Рык выругался, с трудом переполз на заднее сиденье и, выбив остатки стекла, стал стрелять в Стрижа из пистолета. Он садил пулю за пулей и никак не мог попасть. Рык был хорош в драке, но отнюдь не в стрельбе. У него кончилась обойма, он вытащил ее, начал вставлять другую.
- У тебя что, кроме этого ничего другого нет? - спросил лежащий внизу Мурай.
- В багажнике. Не думали ведь, что в Красное едем, думали, в центр.
- У меня граната есть в бардачке, - сообщил Семка. - Дать?
- Давай! - протянул назад руку Рык. Но тут снова застучал автомат Стрижа - на этот раз "калашников", бесполезный, без патронов "узи" он уже выбросил. И Рык вдруг захрипел и сунулся лицом вниз - тяжелая пуля пробила сбоку гортань и вышла насквозь, вырвав сонную артерию. Рык упал лицом на Мурая, придавив его, как прессом, своим стотридцатикилограммовым телом и заливая кровью. Тот задыхался под тяжестью этой громадной туши и поневоле заглатывал теплую, дымящуюся, солоноватую человеческую кровь. Мурай пытался оттолкнуть свинцовую тяжесть агонизирующего тела, но оно накрепко заклинило узкий проем между креслами.
- Семка! - хрипло, с отчаянием, крикнул Мурай. - Помоги!
Тот скосил глаза назад.
- Не могу, он не отстает. Сейчас я его.
Семен достал из бардачка небольшую округлую гранату, зубами вырвал чеку и, стараясь как можно точнее рассчитать движения, чтобы не уронить в салон, швырнул на дорогу.
Стриж увидел гранату метров за тридцать. Повинуясь скорее не мозгу, а какому-то звериному инстинкту, он резко свернул вправо. Кювет был пологий, Стриж за какую-то секунду по диагонали пересек его, другая сторона кювета сработала как трамплин, и мотоцикл, взлетев в громадном прыжке, исчез за стеной лесопосадки. Сейчас же на дороге рванул взрыв. Семка видел этот полет от начала и до конца. Удовлетворенно хихикнув, он проехал еще немного и остановил машину.
Выскочив, он открыл заднюю дверь и с трудом выволок за ноги тушу мертвого телохранителя. Мурай, шатаясь, выбрался из машины, лицо его и весь костюм были залиты кровью.
- Зацепило, что ли? - спросил Семка. Мурай только отрицательно махнул рукой, спазм отвращения сдавил горло, его мучительно вырвало почти одной кровью. Внутри все дрожало, чтоб не упасть, он прислонился к машине. Чуть отдышавшись, так же руками показал назад: дескать, где Стриж?
- Деревья уехал считать! Это я ему гранату так бросил, - и Семка засмеялся, довольный собой. - А что с этим делать?
Он показал на труп Рыка. Мурай махнул рукой в сторону кювета.
- Ага, ясно! - ответил Семка и опять же за ноги с большим трудом отволок тяжеленное тело на дно канавы.
Наломав сухой полыни, он прикрыл труп от посторонних глаз, и даже полюбовался своей работой. Семка в любом деле находил радость.
- Поехали, - поторопил его Мурай. - Потом с ним разберемся.
- А классно я Стрижа уделал! Может, сходим, посмотрим? - предложил Семка, заводя двигатель.
- Поехали! - уже нетерпеливо прикрикнул Мурай. Его трясло, похоже, раньше времени наступила ломка. К тому же в салоне остро пахло кровью, под ногами противно чавкал пропитанный ею коврик. Все это вызывало тошноту. Он уже пожалел, что сел сзади.
- Шеф, - снова напомнил о себе неунывающий Семка, - а про две "девятки" ты не забыл?
- Получишь, - равнодушно уронил Мурай. Шофер засмеялся и, увеличив скорость, плавно вошел в крутой поворот. И перестал смеяться.
За поворотом, перегородив дорогу, сидел на мотоцикле Стриж. Ему повезло, как везет отчаянным и безумным. В своем гигантском прыжке он чудом попал на прорубленную в лесополосе просеку.
Приземлившись на два колеса, выскочил на другую сторону лесополосы, по проселочной дороге доехал до поворота и, сообразив, что "мерседес" сделал остановку, стал ждать, сняв шлем и поудобней пристроив к плечу автомат.
