет уж, Максик, у нас каждая минута на счету, так что давай разделимся. За тобой – Мельгунов. А пообщаться с Натальей – доставь мне такое удовольствие.
– То есть ты тоже не веришь, чтоб Натаха против института чего затевала?..
– Да ты никак опешил от перевозбуждения? – Забелин изобразил возмущение. – Гони к Мельгунову. Нет сейчас важней задачи, чем Петракова изолировать.
– Тогда до связи, выдвигаюсь на передовые позиции, – азартно объявил Максим, но двинулся не к выходу, а бесом подскочил к Юле и завладел ее ручкой.
– Никогда не думал, что женский ум может быть столь изыскан, – томно произнес он.
– Иди, иди, – подтолкнул ловеласа Забелин. – Не порть мне сотрудницу. А вы, Юля, не слушайте. Врет, как всегда.
– Жаль, – весело расстроилась девушка. – Так красиво сказал.
– Истину, истину глаголил! – крикнул выталкиваемый Максим.
Сквозь закрывающуюся за ним дверь слышны были отголоски какого-то утихающего комплимента, обращенного к секретарше.
– Балабошка, – грустно улыбнулась Юля, и Забелин пожалел, что не он награжден этим малопочтенным, казалось бы, прозвищем.
– Я, пожалуй, тоже пошел. Все остальные факты систематизированы, – расстроенный сорвавшимся триумфом Астахов положил акт на стол и вышел вслед за Флоровским.
– Так что означает сия артикуляция? – Забелин живо обратился к Подлесному.
– Мы у Петракова в квартире "жучки" установили. Второй день слушаем. И… вот, последняя стенограмма. Там подчеркнуто. – Внимательно вглядывающийся в потемневшее лицо шефа Подлесный подставил стул. Не отрываясь от чтения, краем сознания Забелин расшифровал этот жест несентиментального подчиненного – за прошедшее время Подлесный докопался до его институтского прошлого.
– Здесь нет ошибки?
– Это стенограмма. Есть еще магнитофонная запись, – бесстрастно подтвердил Подлесный. – Я не стал при Флоровском. Показалось…
– Правильно показалось, – при виде поспешно наливающей минералку Юли Забелин заглянул в зеркало, – там отражался совершенно краснокожий Забелин, – чистый Чингачгук. Усмехнулся. – Что? Напугал? М-да, совсем разучился в руках себя держать. Прочтите, Юля. Читайте, читайте. Это для дела.
Юля поморщилась, с неохотой взяла стенограмму. Но едва заглянула в текст, как брезгливая гримаса сменилась азартом игрока, по случаю подглядевшего чужие карты.
– Судя по сегодняшней информации, этого следовало ожидать, – констатировала она. – Во всяком случае, теперь ясно, что Власова играет за Петракова. И значит, ее тоже надо изолировать. Хотя бы отстранить от ведения реестра.
– И еще, Алексей Павлович, – руль – это, конечно, ваше. Но скупка-то вся под Флоровского "заточена", – продолжая говорить, Подлесный отметил, что Забелин и Лагацкая быстро переглянулись. – Не то чтоб настаиваю. Но живой ведь, а деньжищи неслабые. Тем более, как выяснилось, в Россию он вернулся гол как сокол. Подлесный потащил из папки новый листок.
– Что значит "как сокол"?
– На первом совещании вы дали указание прокачать заграничный период Флоровского, – напомнил Подлесный. – И, стал быть, выяснилось…
– Слушайте, избавьтесь, наконец, от этого вашего "стал быть"! А то Жукович совсем засмеет, – сорвалось у Забелина. Он уже понимал, что сейчас узнает еще одну ошеломляющую новость, и инстинктивно тянул время. Уловил изучающий Юлин взгляд. – Извините. Столько за раз обрушилось. Продолжайте, пожалуйста.
– Продолжаю, – кивком Подлесный подтвердил, что причину срыва понял, и – не в обиде. – В Штатах Флоровский сошелся с каким-то американцем, работающим на ценных бумагах. Фамилию пока не узнал. Уговорил стать компаньонами. Одно время действительно неплохо заработали. Но полгода назад… Там не совсем понятно, как именно произошло, Флоровский…
– Проиграл всё в казино? – попытался угадать Забелин.
