– Может, чайку? Кофейку? – заискивающе предложил Клыня.
– И – потанцевать, – усмехнулся Максим. – Пшли вон со своими утешениями.
Оглядел, прищурившись, смущенных людей, сияющего Забелина:
– Полно вам, мужики. Ни в чем вы предо мной не виноваты. И впрямь едва не вляпался. Распушил язык свой поганый. Всё хочется крутым выглядеть. Вот и … Ведь еще день-другой и – до конца дней не отмазался бы. Кто б поверил, что не специально сдал.
Он мотнул головой, отгоняя наваждение. Выдернул заверещавший мобильный телефон, послушал:
– Вот за что тебя люблю я.
Захлопнул крышку. Поднялся.
– Ладно. Поехал в институт. А то там Астахов с Наталкой без меня зарываются. Всем чао-какао.
В двери задержался:
– Да, чуток не забыл. Считайте, бобик сдох. У господина Белковского перерезана пуповина, – денег не будет. Так что завтра-послезавтра приползет на карачках.
Но Белковский вопреки ожиданиям не приполз. Он продолжал "держать позицию".
Каждое утро отныне начиналось одинаково. Забелин первым делом заходил в комнатку, занимаемую Клыней, и задавал один и тот же сакраментальный вопрос: "Проплатили?" После изгнания Жуковича Клыня поддерживал сношения с устроителями аукциона. И всякий раз при виде руководителя Клыня лишь судорожно мотал головой. Вообще вся эта история чрезвычайно повлияла на молодого парня: и раньше неговорливый, теперь он и вовсе замкнулся, переживая происшедшее. Даже в приемной не появлялся.
Зато Яна в последние недели сделалась просто монументальной. Если прежде она одолевала Забелина настойчивой опекой, затем изо всех сил демонстрировала свое безразличие, то теперь за нейтральной аккуратностью едва скрывала злорадную неприязнь – о бегстве Юли Лагацкой знали все. Не знали только, где она. Не узнал этого, увы, и Подлесный. На безмолвный ежедневный вопрос Забелина он лишь сконфуженно разводил руками. "Все прошерстили. Всех знакомых, начиная со школы и института, вычислили. Мужа бывшего на рога поставили.(хмыкнул от невольно получившейся двусмысленности). Как в воду. Вот ведь конспиратор девка", – с оттенком восхищения констатировал он. Но от сомнительных его комплиментов легче не становилось.
Прошли первые дни, но боль не утихала. Напротив, она разрослась. Ему не хватало Юли как астматику воздуха. С ней в последнее время было тягостно. Без нее стало тоскливо. Возвращаясь домой, он слонялся по пустой квартире и не мог ни на чем сосредоточиться. Любая случайно обнаруженная забытая Юлей вещица ввергала его в уныние. А потому старался приходить ночевать как можно позже, привычно пытаясь забыться в работе. Но и здесь в эти дни главное было ждать.
Вот и в это утро, спустя неделю после аукциона, акции все еще не были проплачены. Впрочем, и успокаиваться не приходилось – возобновить переговоры "ФДН" не пытались и, более того, по информации Подлесного, продолжали активный поиск средств для проплаты. Хотя покупка эта для Белковского с каждым днем делалась все менее рентабельной – команда Флоровского развернула ударническую скупку акций у сотрудников. Но даже этот приятный факт грозил обернуться крупными финансовыми потерями. Дело в том, что с учетом переоформленных раньше девяти процентов в их распоряжении находилось уже свыше сорока. Если "ФДН" все-таки отступится, то с учетом сорока процентов, которые перейдут к "Лэнду" как к новому победителю аукциона, уже был перебор – восемьдесят против необходимых для абсолютного контроля семидесяти пяти процентов. Но если "ФДН" удастся все-таки найти средства и выкупить эти злосчастные аукционные сорок процентов, тогда, чтобы иметь хотя бы пятьдесят один процент, то есть простое большинство, необходимо было докупать еще аж целых одиннадцать. Причем завершить скупку следовало срочно – и так уж многие, прознав о неожиданной конкуренции, начали отказываться продавать акции по прежней, еще вчера казавшейся им невиданной цене. В этой ситуации Забелин дал команду скупку не приостанавливать. Сам он в институте, само собой, не появлялся, а всю работу после исчезновения Юли вели Астахов и Власова, само собой под неуемным контролем вездесущего Макса. Он даже оборудовал ночлег в кабинете. Судя по всему, вместе с Натальей.