Семка слишком поздно понял, как он был не прав, заранее похоронив Стрижа. Застучал АКМ, и сразу две пули окончательно убедили его в этом. Тело шофера откинулось назад, мертвые руки крутнули руль вправо, и машина, объехав по косой Стрижа, полетела в кювет и перевернулась.
Стриж слез с мотоцикла, отвел его в сторону. Все время в погоне он был как комок нервов, но сейчас не спешил. Главное - он видел лицо Мурая, тот здесь и уже никуда от него не уйдет.
Из машины раздались удары, со звоном разбитого стекла откинулась задняя дверца. Из салона на четвереньках выполз Мурай. Он, шатаясь, поднялся, огромный, в белом, залитом кровью костюме, с пистолетом Рыка в руке. Увидев Стрижа, он вскрикнул и, развернувшись, побежал. Бежал, не соображая куда и зачем, глупо и нелепо, не вглубь лесопосадки, а рядом с ней. Анатолий поднял автомат, прицелился. Раздались два выстрела и щелчок.
Все, патроны кончились.
Но Мурай упал. Одна из пуль попала ему в бедро. Он завопил от боли, развернулся лицом к Стрижу и отчаянно попробовал ползти. Через метр он уперся в пенек, приподнявшись, оперся на него спиной и наконец понял, что у него в руке пистолет с полной обоймой. Стриж, между тем, отбросив бесполезный автомат, шел к нему.
- А, идешь! Ну-ка на, держи! - и, вытянув руку, Мурай начал стрелять, машинально считая вслух выстрелы.
- Раз, два, три, четыре!
Он стрелял, а Стриж все шел и шел, неумолимый, как судьба. Мурай приподнялся, застонав от боли, сел поудобней, сжал зубы и, подняв пистолет теперь уже двумя руками, снова нажал на спуск.
- Пять, шесть, семь… - Он видел, как одна из пуль вырвала кусок кожи на погончике куртки, но Стриж все шел как заговоренный. И тут Мурай вспомнил, что в обойме должно быть восемь патронов. У него оставался последний шанс.
Его бросило в жар, со лба, заливая глаза, потек пот. Он поднял пистолет и не мог, никак не мог поймать на мушку фигуру Стрижа! Ствол качало, как на волнах. Мурай услышал стук сердца и понял, что это оно сбивает прицел. Выругавшись, он снова попробовал поймать на мушку лицо Стрижа. И четко увидел его глаза: ясные, холодные, гневные. И Мурай понял, что не сможет остановить врага. Была в этих глазах его смерть, неотвратимая и неизбежная. Он застонал от боли, ненависти и бессилия, повернул ствол, сунул его в рот и судорожным движением нажал на спуск.
Стриж подошел поближе, посмотрел на то, что стало с Санькой Муравьевым, и свернул в лес. Он шел, обнимая белоснежные стволы берез и шершавую кору карагачей. Он отомстил, но почему же так больно ему, почему? Он сорвал с себя черную куртку, сбросил свитер, разодрал на груди рубаху - все пытался остудить больную душу. Не было счастья в этой мести. Счастья не бывает в ненависти, счастье есть только в любви.
Стриж уходил все дальше и дальше, и только ровная строчка капелек крови отмечала его путь.
ЭПИЛОГ
Июнь, Волга. Лучи солнца лениво отражались в окнах домика бакенщика в десяти километрах от города.
Неподалеку от домика лежал Стриж и, полуприкрыв глаза, смотрел на поплавок. Солнце встало уже высоко, клева давно не было, но идти в домик не хотелось, да и незачем было. Хозяин, старый бакенщик Иван
Тихонович, дальний родственник Стрижа, по зорьке уплыл в город и еще не вернулся. Есть не хотелось, ничего не хотелось. Последнее время он жил в каком-то трансе. Жизнь словно остановилась. Часы тянулись, как желе, один день ничем не отличался от другого. Стриж не знал, какое сегодня число, да это его и не интересовало.
Недели две назад последний раз приезжали друзья, прощаться. Сергея и Илью забирали в армию. Андрей собрался на Север - слишком много у него появилось в родном городе кровных врагов, чтобы жить спокойно.