– Казино? – Подлесный заглянул в свой поминальник. – Нет. Просто есть информация, что все заработанные деньги Флоровский без согласования с компаньоном поставил на одну сделку, и – неудачно. Всё потеряли.
– То же самое. Только вид сбоку.
– В общем в Россию приехал пустой. И вроде даже остался должен, – почти сочувствующе закончил доклад Подлесный. – Я к тому: компания, куда деньги заводим, под ним. А ну как "кинет" нас, как того американа? Опять же с Власовой у них какие-то шуры-муры. А та, в свою очередь, с Петраковым этим повязана. – Вот это винегрет, – озадаченно произнесла Юля. – При таких вводных надо пока не поздно закрывать позицию и уносить ноги.
– Молодцы. Быстро схватываете, – сквозь зубы одобрил Забелин. – Ретиво. Только вот мне, дураку, пока ничего не ясно. Что касается Флоровского, нам-то как раз выгодно, что он "пустой". Лишний стимул заработать. А Власова… Полагаю, что и здесь все не так уж сумрачно вблизи.
Он подтянул к себе телефон, не глядя, набрал номер, лукаво подмигнул насторожившимся сотрудникам и озарился радостью:
– Натуська! Привет, дорогой человечек. Это Алеша.
С улыбкой выслушал встречный поток слов, не без труда вклинился:
– Ну, извини подлеца. Захлопотался. Столько дел, что жить не успеваешь… Что значит – с кем? Вижу, общение с Максом на тебя дурно действует. Просто жить, Натуля. Вспомнил как раз посиделки наши на Котельниках с портвешком. И так захотелось увидеться. Прямо там же… Можно для первого раза без портвешка. Тем более теперь такого не делают. Но прямо сейчас. А то до вечера просто-таки истеку ожиданием… Что значит "с чего бы"? Отвечаю конкретно и исключительно по существу – соскучился.
Скосившись, уловил с удовлетворением ставшее колючим лицо Юли.
Выслушал новый словесный поток.
– Всё больше убеждаюсь, что хваленый ум мужчин лишь иллюзия, которую им в своих интересах внушают женщины. Конечно, ты права – это важно. Отчасти и о Максиме… Есть, через полчаса буду.
– Это нельзя делать, – едва он положил трубку, произнесла Юля. – Это категорически нельзя делать.
Подлесный подтверждающе кивнул:
– Как только вы раскроетесь, она передаст Петракову, а тот – Мельгунову, что скупка акций затевается в интересах банка "Возрождение", а Флоровский – наш внедренный агент. И на этом все планы стратегического поглощения грохнутся.
– Наверное, вы правы. Но ваша правда – правда момента.
– Проколемся мы тоже моментом, – отреагировал Подлесный. – Но накрепко.
– Тогда пойдем пиво пить, – процедил Забелин. – Флоровский, к вашему сведению, не агент. И Власова не объект наблюдений. Друзья они мне. Есть работа. Есть жизнь. Жизнь – это те люди, что нас окружают, что дороги нам. Так вот, если выбирать по интересам, я наработался вволю. Так что скоро и друзей вовсе не останется. А посему выбираю жизнь.
Заключив диковинную эту фразу общим разудалым жестом, он раздвинул застывших плечо в плечо соратников и вышел.
– Думаю, можно паковать чемоданы, – мрачно оценил услышанное Подлесный.
Лагацкая со странным выражением лица промолчала.
На самом деле вовсе не было в Забелине той уверенности, что так лихо продемонстрировал он перед Подлесным и Лагацкой. Правда, относительно Максима не слишком удивился. Этот, даже если грабители начнут выбивать из него деньги, под пыткой будет из себя богатея изображать. Потому что натура такая: легче сдохнуть, чем признаться, что где-то и что-то у него не получилось. А вот насчет Власовой все сходилось, и записанный подлесновскими слухачами разговор лишь подтвердил то, что выглядело ранее невероятным, – Наталья, которую запомнил порывистой, мечтательной, за эти годы одиночества, должно быть, надломилась в вечном задыхающемся своем беге.
Был Забелин смятен и растерян. Потому и машину бросил подальше, на Большой Радищевской, неподалеку от входа в метро, чтобы иметь время подготовиться к ожидавшему его неприятному разговору, – отсюда до Котельнической набережной было минут пятнадцать ходу.