С Забелиным, сделавшимся нелюдимым, они общались по телефону. Правда, Макс с Натальей то и дело порывались навестить его или куда-нибудь выдернуть, но попытки эти он под разными предлогами пресекал. Но сегодня Алексей получил от Натальи приглашение, от которого нельзя было отказаться, – на ее день рождения. Причем приглашение оказалось нетривиальным – на концерт. И больше того, на концерт Большого симфонического оркестра! В классической музыке Забелин разбирался немногим лучше, чем в иконописи. Единственное преимущество его как меломана состояло в знании самого начала Первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского, под который они студентами несколько лет чокались, встречая Новый год. Впрочем, в таком приглашении Забелину виделось преимущество: лучше три часа заунывной музыки в полной темноте, чем три часа пустой говорильни среди множества мелькающих лиц. Люди в последнее время его раздражали. Стремительные перемены происходили и в банке. В отсутствие отходившего в реанимации после пересадки почки Второва Покровский, не теряя времени, заложил крутой галс – подписал приказ о создании финансового блока. Наряду с бухгалтерией туда вошли новые подразделения с мудреными названиями типа "Управление формирования учетной политики банка", "Управление планирования и оптимизации структуры баланса", "Группа координационных работ подпроекта финансового контроллинга". Когда главный бухгалтер Файзулина заподозрила, что нормальный человек попросту в этих названиях потеряется, Покровский, стараясь быть терпеливым, разъяснил, что время допотопных методов прошло. Следует активнее интегрироваться в международный финансовый рынок. После этого неинтегрированная в мировую экономику Файзулина в духе прежних, допотопных традиций попросту перестала с ним разговаривать, и в последние дни общались и.о. президента с главным бухгалтером исключительно через секретарей. За всем этим быстро проглянула главная, кадровая логика: рассаживая на новые подразделения своих людей, Покровский потихоньку охватывал мятежного главбуха удушающим кольцом. Не дожидаясь асфикции, Файзулина подала заявление об уходе.
Следовало, справедливости ради, отдать должное энергии Покровского. С его утверждением в должности резко активизировались переговоры об инвестиционных кредитах с западными компаниями, прежде всего с BNP и Дойчебанком, началась подготовка к новой эмиссии для реализации акций в Америке. Диковинное словечко "американские депозитарные расписки" становилось обиходным. Правда, Керзон на все замечания о том, что банк при Покровском готовится рвануться вперед, отвечал коротко: "Ну да. Как корабль, на котором придурок-капитан перед бурей выставляет все паруса". Впрочем, Керзон и при Папе был неизменным скептиком. К тому же следовало сделать скидку на уязвленное самолюбие проигравшего фаворита. Сам Забелин, не желая быть втянутым в закулисную свару, в банке бывал чрезвычайно редко, решая текущие вопросы в основном через Дерясина. В половине второго в кабинет Забелина ворвался взволнованный Андрей.
– Нам перекрыли кредитование, – с порога огорошил он.
– Остынь. Кто?
– Только что на кредитном комитете мне отказали в выдаче очередного миллионного транша. Баландин потребовал отчитаться за предыдущие расходы.
– Отчитаться? Но с чего бы у него неясности?
– Не ко мне вопрос, Алексей Павлович. Вы, говорит, аукцион проиграли. Стало быть, цели – семидесяти пяти процентов уже не достигнете. Нечего больше деньги транжирить. У нас, мол, ресурсы ограничены. Да чего там ограничены?! Вы гляньте только, кому дают. Вот – у секретаря выклянчил. Он бросил через стол ксерокопию протокола закончившегося заседания кредитного комитета.
– Сноровисто. Ты чего это, будто не в себе? – Забелин пробежал глазами по списку. Не веря глазам, прервался. Даже посмотрел вопрошающе на Дерясина, который подтверждающе закивал: "Он самый, не сомневайтесь. Нам, стало быть, отказывают, а другой рукой противников наших подкрепляют. И цифра тютелька в тютельку".