Анатолий окончательно сморился под ласковой защитой ивовых веток. Было тихо, только шелест плавного течения реки, пение птиц да шепот ивовых листьев над головой. Разбудил его звук лодочного мотора. Стриж услышал, как ткнулся в деревянный причал борт лодки, загремела железная цепь. Затем послышались голоса.
Анатолий привстал, - значит, прибыли гости. Но тут снова затарахтел двигатель, лодка отъехала… Стриж опять прикрыл глаза, задремал. Разбудил его далекий женский смех. Он вскочил на ноги, прислушался. "Показалось", - снова сел. - "Чудится". Стриж до сих пор мучительно переживал гибель Ольги.
За ивовой зарослью, на тропинке, послышался веселый, могучий голос:
- Да где он? Стриж, ты где прячешься?
"Доктор", - понял Анатолий и, улыбнувшись, отозвался.
- Здесь я!
- Вот ты где! - раздвигая ивовые ветки, на полянку у реки продрался здоровущий, как медведь, доктор
Самойлов. Бородатое его лицо сияло здоровьем и силой.
- Ну, как рыбалка? - он поднял одну из удочек, присвистнул. - Да у тебя, похоже, червяка уже года два как съели. Или вообще забыл насадить?
- Задремал, - засмеявшись, пояснил Стриж.
- Сон для выздоравливающего - это главное, - пророкотал врач. - Ну ладно, я удочки смотаю, а ты иди, там к тебе гости. Стой-ка, дай я на тебя еще взгляну.
Он внимательно осмотрел так и не покрывшийся загаром белый торс Стрижа.
- Да. Как на собаке. С такой потерей крови, с такими ранениями… Ты уникум, Стриж. Ты противоречишь всем учебникам медицины.
- Ну, если б еще не вы, доктор.
- Ребят благодари, вовремя они тебя ко мне притащили. Да, чуть не забыл, тебе благая весть! Дело на тебя прекращено за отсутствием состава преступления.
- Как это они, - усмехнулся Стриж. - Что-то не верится.
- Семенов там поработал. Он перед отъездом перекрутил все, изобразил как бандитскую разборку, а что не сходилось, свалил на Витьку. Тому уже все равно.
- Уехал комитетчик?
- Уехал! Получил капитана, и в Москву. Что это он к тебе такой добрый?
- Должок за ним один, вот грехи и замаливает.
- Говорят, еще Арифулин повесился.
- Где?
- В областном СИЗО.
- Врут. Был я там. Нельзя там повеситься, не дадут.
- Ну, значит, помогли.
- Может быть.
- Ну ладно, иди-иди, - и доктор, отвернувшись, начал сматывать удочки.
- Да кто приехал-то? - не выдержал Анатолий.
- Увидишь, - буркнул Самойлов, не оборачиваясь.
Стриж натянул безрукавную десантную майку-тельняшку и, продравшись сквозь ивовую поросль, по тропинке двинулся к дому.
Еще издалека он увидел женскую фигуру на причале. Невысокая, с него ростом, довольно пышных форм, в белом платье женщина, опершись на перила, смотрела на реку. Красивый здесь был вид. Волга разлилась как море, на километры. Подходя, он думал о том, как заговорить, как поздороваться. Но она обернулась на шум шагов, и слова замерли, не слетев с языка. Анатолий узнал ее сразу, хотя она и заметно располнела, появились морщинки вокруг глаз, в черных волосах заблестели ниточки седины.
- Оксана!? - наконец вымолвил Стриж.
- Здравствуй, Толя, - спокойно, нараспев поздоровалась она, и только в глазах мелькнуло что-то тревожное, мятущееся. - Ты почти не изменился, все такой же.
- А ты изменилась, сильно, - признался он.
- Да, я другая, Толь. Может, и не надо было мне приезжать, да ладно, - она замолкла, как бы не договорив.
- Ты как живешь, Оксана? Говорили, будто в монастырь ушла?
