* * *
Комиссар вышел из хаты, прошелся по двору и, опустившись на завалинку, вынул из нагрудного кармана портсигар, достал мундштук и закурил тонкую сигарилью. "Интересно, откуда он их берет? - подумал Василий. - Наверное, запас у него где-то". Он даже сам как-то попытался попросить у Григория Арсеньевича попробовать, на что тот поинтересовался, курит ли Василий, и, услышав отрицательный ответ, прочитал ему лекцию о вреде курения, о негативном воздействии никотина на молодой, неокрепший еще организм и впридачу добавил, что если уж Василию совсем нечем заняться, то пусть самогонку пьет, "она много полезней будет". С тех пор Василий у комиссара никогда прикурить не просил, хотя порой с завистью поглядывал на мундштук и серебряный портсигар. Но сейчас его интересовало совершенно другое.
- Ну как там этот перебежчик? - спросил он, подсаживаясь к комиссару.
Тот только пожал плечами.
- Перебежчик как перебежчик. Только проверить надо, если он, как говорит, не участвовал в акциях белого террора, пленных не расстреливал, то возьмем с него подписку, и пусть себе домой топает. Кто-то ведь должен поля пахать.
- А я бы его не слушал. К стенке и точка.
- Таким, как ты, дай волю, вы всех к стенке поставите, - усмехнулся комиссар. - К стенке ставить оно, конечно, надо, но только когда это и в самом деле необходимо. А здесь, ну ошибся мужичок, не за тех воевать пошел. Потом осознал, сам пришел с повинной. Тут понятие иметь надо.
- Да какое ж понятие! - взвился Василий. - Я ж по дороге с ним говорил. Он как есть зажравшийся пережиток прошлого - несознательный элемент.
- Вот видишь, ты его сам несознательным называешь. А раз несознательный он, ты его не к стенке, а проведи с ним политинформацию, расскажи об угнетенном крестьянстве всего мира, расскажи, как героическая Красная армия борется за свободу рабочих и крестьян и что скоро по всему миру разом полыхнет революционный пожар.
- Я пытался, только он…
- Что он? Не поддается? Значит, плохо пытался. Надо было сказать так, чтобы он в сей же час со своим обрезом побежал батьку бить…
- Но я… я… Я совсем не об этом хотел спросить, - нашелся Василий. - Этот перебежчик… он сказал, где сейчас банда?
- Сказал.
- Ну и..?
- Что "ну и"?
- В ружье и поскакали. Мы их там живо…
- И кого ты в ружье поднимать собрался? Сейчас в деревне человек пятнадцать наших, да еще разведотряд Волкова. А у бандитов шесть тачанок. Если мы вот так туда сунемся, нас из тех пулеметов у околицы всех и положат.
- Но надо что-то делать. Они ведь опять уйдут.
- А мы вперед разведчиков пошлем, пусть проследят, что и как. Тем временем основная часть отряда подтянется. Да и бандиты никуда не денутся.
- Почему вы так уверены?
- Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, - нараспев произнес Григорий Арсеньевич. - А пока развернем-ка нашу "Кузню", надо отлить побольше патронов.
Он встал и отправился к дальнему сараю. За ним на земле было кострище. Пока Василий бегал за сумками, комиссар нарубил топором лучину, но прежде, чем сложить костер, пока никого не было рядом, начертил в пепле несколько странных знаков, сильно смахивающих на арабскую вязь. Потом он развел костер и разложил принесенные Василием инструменты.
- Бандиты эти люди опасные, сам знаешь, - продолжал он возиться с инструментами, раскладывая их на щербатой от времени деревянной скамье, которую красноармейцы установили неподалеку от кострища. - Ты, Василий-Василек, должен всегда помнить, что если враг твой преступил человеческую суть свою, ежели он у людей сердца вырывает или еще какой промышляет гнусностью, то так просто ты его не возьмешь. Чтобы такого гада свалить, нужно что-то особое. Простой пулей его не остановишь. Вот потому заранее надо особые "заговоренные" пули готовить. Чтобы они, если попадут в нелюдя, то валили его насмерть.
- Но ведь материализм…
- А "заговор" материализма не отрицает, - улыбнулся Григорий Арсеньевич. - Вот в Средние века жил астроном Джордано Бруно. Его инквизиция сожгла за то, что он пытался дать людям истинную картину мира. Когда его на костер вели, все считали его чернокнижником и колдуном. А когда прогресс пошел вперед семимильными шагами, выяснили, что все, о чем Бруно писал, - физические явления… Так и здесь, если вещь тебе непонятна, ты не отрицать ее должен, а изучать, и тогда рано или поздно поймешь, истинная это наука или вранье… А пока повторяй за мной слова заклятия. Вот отзовут меня, придется тебе самому такие пули делать…
- Но, Григорий Арсеньевич, я же по мишеням и из тех, и из других пуль стрелял, - попытался возразить Василий. - Обычная пуля вон, доску толщиной с большой палец прошибить может. А эта, - он кивнул в сторону разложенных инструментов, - мокрой кляксой размажется, да и только.