Забелин еще раз вчитался. Ошибки не было – "Кредитовать ЗАО "ФДН консалтинг групп" в размере 6 миллионов 500 тысяч рублей – под пополнение оборотных средств".
– Стало быть, акции оборонного института – это теперь оборотные средства. А пятьсот для кого?
Дерясин понимающе усмехнулся. Забелин схватился за телефон.
– Послушай, Чугунов, – без предисловия, в манере самого руководителя аппарата, произнес он. – Ты знаешь, что нам отказали в кредитовании на скупку акций?
– Да, но ничего не могу сделать. Все решения Баландин согласует с Покровским, а тот поставлен Папой, – сомнения рокового дня миновали, и во вновь утвердившемся мире с ясными ориентирами Чугунов сделался прежним.
– Но речь идет как раз о приоритетном проекте, который Второв лично инициировал. Что ты отмалчиваешься?
– Папе доложили о результатах аукциона, – неохотно признался Чугунов.
– А ему доложили, что аукцион – это еще не конец света? Что задача наша объемней – взять институт под контроль. Что он сказал?
– Повторить дословно?
– Не стоит. – Забелин бросил трубку и поднял вновь. – Какой у Баландина? Не помнишь?
– Так бесполезняк. Нет его. С Яной нашей укатил. – Ч-чего? – не понял Забелин.
– Что? Впрямь ничего не знаете? Ну, вы чисто голубь, – поразился Дерясин. – Про то, что она вам на хвост сесть пыталась, это не тайна. Потом увидела, что у вас не забалуешь. Вот и… А тут как раз Баландин на нее глаз положил.
– А ей-то он зачем? Лет тридцать меж ними?
– Да дура же она, Алексей Палыч. – Для Дерясина это была аксиома, доказательств, как известно, не требующая. – Ей всегда хотелось много и сразу. Он, видно, наобещал с три короба. Теперь ходит треплет по банку, что вот-вот машину себе купит. Тоже хрустальная мечта у человека. Чтобы вынь да положь – машина, квартира, счет в банке. Одно слово – пустота!
– Где она, кстати? Вроде в университет отпрашивалась.
– Ну да, как же, университет. – Дерясин сверился с часами. – Школа жизни. Он ее в это время всегда на хату возит.
– Ты-то откуда?.. – усомнился было Забелин. Потом сообразил: – От Инны? – А чего? Мы друзьями остались. Без проблем, – Дерясин отсек дальнейшие расспросы.
– Юрку вот жалко, – перевел он разговор.
– Да, неудачно влюбился парень. – Забелин внезапно напрягся, томительно восстанавливая день аукциона. Что-то было совсем рядом. Еще чуть-чуть…
– Да что втюрился? Полдела, – в полном расстройстве произнес Дерясин. – Жениться на ней собрался. И женится ведь, дурачок. Она ему неделю назад пообещала. И не расскажешь. Как тут скажешь? Да и не в себе он. А последние дни и вовсе…
– Иди, Андрей, – вскочил Забелин. – И Подлесного ко мне. Живо!
Дерясин поднялся, дивясь внезапной перемене в начальнике.
– Иди, иди. А кредитование будет. Много не обещаю, но миллион выбью.
– Так…
– Давай, Андрюша, давай. Ножками, ножками.
Забелин в возбуждении зашагал по кабинету. Всё, что мучило его с того непонятного аукционного дня, разом срослось. Загадка разрешилась. Это было важно, но и горько.
Втиснулся Подлесный. После последнего инцидента, а особенно в связи с неудавшимся поиском Юли руководителя он старался обходить стороной.
– Вваливай, – разрешил Забелин. – "Головку" "ФДН" хорошо изучил?
– В основном. – Подлесный полез было в папку, но Забелин нетерпеливо отмахнулся:
– До вечера через любые каналы выясни, кто и когда из них пересекался с нашим Баландиным. – Он говорил быстро, напористо, и смышленый Подлесный подобрался охотником, учуявшим, что на него гонят близкую дичь.