- Ушла было, да вернулась. Жить совсем тогда не хотела, а умереть страшно было. Матушки хорошо приняли, в бога я поверила, покой обрела. До сих пор в церковь хожу и молюсь ежедневно. А тогда прошло месяца три и поняла я, что беременна. Не хотела ребенка оставлять после того, что случилось, настоятельница уговорила. Ушла снова в мир, освоилась потихоньку, сына родила. Три года назад замуж вышла. Грех жаловаться, мужик попался и работящий, и непьющий. Хорошо мне с ним, спокойно. А тут как-то подсчитала - выходит, ты уже вышел. Решила съездить, все-таки у меня долг перед тобой, - она замолкла, глядя куда-то за спину Стрижа.
- Какой? - удивился тот.
- Оглянись, - попросила она.
Стриж обернулся. К причалу подруливала лодка. Тихоныч шел по течению, на веслах. Вот она ткнулась носом в причал, бакенщик за цепь подтянул лодку. На мостки выскочил шустрый худощавый мальчишка лет девяти в шортах и белой маечке. Он побежал навстречу Оксане и закричал:
- Мам, мам, смотри, это я сам поймал!
В руках у него был кукан с большим полосатым окунем. Мальчишка торжествовал, но и мать, и Стриж смотрели не на бьющуюся в его руках рыбу, а на его лицо. На этот большой рот, на характерные маленькие упрямые скулы, на голубые, сияющие счастьем глаза. Стрижу на секунду показалось, что это он сам бежит по мосткам навстречу судьбе. Словно круг замкнулся и ничего еще не было, а все тяжелое и страшное почудилось ему в каком-то кошмарном и долгом сне. Как будто жизнь начинается заново. Только вот какая-то пелена начала застилать ему лицо сына, и он даже не понял сначала, что это просто-напросто его собственные слезы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Анатолий вышел в тамбур задолго до остановки. Уезжая прошлым летом из родного города, Стриж прощался с ним надолго, может, навсегда. Нежданная черная весть о смерти первого тренера, больше чем тренера - учителя, наставника, друга, поневоле возвращала его к тому, что он пытался забыть. Память - она как вода. Брошенный камень уже на дне, а круги все идут и идут…
Почти год назад, в апреле, он уже возвращался в этот город после десятилетней вынужденной разлуки. И его сразу попытались убить. Началась большая охота на маленькую птичку, на него, Анатолия Стрижова. Его смертельный недруг Мурай знал, что Стриж будет мстить, пути назад ему не было. И закрутилась смертельная карусель, да такая, что отродясь не видел старый провинциальный город. Если бы не пришли на помощь новые друзья, тоже ученики Васильича, не стерпевшие бандитский мураевский беспредел, вряд ли бы он смог отбиться.
Анатолию вспомнились их лица: импульсивного, по-мальчишески восторженного Ильи Шикунова, сдержанного, не по годам мастеровитого Сергея Волина. И третьего, более старшего по возрасту, немногословного, но удивительно надежного Андрея Казакова, стрелка-спортсмена, настоящего снайпера. Уже потом, много позже, Стриж осознал, какую громадину они свалили. Ведь в той схватке против них была и власть законная, начиная с мэра и начальника милиции, и власть теневой силы, от Мурая до последнего тупого качка-"кентавра".
Да, они смогли это сделать, и он, Стриж, видел предсмертный страх в глазах Мурая. Но какую дорогую цену пришлось заплатить… Сердце снова кольнула тупая иголка совести: Ольга. Ее глаза, улыбка, ощущение тепла, доброты и любви. Они и были-то вместе несколько дней, но ее смерть Стриж никогда не сможет себе простить.
На перроне он задержался, скинул сумку с плеча. Что-то тревожное шевельнулось в душе, не то память, не то предчувствие. Ранняя весна девяносто пятого удивляла и радовала. Снег почти сошел, и воздух уже пропах знакомым, особым будоражащим запахом весеннего беспокойства. Стриж сдернул с головы черную вязаную шапочку, сунул ее в карман и собрался было шагнуть вперед, когда кто-то увесисто шлепнул его по плечу.
Резко обернувшись, Стриж засмеялся и раскрыл объятия:
- Илья, Серега!
Это действительно были они, два неразлучных друга: длинный, поджарый Илья и невысокий, широкоплечий крепыш Сергей. По очереди обнялись, долго разглядывали друг друга. Стриж поневоле отметил, как возмужали его молодые друзья, особенно это подчеркивала солдатская форма.
- Вы откуда? - спросил он их.