Комиссар усмехнулся.
- Мал ты еще, чтоб всю суть понять, - вздохнул он, заканчивая приготовления. - Мал да несмышлен. Вот возьми, к примеру, туземцев с Амазонки. Они из духовых труб дротиками стреляют или колючками. А что, скажем, колючка человеку сделать может? Ну поцарапает кожу, в крайнем случае… Так нет, туземцы эти насмерть разят. А в чем дело? В том, что они те колючки в специальном яде вымачивают.
- Так ведь тут-то какой яд? - удивился Василий. - Кусочек листа клевера, капля воды освященной да кусочек серебра. Это ж яд разве.
Выставив перед собой три десятка револьверных патронов, Григорий Семенович стал не спеша вынимать из них пули.
- Ты, Василек, пойми. Не все в мире так однозначно. Вот конь, например, или собака может из болота воды попить. И ничего ей не будет. А ты выпей… Потом неделю животом маяться будешь.
- Так тут… это… - не нашелся, что сказать Василий.
- Вот и здесь примерно то же самое. Обычным людям такие пули вреда не принесут, а вот если ты одичал настолько, что готов в зверя превратиться, тут эти пули в самый раз…
Неожиданно где-то во дворе началась кутерьма.
А потом послышался крик:
- Сбежал! Сбежал!
- Что там? - встрепенулся Василий.
Он хотел уже вскочить, побежать. Может, там, во дворе, и в самом деле кому-то нужна помощь, но комиссар остановил его.
- Ты, Василек, не спеши. Они сами там разберутся. Ты лучше смотри, как пули делать. Заклятие повторяй. Чую, пригодится тебе это искусство. Не раз еще столкнешься ты на своем пути с волками в человеческой шкуре.
- Но…
- Да не волнуйся ты так. Это, скорее всего, твой перебежчик удрал…
- Я же чуял, что он контра! Надо было сразу его к…
- Не контра он, а душа заблудшая. Я тебе уже говорил.
- Эй, Григорий Арсеньевич, неужто в Питере все комиссары так рассуждают… Поповство какое-то. Непонятно, как тогда революцию делали!
- Ну почему же, - протянул комиссар, не отрываясь от работы. - Мир, он ведь не черный и не белый, он множество оттенков разных имеет. И если ты станешь все на белое и черное делить, то придется тебе половину людей на Земле перестрелять. А подумай лучше, ради кого ту самую революцию делали. Вот ради таких людей и делали… Да, кто-то из них верит в идею Мировой революции, а кто-то и нет. И если это не враг лютый, то ты, прежде чем к стенке ставить, попробуй человека в своей правоте убедить.
- Красиво вы говорите, - с обидой вздохнул Василий. - Только сдается мне, что Прохор этот подослан был, чтобы отряд в ловушку заманить.
- И такое возможно, - согласился комиссар. - Вот почему мы поедем с разведотрядом. Если ловушка, отобьемся, вырвемся. А нет, бандитов задержим, выследим.
- Да мы уже один раз… - и перед мысленным взором Василия вновь встала его родная мертвая деревня. Где в избах и на улицах лежали люди с вырванными сердцами. И еще стеклянные глаза брата, который уже умер, но все еще цеплялся за него рукой, сведенной в предсмертной судороге.
- Ничего, - улыбнулся Григорий Арсеньевич. - Не печалься, Василий. В этот раз они никуда не денутся. Мы с тобой наготове будем, - и он заговорщицки улыбнулся. - А пули - пули нужны, ведь не на людей охотиться идем, на зверей в людском обличии…
* * *
Однако Григорий Арсеньевич хитрил. Это Василий понял перед отъездом. Во-первых, комиссар никому не сказал, что собирается присоединиться к разведотряду. Во-вторых, он к нему и не присоединился.
Василий сидел во дворе и ждал. Вот разведчики сели на коней, распахнулись ворота, и они один за другим растаяли в мглистом вечернем тумане, наползающем с болот. Вот прокукарекали петухи, окончательно стемнело, и хозяйки стали закрывать на ночь ставни - времена неспокойные, а так, глядишь, и пронесет лихо. Мой дом, как говорится, моя крепость.
И только когда почти стемнело, появился Григорий Арсеньевич. Он перекинул Василию пояс с двумя револьверами.
- Значит, так… Одень это, а винтовку оставь. Там она тебе только мешать будет. И запомни, хорошо запомни: в правом револьвере пули обычные, точно как в верхнем патронташе пояса, в нижнем - те, что делали днем. И не беспокойся, нелюдей они почище винтовочной пули валят.