– Главная замазка, где ст о ит искать, – звонкое комсомольское прошлое, – чеканил Забелин. – На БАМ, на целину можешь не заглядывать. Полагаю, их Юрий Палыч не больно своим присутствием баловал. Скорее что-то на проезде Серова. [1] .
– Понял, – по-военному четко отрапортовал Подлесный, преисполняясь нетерпением. – Разрешите?..
– И еще. Скажи-ка, Вячеслав Иванович, если в конверт вложить записку? Потом всё это в другой плотный конверт. Просветить можно?
– Ну если не спецсостав… Клыня все-таки?! – всполохнулся он. – Ах, дьявольщина! Разрешите?!
– Ни боже мой! Ты свое подлое дело один раз сделал. Еще аукнется, – зло припомнил Забелин. – Выполняй, что велел. И о Клыне никому ни слова. Без тебя разберусь. Это не Жукович. Этот от твоей методы колоть и вовсе пополам развалится. Потом не соберем.
– А чего дерьмо всякое собирать?
– Потому и не лезь, – обосновал приказ Забелин.
Но загоревшиеся глаза Подлесного ему не понравились. От этой бодрой готовности найти и затравить врага делалось не по себе. Причем, обнаружив, что затравил не того, Подлесный лишь слегка огорчился. Больше – зря истраченному заряду. И, забыв об оплошности, вновь был готов рвануть по свежему следу. И ведь рванет! Потому, не откладывая в долгий ящик, Забелин мимо пустующего, сияющего девственной чистотой Яниного стола прошел в угловой кабинетик, где располагался Клыня.
При звуке двери Клыня поспешно, но запоздало нажал на гасящую экран кнопку – Забелин успел разглядеть, что за белых на шахматной доске стояла проигрышная позиция.
– Просадил?
Клыня кивнул. Кончики прозрачных ушей его зарделись сигнальными лампочками.
– Как же это получилось всё, Юра?
– Что – как? – нервозно, не поднимая головы, переспросил Клыня.
– Да с Жуковичем эта история из головы не выходит. Ведь на всю жизнь человек облажался. Чтобы на такое пойти – ой какие причины нужны. И главное – все улики, так сказать, на лице.
– Так он признался? – вскинулся Клыня, впервые на короткое время подняв глаза, но сразу и отвел.
– Не признался. Но и не отпирался. Из головы не выходит. Для чего ему было? А вы-то всегда вдвоем. Может, замечал что?
Забелин тяжело помолчал, глядя на склоненный мальчишеский затылок.
– Так и полагал, – огорчился он. – Да, брат Юра, тяжелая у мужика жизнь теперь начнется. Жить с клеймом предателя – это, доложу, куда как не просто. Если, конечно, остался чуток совести. Иные богатенькие и то в петлю лезут. Вот только стоят ли наши игры жизни человеческой, да не жизни даже – судьбы сломанной?
– А может, случайно?.. Просто получилось так. Обстоятельства.
– Обстоятельства – это конечно. На обстоятельства свалить – это мы любим. Они у нас как костыли: чуть что – и подопрут. Бывают и счастливые обстоятельства. Слышал, жениться собираешься.
– Да, – без энтузиазма подтвердил Клыня. – Алексей Павлович, – решился он. – Отпустите меня назад в кредитное управление. Здесь-то мне все равно теперь делать нечего. А?
– Баландин возьмет?
– Возьмет! Он сам предложил, – обрадовался Клыня и осекся, поняв, что проговорился.
– Возьмет, конечно! – подтвердил Забелин.
Клыня сжался.
– Какая судьба, – подивился, предлагая и подчиненному подивиться вместе с ним, Забелин. – Один в небытии, можно сказать, пребывает. Другому – и повышение, и невеста любимая.
– Повышение? – тоскливо переспросил Клыня.
– Ну а как же! Как не поощрить? Аж завидно – какая фортуна тебе сразу обломилась. – Он убавил голос. – И всего-то за какой-то час.
– К-какой час? – Клыню передернуло. Он посмотрел недоуменно, но под просвечивающим насквозь взглядом суетливо повернулся к компьютеру, взялся за какую-то книгу.