Пройдя могучий, из рифленого гранита дом, Забелин остановился – вниз, к набережной, круто убегал выложенный булыжником переулочек. Казалось, упади на этом булыжнике и тебя покатит – разгонит живенько и далеко внизу, перебросив по инерции и через поток машин на набережной, и через парапет, забросит прямо в Москву-реку. Девять лет назад в этом переулке он снял на лето квартиру в двухэтажном, предназначенном под снос и почти расселенном доме, чтобы в тишине закончить монографию. Тут же, прознав про новоселье, заявились Максим с Натальей, да так и остались ночевать. Утром счастливый Максим, пока остальные спали, сгонял за цветами и бутылкой коньяку. И они сидели за обеденным столом. Старый тополь под окном выдавил лапой рассохшуюся облупленную оконную раму, и пухлая его ветка лежала на скатерти рядом с разложенными книгами, коньяком и пучками редиса. Они сидели пьяноватые то ли от коньяка, то ли от майского воздуха, и Максим, не отпуская, держал Наташину руку.
Через год Максим эмигрировал.
Теперь на месте того дома из-за ажурной решетки кокетливо выглядывал трехэтажный особняк с джипами на помытой брусчатой мостовой.
Прошел теплый дождь, и грязные ручейки вытекали из сквериков на покатые улицы и там, сливаясь в общий мутный поток, в бесшабашном азарте, обгоняя одинокого пешехода, устремлялись вниз, к Котельникам.
Да, все изменилось. Было время, когда здесь, сбегая из лаборатории, начинали они с Максимом рабочий день – в кинотеатре повторного фильма "Иллюзион" можно было увидеть американские и французские ленты тридцатых-сороковых, давно забытые или вовсе не шедшие в отечественном прокате. Если, конечно, достать билеты, что было куда как непросто. Внутри кинотеатра, называвшегося, видно, для конспирации, музеем, висели фотографии западных кинозвезд, устраивались лектории. За семьдесят копеек можно было часа два подышать неведомым и оттого желанным иноземным воздухом. После "Моста Ватерлоо" впечатлительный Максим вышел с мокрыми глазами.
– Что, птичку жалко? – подковырнул тогда Алексей.
– Дурак. Себя жалко, – зло огрызнулся Флоровский.
Теперь возле кинотеатра было пусто и сиро. Лишь две пожилые женщины с кокерами на поводках лениво, не в первый раз, просматривали афиши. Должно быть, скучающие домработницы.
Что-то екнуло в нем – за "высоткой", в скверике, отсеченном потоком машин, увидел он со спины Наталью – расслабленная, она сидела на одной из чугунных скамеек, вытянув ноги и с интересом разглядывая двух полощущихся в луже воробьев.
Проскочив меж загудевшими машинами и перепрыгнув через решетку, Забелин обхватил ее сзади за плечи, склонившись, положил на колени розу.
– Спасибо, Алешенька, – Не оборачиваясь, Наталья прислонила щеку к его руке. – Ты посмотри, как он за ней прелестно ухаживает. И вообще спасибо тебе. Когда еще вот так среди бела дня… В институте всё всегда срочно, важно. Будто в горячем цеху. И не выпускаем ничего уж года с полтора, а всё та же суета. А потом приходишь сюда…
– И выясняется, что ничего срочнее этого нет, – Забелин уселся рядом. – У меня то же самое. Работаю до девяти, до двенадцати. Лопачу, лопачу, а меньше не становится. Хотя и в охотку. А потом в кои веки бац – и в отпуск. Так, на недельку. И через неделю, едва дождавшись, летишь в волнении – что там без меня? И видишь – всё как-то и без тебя, незаменимого, движется. А если не двинулось, тоже сигнал – может, не так уж и нужно двигать?
– Значит, ощущение значимости сильно преувеличено?
– Увы, природа мудра – и все взаимозаменяемо. А так, сказать меж нами, хочется быть единственным.
– Не меняетесь вы, мальчишки.
– Понятно. Макс вовсю обаяет?
– Еще как.
– Между нами, что касается упрямства, вы друг друга стоите. Ты, конечно, стоишь насмерть?
– Боюсь, не устою. Уж больно красиво кается. Простить разве?