- Ну, вы уж скажите - "нелюди"!
- А я тварей, которые у людей сердца вырывают, по-другому назвать не могу… И давай, пошевеливайся. Дорога нам предстоит неблизкая. Нам еще разведчиков нагнать надо.
- Надо - нагоним, - пожал плечами Василий. - Только чего суетиться-то. Надо было вместе с ними выехать, вот и нагонять бы не пришлось.
- Эх, Василий-Василек… - Григорий Арсеньевич хитро усмехнулся и потрепал Василия по плечу, - кабы знать, где упадешь, салфетку подстелил бы. - И строгим, официальным тоном добавил: - Хватит разговорчиков, боец Кузьмин. Пошли, а то все представление пропустим, - и, решительно повернувшись, он отправился за сарай, туда, где днем мастерил пули. Там уже стояли два оседланных жеребца.
- Откуда… - начал было Василий, любуясь грациозными животными. Раньше он таких коней в отряде не видел.
- Разговорчики, рядовой Кузьмин. В седло и вперед! Нас ждут великие дела! - и, не дожидаясь ответа, комиссар развернул коня и дал шпоры.
Василию ничего не оставалось, как последовать за командиром.
Было полнолунье, и дорога, залитая лунным светом, была высвечена как днем. Конь несся по дороге сам по себе, и Василий задумался. Он до сих пор не мог понять, что происходит. События последнего года являли некий водоворот, и ему не хватало времени притормозить и осмотреться, разобраться в том, что происходит. То, что он оказался в отряде, казалось ему само собой разумеющимся. Он столько мечтал об этом. Правда, ему всегда грезилось, что в отряде рядом будут старший брат и отец. Они помогут ему, образумят, наставят на путь истинный. Но брат погиб. А отец… Тут вообще творилось нечто странное. С одной стороны, он числился в отряде, и командиры подразделений, вроде того же Волкова, иногда видели его и давали задания, но сам Василий так ни разу с отцом и не встретился. Может, он даже не знает, что его жена и старший сын погибли? Но война, война не давала ни дня отдыха. Да еще эта банда батьки Григория. Говорили, он из бывших - благородный офицер, не смирившийся с победой советской власти. Только зачем он людям сердца из груди рвет… От воспоминаний в уголке глаз Василия навернулись слезы. Он смахнул их движением рукава и заставил себя переключиться. "Не надо думать о грустном. Вот пройдет война, страна заживет мирной трудовой жизнью, вот тогда и станем потери считать", - так писал в одной из листовок товарищ Троцкий. И Василий был с ним полностью согласен. А может, дело было вовсе и не в том. Не было у него ответов на вопросы, которые постоянно крутились у него в голове. Почему в ту роковую ночь люди мельника погнались за ними и стали стрелять? Как погибла его мать? Что с отцом? Раньше он очень любил Василия, всегда таскал его с собой и в лес, и на рыбалку, и в поле на сенокос. А потом, вернувшись с войны, он показался Василию совсем иным человеком. Может, все дело было в трехлетней разлуке. Или причина таилась в том, что отца сильно потравили газами. Или, что самое простое, Василий вырос за три года разлуки, и мир перестал казаться ему таким прекрасным, а жизнь столь безмятежной. Но даже все это вместе взятое не объясняло нежелание отца общаться с сыном. Он словно не хотел даже видеть Василия, превратившись для него в неуловимый призрак.
А этот комиссар, Григорий Арсеньевич. Странный он человек. Конечно он городской, образованный, присланный партией, с мандатом от самого товарища Троцкого, а иногда скажет, и видишь - не наш это человек. И еще черная магия, заговоры… Порой Василию начинало казаться, что комиссар хочет сделать из него не красного бойца, а охотника на нечисть… А с другой стороны, в этот год он практически заменил Василию отца и старшего брата. Это он научил деревенского парнишку стрелять без промаха, показал несколько приемов какой-то восточной борьбы - слово джиу-джитсу тут же вылетело из головы Василия. И еще он научил Василия владеть ножом. Не просто махать перед собой охотничьим клинком, как порой делали в кабаках напившиеся охотники, а по-настоящему сражаться, наносить и отбивать удары. Василий недоумевал: зачем ему это, когда есть и винтовка, и револьвер, но на все его вопросы Григорий Арсеньевич только посмеивался. И еще искусство бросать нож. Вроде бы и вовсе бесполезное. Тем не менее почти каждый день комиссар заставлял своего ученика часа три тренироваться. Иногда к ним присоединялись другие красноармейцы, но никто из них не выдерживал дольше трех дней подряд, а Василия комиссар "истязал" почти год. И еще, зимой, когда в отряде было совсем голодно и красноармейцы, несмотря на угрозу расстрела, шли мародерствовать, комиссар не раз приносил Василию доппаек. Где он его брал, Василия не особенно интересовало. Но вот откуда взялось это отеческое отношение?