Рывком Забелин развернул его кресло так, что оба оказались сидящими вплотную, колени в колени.
– В глаза! – потребовал он. – Я передал тебе пакет в четырнадцать двадцать. Не в половине четвертого, как должен был, а в четырнадцать двадцать, потому что начало правления откладывалось. Помнишь? А помнишь, что приказал, – тотчас идти к Жуковичу? Это пятнадцать минут ходьбы. А ты пришел лишь в пятнадцать сорок. То есть больше чем через час. А в пятнадцать тридцать "ФДН" поменял заявку. Такой вот сюрпризец. И где ты провел время?
– Я… прогулялся.
– Отличненько. Это с таким-то конвертом в кармане.
– Я с Яной встречался. Мы как раз насчет свадьбы разговаривали.
– Еще раз отличненько. Именно что о свадьбе. Кому ты давал конверт, Юра?
– Я?! Да вы…
– Молчи. Не гневи лучше. Просто – кому?
– Но зачем мне?! – отчаянно выкрикнул Клыня.
– Вот именно. Ты же не сволочь, Юра. Ты же помнишь, что товарищ твой дерьмом обмазан. Ты хоть представляешь, каково ему жить, если не отмыть?
– А я?
– Ты? – Забелин неожиданно подмигнул, чем совсем сбил Клыню с толку. – Полагаю, есть еще шанец переиграть итоги аукциона. И если переиграем, то обещаю, все между нами останется. Но факты нужны сейчас. Да и отец…
– Что отец?!
– Вот именно. Нельзя Николаю Николаевичу про это узнать. Он же тобой ого-го как гордится! Так куда конверт носил – в "ФДН"?
– В "ФДН"? – Клыня искренне обиделся. – Да за кого вы меня, Алексей Павлович, держите?
– Тогда что? Но быстро, Юра! Неужто Баландин? Ну?
Клыня шмыгнул носом, кивнул:
– Наверное.
– Что еще за "наверное"? Ты по порядку можешь?
– Угу. – Он высморкался и сначала с трудом, потом все быстрее, как человек, измаявшийся давящей его тайной, принялся сбивчиво рассказывать: – Я тогда к вам с Яной приезжал. Она внизу ждала. Перед этим она как раз согласилась. Ну – замуж.
– Понятно.
– Она сказала, что мне нужна другая должность. Чтоб…
– Тоже понятно.
– В общем, кто-то там поговорил с Баландиным насчет меня, и он вроде как…
На какое-то время Забелин, видно, забыл контролировать себя, потому что Клыня прервался укоризненно:
– Я знаю, Яна рассказывала, вы ее недолюбливаете. Наверное, оговорили. Но она хорошая. Это внешнее только.
– Так что произошло после? – от обсуждения Яны Забелин уклонился.
– Я спустился. А Яна как раз перед тем увидела, случайно! Баландина и сказала, что он меня ждет, чтобы поговорить. Я хотел позже, но…
– Ну, понятно. "Место уйдет", "лови момент".
– Мы посидели в приемной, и как раз он подошел.
– Ну да, в сортир ходил, – пробормотал Забелин, припомнив, как Баландин улепетнул с правления. – Не обращай внимания.
– Пригласил. Жарко как бы было. Он в рубашке. Ну… это я уж потом допер-то, Алексей Павлович! – давай поговорим по-мужски, мол, без пиджаков. Повесил мой на стул. Предложил должность. Потом повел в кадры анкету писать.
– Без пиджака?
– Я хотел взять, но Юрий Павлович сказал, что здесь не возьмут и пусть повисит. Еще пошутил – пусть, мол, к месту привыкает. Я же тогда не думал. Написал анкету, заявление. Ещё всё боялся, как вам потом скажу насчет ухода. Потом решил: уйду-то после победы на аукционе. Значит, как бы никого не подставлю. Вернулся минут через пятнадцать, Яны уже не было. И Баландина тоже. Секретарша сказала, что он опять на правление ушел.
"Ну да, видели его на правлении, как же".
– Зашел, пиджак там же, конверт на месте. И поехал сюда. Я поначалу не думал. Это уже когда вечером цифры объявили, то…
– Почему тогда же не доложил?