- Да вон, с электрички. - Илья кивнул головой на зеленый состав, из которого, как с потревоженного муравейника, валил и валил народ.
- На похороны Васильича?
- Да, служим недалеко, дали трое суток.
Помолчали, сразу загрустив. Все трое прошли школу старого тренера, всем троим он дал путевку в жизнь, и слишком нелепой казалась эта внезапная черная весть. Народ, между тем, схлынул, на опустевшем перроне остались они одни. Стриж глянул на часы.
- Пошли, а то времени уже много, как бы не опоздать к выносу.
Перейти с платформы к вокзалу они не успели - на первый путь влетел пассажирский поезд. До перекидного моста идти было далеко, а все поезда стояли здесь не больше четырех минут. Друзья решили переждать.
Состав долго останавливался, наконец, противно проскрежетав напоследок тормозными колодками, замер.
Лязгнула входная дверь, проводник освободил лестницу. Взгляды всех троих поневоле остановились на лице сходившего пассажира. Илья присвистнул, Сергей засмеялся, а Стриж вначале ничего не понял. Отметил только, что где-то видел этого высокого симпатичного парня в солидной дубленке и высокой ондатровой шапке.
- Нет, а вы откуда узнали, я ведь ни телеграммы не посылал, не звонил? - растерянно спросил тот, протягивая руку друзьям.
- Андрюха! - наконец понял Стриж и кинулся обнимать Казакова.
Потом коротко объяснил, по какому поводу они собрались. Андрей погрустнел:
- Вот беда-то! Как жаль Васильича… Я и не знал.
- Ну, а ты каким ветром в наши края?
- Да в Москве был, в командировке, вот время осталось, решил завернуть на пару дней.
- Ну пошли, пошли, пора! - заторопил Стриж, и четверка друзей двинулась по дороге в город. В родной для них всех. Город, не самый красивый на этой планете, город, который можно было полюбить, лишь родившись и прожив в нем детство и юность. С его бесконечными, на многие километры, улицами, с серыми частными домиками и сараями, с покосившимися заборами, со старыми друзьями, любимыми и просто родными людьми.
Город, который меньше года назад они, рискуя жизнью, освободили от черных сил зла. Так, по крайней мере, им казалось.
2
Толпу около спортзала они увидели издалека. Эти похороны отличались от обычных: мало было женщин, отсутствовали мордастые юродивые и старухи, кочующие с одних поминок на другие. Мужчины же чем-то неуловимо походили друг на друга. И тех, кому было за сорок, и парней помоложе роднила какая-то особая, нет, не выправка, скорее, сила. В движениях, жестах этих людей чувствовалась стать знающих себе цену мужчин. "Стриж, Стриж!" - прошелестело по толпе. Взгляды устремились на четверку друзей. После событий прошлого года Анатолий стал в городе личностью легендарной.
С крыльца навстречу им сбежал плотный, курносый парень с широким, несколько простодушным лицом.
- Толян, успел, молодец! Я знал, что ты будешь, так всем и говорил: Стриж в лепешку разобьется, а к
Васильичу приедет.
- Привет, Ванек! - обнял друга Стриж. - Как он умер?
Иван Кротов опустил голову.
- Прямо здесь, на тренировке. Зашел к себе в кабинет, а через полчаса хватились - уже все. Сердце. Пошли?
В зале народу было битком. Они стали пробираться вперед, и снова за спиной Анатолий услышал шелест своей фамилии: "Стриж!"
Молча постояли у гроба. Глядя на родное лицо, Стриж думал: "А Васильич на себя не похож. Никогда он не лежал вот так спокойно, как сейчас. И второй подбородок откуда-то появился. Он не любил подушек и спал всегда на жестком. Как сам говорил - дворовое воспитание, память о беспризорном детстве".
Слез не было, только застыло горе внутри непроходящей болью. Вскоре стали выносить гроб. Стриж хотел поднять тоже, но остальные оказались настолько высоки, что он отошел в сторону. Несли на руках до самого кладбища.
Только сейчас, собравшись вместе, бывшие боксеры поняли, как много их прошло через этот спортзал, через жесткие и добрые руки учителя. Всю дорогу Стриж оглядывался по сторонам, искал глазами кого-то.