И еще…
Но до конца довести все свои рассуждения Василий так и не сумел, лесная дорога расступилась, справа и слева появились покосившиеся околицы - слабая защита для заросших огородов. А чуть дальше темнели неказистые деревенские дома. И тишина… Точно такая тишина, как тогда…
Неожиданно с опушки леса навстречу всадниками метнулась знакомая фигура. Прохор! Перебежчик.
- Предатель! Убью!
Василий, сам не сознавая того, потянулся за наганом, и когда рука уже сжала ручку, и он готов был выхватить револьвер, чтобы застрелить предателя, на руки его легла рука комиссара.
- Остынь, Василек. Это наш человек.
- Чей это наш?
- Все узнаешь в свое время, - безапелляционно объявил комиссар, а потом повернулся к Прохору. - Все сделал?
- Знаки расставлены, Ваше высокоблагородие, все как вы сказали!
Ваше Благородие! Сердце Василия сжалось, что все это значит? Он хотел было немедленно потребовать объяснений у Григория Арсеньевича, но только открыл рот, как страшный крик разорвал ночную тишину. Были в этом крике и боль, и испуг, и ненависть… нет, скорее даже отвращение.
- Началось, - вздохнул комиссар. - Ты точно все сделал, как я сказал? - вновь обратился он к Прохору.
- Все как есть, один в один, - кивнул перебежчик.
- Ну тогда… - комиссар повернулся к Василию, - что ж, молодой человек, у вас сейчас есть шанс помочь мне расправиться с теми, кто перерезал твоих односельчан и вырвал у них сердца. Эти твари сейчас в этой деревне, но что самое главное, они не смогут ее покинуть. В этот раз я подстраховался и запечатал все входы и выходы… - и видя, что Василий все-таки собирается о чем-то спросить, добавил. - Стреляй в тварей переделанными пулями, обычный свинец их не возьмет. А все вопросы… Все вопросы, Василек, на потом. И поверь мне, я зла тебе не желаю, - и он соскочил с седла. - Лучше идти пешком. Лошади этих тварей боятся.
Василию ничего не оставалось, как последовать за Григорий Арсеньевичем. Но он медлил.
- Поспеши, скоро тут будут ваши, а тогда охота сорвется.
Повернувшись к Василию спиной, он направился в сторону деревни.
Прохор тем временем взял обоих лошадей в повод.
- Поспеши, красноармейчик. Батька Григорий зря ничего говорить не будет.
"Ваше Благородие", "батька Григорий" - все смешалось в голове Василия. Неужели человек, которому он верил, который учил и опекал его целый год, на самом деле предводитель разбойной банды? Нет, этого быть не может! Ладно, как он сказал: "Все вопросы на потом". Если Григорий Арсеньевич не врет, там, в деревне, те, кто убил его мать и из-за кого погиб его брат. Тогда какая разница, бандит Григорий Арсеньевич или нет? "Вот сначала уничтожим кровопийц, - решил Василий, - а уж потом посмотрим, кто кого"
И решительно спрыгнув на землю, он передал поводья Прохору, внимательно глянул на мужичка, а потом, повернувшись, побежал следом за Григорием Арсеньевичем. Когда догнал комиссара, тот неожиданно остановился, потом присел на корточки. Василий, замешкавшись, проследил за взглядом батьки.
Поперек дороги шла канавка в полпальца глубиной, и на дне ее насыпан был какой-то порошок.
- Смесь чеснока и сушеных волчьих ягод, - пояснил Григорий Арсеньевич.
- Зачем…
- Это и есть та преграда, что не выпустит убивцев из деревни.
- Преграда? - Василию захотелось расхохотаться. Да только было в словах комиссара что-то такое, что к смеху вовсе не располагало. По крайней мере в том, что Григорий Арсеньевич не был сумасшедшим, Василий был уверен. А раз так, то надо просто подождать, тогда все само собой разрешится. То ли это непонятная правда, то ли глупая шутка.
- И если Прохор не сплоховал, тварям не уйти. Правда, для этого мы сами должны остаться в живых… - и тяжело вздохнув, Григорий Арсеньевич продолжал: - Значит, так. Через эту бороздку переступишь аккуратно, не дай бог тебе ее повредить. Колдовской круг не должен быть разорван…
"Колдовской круг, да такого не бывает! Все это бабушкины сказки" - хотел было выпалить Василий, но слова застряли у него в глотке, когда он встретился взглядом с Григорием Арсеньевичем.